Страница 9 из 92
Кроме того, при Ледяном доме по русскому обычаю была выстроена ледяная же баня; ее несколько раз топили, и желающие могли в ней попариться.
По высочайшему повелению к «курьезной» свадьбе Голицына с Бужениновой были доставлены в Петербург из разных концов России по два человека обоего пола всех племен и народов. Всего набралось триста человек. Маскарадная комиссия снабдила каждую пару местной народной одеждой и музыкальным инструментом.
6 февраля 1740 г., в день, назначенный для празднества, после бракосочетания сиятельного шута, совершенного обычным порядком в церкви, разноплеменные «поезжане» потянулись со сборного пункта длинным поездом. Тут были: абхазы, остяки, мордва, чуваши, черемисы, вятичи, самоеды, камчадалы, якуты, киргизы, калмыки, украинцы, чухонцы и множество других «разноязычников и разночинцев», каждый в своем национальном костюме и со своей прекрасной половиной. Одни ехали на верблюдах, другие — на оленях, третьи — на собаках, четвертые — на волах, пятые — на козлах, шестые — на свиньях и т. д. «С принадлежащею каждому роду музыкалиею и разными игрушками, в санях, сделанных наподобие зверей и рыб морских, а некоторые в образе птиц странных». Шествие открывали «молодые», красовавшиеся в большой железной клетке, поставленной на слоне.
Свадебный поезд, управляемый Волынским и Татищевым, с музыкой и песнями проехав мимо дворца и по всем главным улицам, остановился у манежа герцога Курляндского. Здесь на нескольких длинных столах был приготовлен изобильный обед, за которым каждая пара имела свое народное блюдо и свой любимый напиток. Во время обеда Тредиаковский приветствовал молодых следующим стихотворением:
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,
Еще тота и фигурка:
Теперь-то прямое время нам повеселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься.
Квасник-дурак и Буженинова..
Сошлись любовию, но любовь их гадка.
Ну, мордва, ну, чуваши, ну, самоеды!
Начните веселье, молодые деды:
Балалайки, гудки, рожки и волынки!
Сберите и вы бурлацки рынки.
Ах, вижу, как вы теперь рады!
Гремите, гудите, бренчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите!
Свищи, весна, свищи, красна!
Невозможно вам иметь лучшее время:
Спрягся ханский сын, взял ханское племя,
Ханский сын Квасник, Буженинова ханка
Кому того не видно, кажет их осанка.
О, пара! о не стара! Не жить они станут, но зоблить сахар.
И так надлежит новобрачных приветствовать ныне,
Дабы они все свое время жили в благостыне:
Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да сдалось.
Здравствуйте же, женившись, дурак и дурка.
Еще... тота и фигурка.
После обеда «разноязычные» пары плясали каждая свою пляску под свою национальную музыку. Это зрелище очень забавляло императрицу и вельможных зрителей. По окончании бала пестрый поезд, предшествуемый по-прежнему «молодыми», восседавшими в клетке на слоне, отправился в Ледяной дом, который горел огнями, эффектно дробившимися и переливавшимися в его прозрачных стенах и окнах; ледяные дельфины и ледяной слон метали потоки яркого пламени; «смешные» картины в пирамидах вертелись к полному удовольствию многочисленной публики, встречавшей новобрачных громкими криками.
«Молодых» с различными церемониями уложили на ледяную постель, а к дому приставили караул из опасения, чтобы счастливая чета не вздумала раньше утра покинуть свое не совсем теплое и удобное ложе...
Через девять месяцев после «курьезного праздника» императрица Анна Иоанновна скончалась, завещав, как известно, русский престол племяннику своему, принцу Брауншвейгскому Иоанну Антоновичу. За малолетством последнего управление государством перешло в руки матери его, принцессы Анны Леопольдовны, женщины доброй, мягкой, обладавшей прекрасными душевными качествами. Анна Леопольдовна в первый же день своего правления уволила всех шутов, наградив их приличными подарками. С этого времени официальное звание придворного шута уничтожилось навсегда. Хотя потом шуты и продолжали появляться при дворе, но уже под другим названием и не в шутовской одежде.
Хотелось бы сказать несколько слов о дальнейшей судьбе князя Михаила Голицына и его жен.
Когда Голицын был отправлен по приказанию императрицы в 1733 г. из Москвы в Петербург и сделался шутом, об его жене-итальянке совсем забыли. Только через два года Анна Иоанновна почему-то вспомнила о ней и поручила Салтыкову узнать «под рукою», где она живет, какое имеет питание и от кого, а если выехала из Москвы, то куда и «на чьем коште». Салтыков дознал, что Голицына проживает в Немецкой слободе, и велел каптенармусу Преображенского полка Лакостову навести точные о ней справки. Лакостов донес следующее:
«Пришел я католицкой церкви к патеру Фабиянусу и объявил ему, что я приехал из Воронежа, офицер, и при отъезде оттуда просил меня итальянский патер, который при вице адмирале Змаевиче службу отправляет, чтобы я уведомился о жене князя Михаила Алексеевича Голицына, на которой женился он, князь Голицын, в Италии, где отечество ее ныне, от кого она пропитание имеет и на чьем коште живет. На что оный Фабиянус объявил мне: она нанимает квартиру бедную, и в той квартире хозяин выставил двери и окошки за то, что она, княгиня, за квартиру не платит, а ей-де не токмо платить деньги, и дневной пищи не имеет; и для ее бедности дал ей два рубля денег, и ниоткуда никакой помощи к пропитанию не имеет, и валяется-де на полу, постлать и одеться нечем; в праздник Рождества Христова пришла сюда и говорит-де мне, что я умираю с голоду, не имею куска хлеба, и в то время дал ей денег семь алтын; она-де хуже всякой нищей, одежды и пищи никакой не имеет. И приказал оный Фабиянус служителю своему указать квартиру, где она живет; в Старой Басманной, в доме лейб-гвардии Преображенского полка, Полозова вдовы Марьи Федоровны, у сержантской жены Андреевской, в маленькой комнаточке, найму дает по три рубля в год. Оная княгиня объявила мне, что она от князя Михаила Алексеевича Голицына ничего после разлучения с ним от него не получала, и пищи ниоткуда не имеет, разве кто милостыню подаст, и со рвением говорила: «Хотя бы-де мне дьявол денег дал, я бы ему душу свою отдала; видишь-де ты, какое на мне платье и какая у меня постель». Одежда на ней понинная, черная, ветха; постель — наволока холстинная толстая, набита сеном; одевается нагольною шубою ветхою. При том же она говорила и тужила: где-де ныне мой сын, князь Иван, которого я родила с ним, князем Михаилом Алексеевичем».
Императрица велела Салтыкову прислать итальянку в Петербург, «дав провожатого, чтоб ее бережно довез; только бы никто про это не ведал в Москве, пока к нам приедет, и дорогою не вели сказывать, что она едет. А как привезут ее в Петербург, вели явиться у генерала Ушакова тайным же образом». Зачем так внезапно потребовалась Анне Иоанновне Голицына и что сталось с последней по доставлении ее в Тайную канцелярию к Ушакову — неизвестно. Можно только предполагать, что ее бедствия в России окончились высылкой за границу.
Анна Иоанновна умерила необузданное пьянство при дворе, но чрезмерно потрафляла роскоши. Жена Бирона, например, имела платье, где одного жемчуга было на сто тысяч рублей. Гардероб ее оценивался в полмиллиона. Запрещалось появляться ко двору два раза в одном и том же платье.
Анне Иоанновне нравилось иноземное вино. Однажды, отпив из бокала, она дала попробовать князю Куракину. Тот сначала обтер бокал платком. «Ты что,— закричала императрица,— мной брезгуешь? Эй, кликнуть сюда Ушакова!» Оказаться князю в Тайной канцелярии, если бы не Бирон, убедивший Анну, что Куракин поступил по иностранному обычаю.
Две фрейлины, которых царица заставила петь полдня, взмолились, говоря, что сил нет, они падают от усталости. Анна сама побила их и отправила на неделю стирать белье.
«Жестокость правления, — писал князь-историк Щербатов, — отняла всю смелость подданных изъяснять свои мысли».