Крестная мать

— Ма, успокойся. Пожалуйста. — Андрей взял руку матери, гладил ее. — Не надо так переживать. Теперь со мною ничего не случится. В Чечню меня больше в любом случае не пошлют. А война — она и здесь, в Придонске, война. И родилась тут, в офисах богачей. Во всяком случае, с их поддержки.

— Да что ты за глупости говоришь, сынок?! Какие «офисы»? Какие богачи? Зачем тебе все это? Тем более в чужом городе! Надо выпутаться из ситуации, в которой ты оказался, и все. Я тебе помогу. Ты же знаешь, твоя мать кое-что может. Я работала в горкоме партии, у меня сохранились почти все связи и знакомства. Люди помогут. Про автомат не говори никому, глупый. Потерял его там, в Чечне, во время боя, и все. Кто проверит? И зачем ты его тащил? Скажешь в военкомате, прокурору, что в плену был. Пусть проверяют. А может, и признаемся, „что испугался, ушел… Тоже можно понять. Я поговорю с прокурором, он умный человек, он для меня все возможное сделает. Его жена у нас на фабрике, она моя подчиненная, понял?

Андрей сидел по-прежнему хмурый. Упрямо сдвинул рыжеватые редкие брови, говорил:

— Ма, я тебе все сказал. Я много думал это время, читал, слушал радио, телевизор смотрел. Понял многое. Не с чеченцами надо нам, русским, воевать. Не они эту войну развязали. А наши мафиози. Деньги не поделили, власть. Это разборка в государственном масштабе, понимаешь? Самая настоящая уголовная разборка. И нас с тобой, весь народ, в эту бойню втянули. Чтобы мы о политике не думали, а друг другу морды били, убивали, с чеченцами навсегда врагами стали. Вообще, с нацменами. Это все на руку правителям и тем, кто им помогает. Тут надо воевать, внутри

России, и шерстить прежде всего Москву. От нее все несчастья. Но и здесь, в Придонске, жуликов полно, и у нас, на Урале. А именно они Москву поддерживают, всех нас через колено гнут, в «шестерок» своих превратить хотят. И мы с тобой должны это понимать. И сопротивляться. Хватит молчать и терпеть! Я лично быдлом быть не хочу, не желаю!

— Господи, Андрюша! Что ты говоришь, сынок? Чего ты тут, у Татьяны Николаевны, начитался? Я, бывший партийный работник, и то так не думаю. Возврата к прошлому не будет, поверь. Не те настроения в обществе, веры коммунистам нет и не будет. Они… то есть, мы, конечно, мы!., веру эту у народа сами убили. Извратили все, заплевали и изгадили. Предали идеи, понимаешь? Кто теперь нам поверит? Да и зачем? И к этой жизни можно приспособиться, и в ней можно неплохо устроиться. Главное, не лезь, куда тебя не просят. А ты учить кого-то здесь собрался. Да тебя так проучат, что и Чечня забудется… Сынок, подумай! Умоляю тебя! Родненький!

Андрей тяжело вздохнул, шевельнулся.

— Ма, ты не волнуйся, поезжай домой. Мы скоро увидимся, я тебе обещаю. Все будет хорошо. Ничего со мной не случится. В пекло, как ты говоришь, не полезу. Но не помочь Татьяне Николаевне я не могу. Не могу, и все. И не плачь, пожалуйста. Я тебя люблю, ты же знаешь. Дай, я тебя поцелую. Ну, пожалуйста, ма, не плачь!..

…Через два дня Римма Александровна уезжала. Андрей проводил ее на поезд, сдержанно поцеловал, пожелал счастливого пути. Еще раз заверил, что все у него будет о’кей.

Она, по-новому глядя на возмужавшего и, конечно же, изменившегося сына, жалобно просила:

— Сыночек, я жду тебя. Родной мой, думай, что ты собираешься делать. Я понимаю, Татьяна Николаевна хорошая женщина, тебе ее жалко, она потеряла сына… Но если и с тобой что-то случится, несчастной буду и я. Меня просто не станет. Какой смысл жить? Для кого? Пойми свою мать, Андрюша!

— Помогу Татьяне Николаевне и приеду, — твердо обещал Петушок. — Потерпи еще немного. До свидания, ма. Езжай спокойно.

Поезд лязгнул сцепами и покатил вдоль высокого перрона. Андрей сначала шел рядом с открытыми еще дверями тамбура, махал матери сразу обеими руками, потом, отставая, сжал кулак, вскинул его над плечом, улыбнулся вдруг озорно и совсем незнакомо — по-взрослому, по-мужски.

Глава двадцать четвертая

В оперативной сводке Тягунов прочитал, что на Острогожской, в частном секторе, сгорел в гараже некий Бородкин Сергей Николаевич, 1971 года рождения, русский, без определенного места работы. «Из-за неосторожного обращения с самодельным нагревательным прибором», — так было написано в отчете пожарных, выезжавших на место происшествия. Однако экспертиза обгоревшего трупа показала, что у парня сломана челюсть — скорее всего, его ударили чем-то тяжелым, он упал и потерял сознание, в таком состоянии его и сожгли.

— Конечно, убийство, какой там несчастный случай, — согласился Косов, слушающий рассуждения Тягунова. — Пожарники напишут, только читай. Кому-то надо было замести следы, вот и долбанули парня. Ты вот что, Вячеслав Егорович… Парень этот, Бородкин, нигде у нас не проходит?

— Вроде нет, я смотрел картотеку.

— Ты еще посмотри. Может, и не картотеку, а текущие дела. Сайкина расспроси. Он же шел по какому-то автомобильному следу. А вдруг? Случай, везение, а? В нашем деле ни от чего не нужно отказываться. Бородкин этот, хоть и без определенного места работы, как там, в сводке, говорится, но ведь жил на что-то, чем-то занимался. Раз гараж был, значит, и машина могла там стоять, запчасти были… И вообще, не просто так его сожгли: какой-то интерес к нему был, может быть, долг вовремя не отдал, кредиторы счетчик включали…

— Все может быть, я согласен, Умар Асланович, — кивал Тягунов, понимая, что начальник отделения просто навязывает ему в данный момент идею, версию, и ее, увы, придется отрабатывать.

Позвонив Сайкину и назначив тому встречу, Вячеслав Егорович занялся бумагами: до обеда просидел, не вставая со стула. Ему нездоровилось (простыл, наверное), вообще бы сегодня никуда не выходить из кабинета. Но в два часа дня все-таки подъехал к цирку, где его дожидался лейтенант.

— А чего это вдруг нас на пожар понесло? — дипломатично спросил Паша. Он, видно, недоумевал по поводу этого вояжа, но Тягунов лишь скривил рот — приказы начальства не обсуждаются.

В забитом людьми автобусе они проехали несколько остановок, шли потом тихими, деревенскими почти улицами, отыскивая нужный дом.

Заплаканная, почерневшая от горя мать Бородкина, показывая пепелище, сказала, что Сергей не пил в тот день (она, во всяком случае, этого не заметила, когда заходила в гараж), пожар сам по себе не мог случиться, это кто-то из его дружков устроил.

— А кто, как вы думаете? — сейчас же спросил Тягунов.

— Да я разве знаю?! — всплеснула руками женщина. — Если бы я знала, сама бы к вам прибежала.

— Ну, вы все же назовите его приятелей. С кем дружил, кто тут у него в гараже бывал, чем занимались.

— Ну… с Вадиком он больше общался. Фамилию его я не знаю. Он почти все дни тут и вечера пропадал — ремонтировали они с Сережей машины, вари ли, красили… Я в их дела не лезла, подробностей никаких не знаю.

— А еще кто, кроме Вадика?

— Игорь какой-то на машине приезжал несколько раз, тоже им помогал ремонтировать. Машина у него иностранная, длинная такая, не наша.

— Иномарка?

— Не знаю я, мил человек, какая марка, не приглядывалась. Я в них не понимаю. Помню, что длинная такая, черная и некрасивая. Мне она не понравилась.

— Так, хорошо, Игорь с иномаркой. Еще кто здесь бывал?

— Да их тут и по десять человек бывало, что я у них, имена буду спрашивать, что ли? Ребята и ребята. Набьются полный гараж, одну машину выкатывают, другую закатывают. Ремонтировали.

— А чья эта машина была, какая сгорела?

— Сережа говорил, что это Вадик купил, по дешевке, на рынке. А гаража нету, пусть, мол, у нас постоит.

Заодно и подремонтируем. Машина старая, ремонта требует. Пусть стоит, мне-то что?

— Понятно. — Тягунов кое-что записывал для памяти в потрепанный блокнот. — А где он работал, ваш Сергей?

— Да вот тута и работал, — Бородкина развела руками. — С утра до ночи с машинами возился. Зарабатывал неплохо, ничего не могу сказать.