Страница 7 из 24
И Мейси ушла. Присцилла заказала еще джина с тоником, приложила запотевший бокал ко лбу. Кусала с досады губы, кляла себя за неосторожные слова. С другой стороны, Мейси всегда такая сдержанная. Не в ее характере давать волю эмоциям. Потом Присцилла подумала, что этот всплеск на самом деле хороший признак. Что они с Мейси скоро помирятся, Присцилла не сомневалась. «Определенно я задела ее за живое», – подумала она, поставила бокал на стол, взяла сумочку и направилась в номер. Позднее, уже в шелковом пеньюаре, Присцилла сидела на подоконнике, глядела на Парк-лейн. Тут до нее дошло: она прозевала перемену в подруге, а ведь могла бы и сообразить. Разве Мейси не выдала себя красным платьем? Был еще один момент: говоря о том, что не видела будущего, что предчувствовала нечто ужасное, Мейси подняла руку, но не коснулась глаза, что было бы логично и предсказуемо. Нет, Мейси коснулась середины лба.
Вернувшись в контору, Мейси швырнула пальто на стол, стащила с кресла подушку, приподняла платье, чтобы не мешало, и уселась на полу по-турецки. «Успокойся, успокойся, успокойся…» Эту мантру она повторяла снова и снова. Мейси была недовольна собой, стыдилась вспышки. Время от времени она бывает резка; в прошлом году имело место объяснение с Морисом, но никогда прежде Мейси так бурно не реагировала на чужие слова. Присцилла, конечно, не хотела ее обидеть. Уверенность в нерушимости дружбы подвигла Присциллу говорить без обиняков; промах свой она сразу признала, извинилась. «Почему ее слова так меня задели?» – недоумевала Мейси. Она стала дышать глубоко, чтобы к звонку Билли совершенно успокоиться.
Звонок раздался словно в ответ на ее мысли. Мейси встала, оправила платье, сняла трубку.
– Билли?
– Это вы, мисс? – В трубке затрещало.
– Конечно, я.
– Просто вы номер не назвали, вот я и не понял сразу.
– Что случилось, Билли?
– Жаль, не могу рассказать. Кто-то всю деревню в страхе держит, мисс. Если так и дальше пойдет…
– Что пойдет, Билли?
– Двоих парнишек из Шордича – как и мы, они на хмель приехали – обвиняют в покраже и хулиганстве. Якобы в господский дом залезли. Сами они говорят, что каштаны за воротами собирали, ну, для игры, но кто-то выбил окна, пропало серебро. Словом, ребят упекли в участок. Уж как лондонцы возмущаются, готовы драться. Мистер Дикон кричит, мол, давайте хмель собирайте; наши говорят, это все проклятое цыганье, а все шишки на нас с Дорин сыплются.
– Что-то я не понимаю.
– Не успели мы приехать, мисс, как Дорин увидела цыганку с маленькой девочкой. Уж такая лапуля, просто конфетка, совсем как наша Лиззи, только чернявенькая. Ну и вот. Дорин, хотя ни бельмеса по-цыгански не понимает, стала так подгадывать, чтобы одновременно с этой цыганкой на колонку за водой попасть, чтобы девчушку понянчить. Бусал ее зовут; вот так имечко. Ну и прочие цыгане на Дорин уж приветливо глядят. Ничего худого в том нету, а только теперь свои же, лондонские, нас цыганами называют.
– Бусал значит «красавица». Это такое диалектное слово у цыган.
– Откуда вы знаете, мисс?
– Раньше слышала. Что еще произошло?
– Эти местные – странные люди. Не то чтобы я с деревенскими дела не имел, но таких, как эти, не встречал. Сами себе противоречат. Кого ни спроси – ничего не видел, а виноваты все равно лондонцы. Понаехали, говорят, наш хмель собирать, лучше бы дома сидели.
– Кажется, дело серьезное и осложняется межплеменной враждой.
– Я думал, вражда закончилась, когда викинги ушли. – Билли помолчал и добавил: – Все гораздо хуже, чем вы думаете, мисс. Мальчишкам светит минимум год в колонии. Этот Сандермир требует самого сурового наказания – чтобы другим неповадно было. Еще он говорит, что ему угрожают, так теперь полицейские под каждым кустом сидят. Вам надо приехать, мисс. Ребятам, кроме вас, никто не поможет, а они еще зеленые совсем. Я их родителей знаю, хорошие люди, работают, стараются. А вы убеждать умеете, всегда слово нужное найдете. Поговорите с адвокатом, с полицией, заступитесь за мальчишек. Вы же сами из Лондона. Вам поверят.
Мейси вздохнула. Она-то думала, расследование для Джеймса Комптона пройдет без осложнений – а вот они, осложнения, появились прежде, чем чернила в контракте просохли. Что интересно: в ее практике все легкие с виду дела оборачивались запутаннейшими интригами.
– Хорошо, завтра же утром приеду прямо на ферму. Поживу несколько дней у отца, в Челстоуне. Из Геронсдина до его дома всего сорок пять минут на машине.
Связь прервалась. Мейси повесила трубку, снова села на пол, на подушку. Завтра, перед отъездом, она заскочит в отель «Дорчестер» и оставит для Присциллы записку с извинениями. И сочинит несколько строк для Маргарет Линч; тут понадобится весь ее такт. Мейси закрыла глаза, и перед ней вновь, как и во время разговора с Билли, возник образ бабушки. Мейси вспомнила, как смеялась мама, когда папа взял ее на руки. Со станции до домика у шлюзов, где жили дедушка с бабушкой, они приехали в упряжной повозке. Седые, некогда черные как смоль волосы бабушка заплетала в косу. Такого же цвета волосы у самой Мейси и у мамы. Бабушкина одежда почти не отличалась от принятой в то время, но она носила золотые сережки-обручи. Маленькая Мейси первым делом тянулась к этим сережкам, а бабушка ворковала над ней:
– Ах, ты моя красотуля. Моя деточка, моя Бусал приехала в гости к старой, старой тетушке.
Глава 3
Мейси обожала водить машину, в хорошую погоду всегда ездила с откинутым верхом. Так она поступила и сегодня. По утрам осень намекала: скоро приду, но дни стояли благоуханные, низкое солнце грело несильно, жмурилось на поля, на свежую щетину жнивья. Мейси направлялась в Геронсдин.
Миновав Танбридж-Уэллс, она свернула на дорогу к Ламберхерсту, доехала до искомого указателя и сбавила скорость. На главной деревенской улице были представлены архитектурные стили разных эпох – и средневековые домики, и двухэтажные дома викторианской застройки. По левую сторону красовалась гостиница, очень приветливая с виду, живописная, с темными балками. Справа, открытая ветрам с холмов Хорсмондена, стояла церковь, возведенная, вероятно, еще при норманнах.
В достатке было магазинов: мясные, зеленные и бакалейные лавки, магазин хозяйственных товаров. В центре, поближе к церкви – мемориальная стела, установленная в память о жителях Геронсдина, погибших на фронте в период с тысяча девятьсот четырнадцатого по тысяча девятьсот восемнадцатый год. Дорога огибала мемориал с обеих сторон.
Далее, по левой стороне, плотный ряд построек нарушался – будто зуба в челюсти не хватало. Могли бы, думала Мейси, построить тут пусть не дом, так хоть магазин. Но нет: участок зарос бурьяном. Среди сорной травы ярко выделялись островки диких астр. Перед Михайловым днем эти цветы растут повсюду – и на железнодорожных насыпях, и на пустырях; если бы не они, заброшенный участок казался бы совсем унылым. Неподалеку был перекресток с указателем: «К ферме Дикона». Мейси повернула по стрелке, налево.
По правую сторону дороги зеленели хмельники, где уже начался сбор урожая. Столбы с натянутыми веревками, по которым весной завивали хмелевые побеги, теперь были пусты, лишь кое-где мелькала забытая кисть бледных, нежных шишечек. Плети хмеля грудами лежали на земле. Работники давно перешли на соседний хмельник.
Добравшись до фермы, Мейси съехала с проселка и там остановила машину. Дальше надо было идти пешком, ведь ухабы могли нанести ущерб подвеске «Эм-Джи». Мейси не хотелось сдавать любимый автомобиль в ремонт. К вылазке она подготовилась – надела плотную льняную юбку со складками спереди и сзади, туфли на толстой подошве и хлопчатобумажную рубашку цвета мускатного ореха. За плечами у Мейси был рюкзак с бутербродами, кардиганом и стопкой учетных карточек, перехваченных бечевкой, а также блокнот и ручка. В переднее отделение рюкзака Мейси положила мешочек с миниатюрными инструментами; складной нож помещался в кармане юбки.