Алмазы Селона

— Я ясновидящий, — равнодушно напомнил Анахайм. — У меня эта запись уже есть. — Скальд насторожился. — Ну хорошо… Ион, я сделаю так, что Ронда перестанет любить Скальда, а ты уговоришь его оставить меня в покое.

— Нечего мне тыкать.

— Я твой отец.

— Мой отец — это моя мать.

Анахайм смеется.

— А что вы можете сказать о Лусене, Анахайм? — оживленно спрашивает Скальд. — Вы же видите — мы тычемся, как слепые котята. А вы не даете подступиться. Что нам делать? Вы просто обязаны нам помочь!

— Странно, что вы до сих пор живы, — искренне удивляется Анахайм. — Впрочем, это ведь я сам так решил.

— Вот послушайте. У меня такое подозрение, что мы должны разделить загадки. Здесь не одна, а две большие тайны: кто вы такой и почему вы — ясновидящий. А остальные вопросы прикладные.

— А уроки? — сердито возражает Анахайм, и Скальд уныло соглашается:

— Да-а, это вопрос вопросов…

— И запомните, — голос у Анахайма становится очень неприятным, визгливым. — В отличие от вас, Скальд, я знаю, кто мой отец!

…Скальд открыл глаза и долго глядел в потолок, соображая, где находится. Он был в комнате Иона. Утро было раннее и довольно неприветливое. «Я бы добавил к нему немного красок», — решил детектив, глядя на мокрый сад за окном, серый в предрассветной мгле. Ему показалось, что раздался мелодичный звук, созывающий жильцов на завтрак, поэтому он поспешил одеться. В коридоре ему встретился Гладстон.

— Ну? Очухался уже? — Скальд протянул руку, чтобы погладить пса, но тот шарахнулся в сторону и издалека сообщил своим низким глуховатым голосом:

— Господин Икс. Мать — госпожа Патриция Лу Роскелин. Отец — господин Остин Робер Анахайм.

Скальд не понял, почему у него потемнело в глазах — впервые в жизни он лишился чувств в результате сильного душевного потрясения…

— Гладстон не мог вам этого сказать, Скальд, он на диване лежит третьи сутки. Полностью погружен в процесс саморазвития, — сказал Гиз.

— Я все слышу, — пробормотал механический пес.

— Слазь с дивана, раз слышишь! Я долго буду спать в гостиной?

— Слазь с дивана, говорю, а не то ногy сломлю… — как эхо, глуховатым голосом отозвался Гладстон.

— Все время отбрехивается виршами, — пожаловался Гиз Скальду. — Занял спальное место и рад.

Гладстон соскочил на пол и, принюхиваясь, побежал в коридор. Через некоторое время он вернулся и выплюнул на пол какую-то неприметную мелкую штучку.

— Это была голограмма, — коротко сказал он, снова запрыгнул на диван и затих.

— Ну вот, все и выяснилось, — произнес Ион. — А то на вас лица нет. Но вы будто не рады?

Скальд засмеялся:

— Вы, ребята, меня не разыгрываете? С Селоном, чужим, ясновидящим и прочей дребеденью? А то мне, как я сейчас головой треснулся, все вокруг чудится в другом свете… Скажите, что все это один большой и очень интересный розыгрыш, а? Как тогда, в замке…

— Увы, — вздохнул Ион. — Куда собрались?

— Хочу посетить курсы ясновидящих. Говорят, этому можно научиться.

Ион помрачнел.

— Надо отступиться, Скальд. Все бесполезно. Может быть, тогда Ронда вернется…

— Вы хотите сказать — тогда он отпустит ее? Мне это уже говорили. Только что, во сне…

Сегодня у Хатча Макарски, как никогда, обострилось ощущение конечности собственного бытия. И виноват в этом был не унылый серый день с его надоедливо моросящим дождем и не придирки напарника по работе, а многодневное напряжение, который испытывал каждый из них. Начальник его отдела, Кромби, был шурином Хатча. Каждый раз после очередного тестирования он боялся смотреть мужу своей сестры в глаза, но никак не мог решиться обнародовать правду о полном несоответствии Хатча его должности. Психическое состояние подчиненного давно было далеко от нормы. Сегодня Кромби между делом спросил Хатча, знакомо ли ему такое понятие, как депрессия. Хатч усмехнулся и сказал:

— Это когда ты пробуешь золотистый сладкий пирог, который испекла Нани, а он тебе кажется черным и горьким, будто в него насыпали перца.

Сдав дежурство, он вышел из здания, где работал, сел в свой автомобиль, достал из-под сиденья пакетик с белым порошком, который тайком покупал у знакомого врача, и торопливо высыпал его себе на язык. «Сегодня дежурит Кромби, прикроет», — подумал он и стал считать до ста. Потом обвел глазами площадь и прислушался к себе.

На душе действительно полегчало. Даже дождь сразу кончился. Тучи на небе расступились, и выглянуло солнце, похожее на румяный пирог. Замухрышистая собачонка с кривыми ногами бежала между рядами автомобилей, обнюхивая лужи. «Славная животинка», — подумал Хатч и тут же вспомнил слова врача: просто все дело в том, под каким углом смотреть на вещи.

…Он погонял по кольцевой дороге четвертой автострады, чтобы выжать из машины все что можно и встряхнуться. Правда, скоро это наскучило, внимание неизбежно притуплялось — в самые опасные моменты компьютер брал на себя функции управления, и взбодриться не удавалось. Хатч нырнул на третью автостраду, что располагалась уровнем ниже. Здесь было больше автомобилей, и двигались они быстрее. Ему понравилось, поэтому вскоре он рискнул спуститься на вторую. Тут уж нельзя было сводить с дороги глаз — мигом расшибешься.

Хатч сделал круг, слизнул с бумажки еще один белый порошок, совсем отключил автопилот и впервые в жизни съехал на широченную, как взлетное поле, первую полосу. Тяжелые автомобили теснили его со всех сторон. Таких дорогих машин, как у Хатча, здесь не было совсем, и поначалу он чувствовал себя неуютно. Ему сигналили, обгоняя, плевали из кабин на ярко-желтый верх его «Слайды», смеялись и кричали обидные прозвища. Но Хатч быстро обнаружил, что он в более выигрышном положении, чем все остальные, и принялся нахально вертеться между монстрами-дальнобойщиками с колесами, раза в два большими, чем его автомобиль. Он с восторгом подрезал этих неповоротливых, тяжеловесных боровов, заставляя их дергаться и нервничать.

Хатчу уже несколько раз отчетливо привиделось в лепешку размазанное по серому покрытию дороги желтое пятно его автомобиля, похожее на солнце, но он все громче орал песни, матерился, вклинивался в многоголосие дорожного эфира бородатыми анекдотами и первым весело смеялся над их давно прокисшим юмором.

На очередном повороте дороги он слишком круто вывернул руль, и его вынесло прямо на зеленый автофургон, идущий слева и облепленный металлическими коробками с надписью «Неликвидные отходы». «Слайда» Хатча кувыркнулась, и пока фургон, вихляясь, с бешеным визгом тормозил, успела удариться об идущий справа малогабаритный грузовичок и снова отскочить на фургон. От сильного удара маленькой, но сделанной из тинталита «Слайды» часть коробок посыпалась на дорогу и на автомобиль Хатча.

Автомобили, не сбавляя скорости, привычно объезжали место аварии. Бледный как смерть, высокий сутулящийся мужчина в черном комбинезоне с проклятиями выбрался из кабины фургона и подбежал к наконец остановившейся «Слайде». Он заглянул в боковое стекло, и язык прилип у него к гортани — салон был залит кровью, а вместо лица у водителя было месиво.

Хатч что-то сказал, но водитель фургона жестами показал, что ничего не слышит. Хатч нажал кнопку и стекло опустилось.

— Что? — переспросил водитель, наклонившись.

— Возвращается как-то муж из командировки… — разбитыми губами прошептал Хатч и улыбнулся, — а дверь ему открывает голый мужчина…

— Жив, значит, придурок? — мгновенно осатанел водитель фургона. — Тебе еще добавить?

Хатч зашевелился, с кряхтеньем полез в карман куртки и вытащил «тузлу». Водитель сразу скис и оглянулся на свой наполовину разукомплектованный автомобиль.

— Ты когда-нибудь ел черный и горький пирог, мужик? — грустно спросил Хатч, машинально ткнув дулом «тузлы» в живот мужчины. — А я их ем каждый день, елочки зеленые… Что у тебя с прической?

Водитель, не сводя глаз с пистолета, пригладил вставшие дыбом волосы.