Крестная мать

— Хорошо, я позвоню. Конечно, нужно собраться. Время, кажется, есть.

«Времени нет. Ни часу! — сам себе возражал Городецкий, опуская трубку. — Разбирайтесь без меня. Мало ли как повернет следователь прокуратуры, что будет говорить эта старая сводница Анна Никитична и что станут чирикать актерки, Яна и Катя, да и этот Саня-Митя! Возможно, они уже все в одной упряжке, сговорились, дадут одинаковые показания, и следователь Недолужко очень быстро разберется, кто инициатор сцены в шалаше, кто инвестор (ха-ха!) и кто исполнитель… Бежать надо. И — немедленно».

— С кем это ты так любезно разговаривал? — спросила Оксана Борисовна. Она вышла из спальни спокойнее, чем была полчаса назад, собранная.

— С Феликсом.

— Я поняла, он тоже повестку получил?

— Нехорошо подслушивать, дорогая моя.

— Я не подслушивала, а просто слышала… Ну ладно, если я правильно поняла, нам некогда тратить время на всякие мелочи? Есть более серьезные задачи?

Городецкий подошел к жене, обнял и поцеловал.

— Умница. Тебе бы в разведку, в Моссад, что ли. Цены бы тебе там не было. Выдержка и хладнокровие — первые заповеди шпионов.

— Мы с тобой не шпионы, — Оксана Борисовна рассмеялась, сверкая золотым сиянием. — Мы обыкновенные жулики, каких на Руси сейчас много. Нью рашенз, новые русские. Итак, задача на этот момент?

— Собирай самое необходимое. И сумок не должно быть больше трех-четырех. По одной на руку. Дай мне сосредоточиться сейчас, не спрашивай ни о чем. Отложим пока разговоры о нравственности, хотя я понимаю, что тебе хочется поговорить именно об этом. Вину свою искуплю там, «за бугром».

— Понятно. Бабы вас прищучили. И тебя, и Феликса, и Захарьяна. Доигрался в спонсорство, довозился с девками. Родила, что ли, какая?

Городецкий выдержал гневный взгляд супруги.

— Завтра же уезжаем в Москву, Оксана. У тебя и у меня — один день. Один! Я поручу секретарше взять билеты на самолет до Сочи, скажу, что мы недельку поедем подлечиться. Допустим, у тебя обострился гастрит… Несколько дней нас никто искать не будет. А этих дней нам вполне хватит, чтобы укрыться в Мюнхене. Будем, во всяком случае, надеяться.

— Ну что ж, собираться так собираться! — вздохнула Оксана Борисовна и хозяйским взглядом окинула комнату — не забыть бы чего.

В громадном зале ожидания аэропорта Шереметьево-2 Городецкие уже прошли регистрацию и таможенный досмотр, но сидели в мягких креслах как на иголках. Ждали начала посадки. Так медленно тянулось время! Так тревожно было сидеть здесь, на виду у всех, думать, что и в эти, последние минуты, могут появиться какие-то люди, подойти и спросить: «Вы Антон Михайлович и Оксана Борисовна? Пройдите, пожалуйста, к начальнику смены. Там какая-то путаница в паспортах, необходимо выяснить. Вы не волнуйтесь, простая формальность…»

А «простая формальность» может обернуться поездкой в служебном автомобиле, ожиданием в казенном кабинете с суровым начальником, возвращением в Придонск…

По телевизору за стойкой бара показывали в это время жуткие кадры: Владислав Листьев, любимец телезрителей, умница и красавец, мертвый, с пробитой головой лежал на лестничной площадке собственного подъезда на подложенных кем-то подушечках.

Зрители-авиапассажиры содрогнулись: Листьев?! Влад?! Убит? Как? Почему? Когда? Не может быть! Он же еще вчера вел свой «Час пик»!

Оказалось, может. Вчера и убили. В нескольких шагах от собственной квартиры. Из бесшумного пистолета. А может, и из двух сразу. В упор. Неизвестно за что. И, конечно, неизвестно кто. В России это стало правилом, не исключением. Убийц теперь редко находят. Они — профессионалы. Милиция — любители. Дилетанты.

В зале ожидания Шереметьево-2, как и во всей стране, в Криминальный Час Пик властвовал Шок. Женщины плакали. Мужчины растерянно посматривали друг на друга. Что же происходит, господа?! До каких пор будет продолжаться это Безобразие? Когда кончится этот Беспредел?

Потом пошли не менее жуткие кадры из Чечни. Комментатор предупредил: слабонервных просим выключить телевизор и убрать детей. Но кто в зале ожидания будет выключать?

Показывали подъехавший к зеленой госпитальной палатке БТР или БМП, Городецкий слабо разбирался в военной технике, тем более, что показывали только раскрытые дверцы. Оттуда, из чрева бронемашины, вытащили солдата с болтающимся обрубком правой ноги, обмотанной кровавым тряпьем. Солдат казался безжизненным, руки его безвольно, как пришитые, болтались. Его перенесли в палатку и положили на топчан — трудно было бы это сооружение из досок назвать операционным столом. Люди в полувоенной форме, видимо, врачи, в теплых свитерах под гимнастерками быстро уложили парня на топчан, разрезали штанину, засуетились вокруг раненого, пытаясь помочь… Уже через минуту, может, через две, врачи поняли всю бесполезность своих действий, и один из них, смачно и по-мужски прямолинейно выругался и сообщил своему коллеге и всему миру: «Этот свое отжил». Звук был плохой, звукооператор съемочной группы стоял, наверное, далеко, не сумел приблизить микрофон, но все же сотни людей в зале ожидания международного аэропорта Шереметьево-2, да и по всей России увидели этот кошмар смерти, ее торжество над жизнью и расслышали чудовищные слова. Еще целую минуту показывали молодое, запрокинутое лицо парня с закрывшимися уже глазами, открытый рот с неровными зубами и снова культю — уже без бинтов-тряпок, с острыми обломками костей…

— Какой ужас, Антон! — воскликнула Оксана Борисовна и опустила глаза, не могла больше смотреть на экран. — Зачем они это показывают?

«А если все это сейчас видит мать парня?» — невольно подумал Городецкий и зябко повел плечами, на какой-то миг забыв о собственных проблемах и тревогах.

Оксана Борисовна прижалась к его плечу, сказала вполголоса:

— Как хорошо, что мы уезжаем из этой варварской страны! Господи, такое смотреть!

И вот чета Городецких — в салоне самолета. Посадка уже завершена, самолет заполнен разношерстной публикой, звучит разноязыкая речь. На лицах пассажиров — будничное, ничем не омраченное выражение, люди озабочены лишь мелкими, предполетными проблемами: как поудобнее уложить на полке туго набитый портфель? Есть ли на борту «кока-кола»? Когда откроется туалет, а то четырехлетняя пассажирка не успела сделать совсем маленькое дело…

И только двое из всей пассажирской массы по-прежнему были напряжены и насторожены — господин и госпожа Городецкие. Да, документы в порядке, и к билетам претензий нет, волноваться, казалось бы, нечего, но самолет пока еще стоит в Москве, чем черт не шутит, появятся-таки в проходе салона, рядом с милашкой-стюардессой, что-то чирикающей сейчас в микрофон по-немецки, трое-четверо вежливых, хорошо одетых мужчин, что-то скажут стюардессе, и она все с той же любезностью и невозмутимостью на ухоженном, нежном лице объявит:

— Господа! Минуточку внимания! Ахтунг, ахтунг!.. Антона Михайловича Городецкого и его супругу просим подойти к нам. Повторяю…

Но никто не появился в самолете между мягкими креслами, и тяжкий нервный груз переживаний покинул Городецких — они посмотрели друг на друга глазами победителей.

Между тем двигатели лайнера мощно загудели, понесли его тяжелое тело по бетонке, все прибавляя скорости и легкости. И вот уже внизу замелькали огни большого аэропорта, а слева, как зарево, как огромная, в полнеба жаровня, поплыла вечерняя, такая знакомая, воспетая поэтами, некогда близкая и дорогая, но ставшая в одночасье чужою столица России — Москва.

Городецкие, повинуясь охватившему их чувству расставания, приникли к иллюминатору, долго, не отрываясь, смотрели на удаляющиеся огни, а потом кинулись в объятия друг друга и жарко обнялись.

— Антон! Родной мой! — с молодым задором и энергией говорила Оксана Борисовна. — Мы же летим! Понимаешь? Мы улетаем из России! Навсегда!

— Конечно, понимаю, радость моя! — Антон Михайлович взволнованно вытирал ладонью со щек жены слезы. — Поздравляю, Оксаночка! Мы с тобой так долго ждали этого момента и — дождались! Успокойся, все позади. У нас будет совсем другая жизнь. Я обещаю.