Страница 58 из 92
— Вероятно, сама мамзель Ларивьер и хозяйничает вашим общим кошельком?
— Наш кошелек, перебила она меня смеясь, — в карманах наших друзей.
— Я считаю очень естественным, что вы, сударыня, находите друзей по всему свету, — и будьте уверены, что в качестве одного из них я тоже предложил бы вам свой кошелек; но, к несчастью, я не богат.
Тут разговор наш был прерван входом некоего Бомбакка, гамбургского уроженца, который бежал от долгов из Англии, где жил прежде, и поселился здесь. Этот господин устроил себе в Петербурге известное положение: он занял место по военному ведомству, довольно видное; жил на большую ногу, и так как был большой любитель игры, женщин и лакомого стола, то при настоящем случае я и подумал, что в его особе как раз подоспевает готовое знакомство для оригинальных странствователей, кошелек которых находится в карманах их друзей. Бомбакк тотчас же растаял от смазливой дамочки, что ею принято было весьма благосклонно, и через четверть часа пригласил их на завтра к обеду, также как и меня с Заирой.
Когда я к нему приехал, Кревкёр и мамзель Ларивьер были уже за столом с двумя русскими офицерами, братьями Луниными (ныне генерал-майорами, а тогда еще в самых первоначальных чинах). Младший из них, белокурый, нежный и хорошенький, как барышня, слыл любимцем кабинет-секретаря г. Теплова... Вечер закончился оргией.
...По возвращении моем из Москвы в Петербург первой для меня новостью была весть о побеге Бомбакка и ареста его в Москве. Бедняка засадили в тюрьму; дело его было важно как усложнившееся бегством. Однако ж его не осудили на смерть и даже не лишили прежнего звания, но назначили на постоянную службу в камчатском гарнизоне. Что касается Кревкёра и его подруги Ларивьер, то они скрылись с кошельками друзей в своих карманах».
В конце XVIII столетия своей известностью Калиостро затмил современников — Вольтера, Дидро. О нем написано множество сочинений: в одних он превозносится, в других охаивается. Он сам издал на французском «Записки», полные самовозвеличения.
Странствуя по свету, Калиостро оказался и в России. Об этом Алексей Толстой написал даже романтический рассказ, а Марк Захаров снял фильм.
В начале 1779 г. он появился в Митаве. Выдавая себя за испанского полковника, он втерся в лучшее общество этого курляндского города. Он намекал, что имеет важное масонское поручение в северные страны. Представляя себя гроссмейстером ордена, он даже открыл масонскую ложу, в которую вступило много образованных людей. Это тем более удивительно, поскольку сам Калиостро писал неграмотно, говорил по-французски скверно, по-итальянски — с сицилийским акцентом.
Все с нетерпением ждали от него какого-нибудь магического представления.
И Калиостро его устроил в доме графа Медема. Он спросил имена двух умерших членов семейства Медемов, написал имена на бумаге, покрытой кабалистическими знаками, сжег эту бумагу, натер пеплом голову мальчику — младшему члену семьи и завел его в соседнюю комнату. Заперев дверь, Калиостро попросил всех сесть у двери и не произносить ни слова. Сам он с обнаженной шпагой шагал перед дверью и выкрикивал какие-то слова. Потом Калиостро велел через дверь стать мальчику на колени и говорить, что он видит. Мальчик назвал родственников, чьи имена были на бумажке. Потом он сказал, что видит лес и в нем срубленное дерево, по его словам, открылась земля, и мальчик увидел золото, серебро, красный порошок и железные инструменты. Вдруг все исчезло, и мальчик увидел высокого мужчину в длинном белом одеянии с красным крестом на груди.
Калиостро брал он аудиторию в основном речами, полными философских и мистических сентенций, многочисленных библейских цитат. Барон фон Ховен подарил ему 800 червонцев и бриллиантовый перстень.
Герцогиня Курляндская носила ожерелье из крупных жемчужин. Калиостро рассказал ей, что ему оно прекрасно известно, ибо он сам делал это ожерелье в Голландии, расплавив и увеличив мелкий жемчуг.
В Петербурге Калиостро явился под видом врача и полковника испанской армии. Об Испании в столичном свете имели смутные представления, но к врачу потянулись.
Новый врач — это новая надежда для больного. Калиостро внимательно выслушивал больных, осматривал их, давал советы и лекарства, и скоро о нем стали говорить. Слух о приезжем земляке дошел и до испанского посланника, который сразу понял, что полковник поддельный. Посланник опубликовал это в газетах, но Калиостро успел уже втереться в разные салоны и даже показать свою жену влиятельному князю Потемкину.
Неизвестно, насколько была близка связь светлейшего с очаровательной Лоренцой, но это возбудило негодование Екатерины II. Лоренце вроде бы предложили тридцать тысяч рублей, чтобы она уехала из России. Авантюристка деньги получила, но при свидании с князем говорила, что жалеет об этом, что деньги вернет, ибо разлука немыслима для нее. Растроганный Потемкин отвалил ей еще тридцать тысяч.
В это время прусский посланник представил в суд долговое обязательство Калиостро на крупную сумму, выданное им в Кадиксе прусскому консулу. Тогда же богатая дама обратилась к Калиостро полечить ее маленького ребенка. Калиостро взял мальчика к себе на несколько дней и вернул здоровым. Но мать обнаружила, что ребенок не ее, хотя очень похож.
Возмутились столичные врачи, устроив перед домом Калиостро своеобразную демонстрацию. Они подали императрице жалобу, что шарлатан, продавая лекарства, будто бы возвращавшие молодость, подрывает доверие к медицине и приносит большой вред.
Калиостро предложил составить микстуру из ядов и он, и его противники должны были ее выпить. Кто останется жив — тот и прав. Но на такое разрешение спора никто не согласился, и Калиостро, согласно распоряжению императрицы, был выслан. Екатерина потом написала пьесу «Обманщик» — о Калиостро. Она не любила ни масонов, ни мистиков, об их обществах отзывалась как о вредных затеях.
Позже, уже в XIX в. в России объявился и свой собственный Калиостро. Под этим именем по провинции разъезжал «профессор черной и белой магии» отставной штабс-капитан. Кроме разных фокусов, показываемых в балаганах, он шел на прямое надувательство публики. На всю витебскую ярмарку извещалось, что показывается лошадь, «у которой хвост там, где обычно голова». Поглядеть на такое чудо за гривенник валили и местный шляхтич, и еврей-корчмарь, и даже приехавший на ярмарку крестьянин. Что же они видели, войдя в балаган? Обыкновенное стойло, где находилась самая обыкновенная лошадь. Правда, привязана она к яслям была не за голову, как обыкновенно, а за хвост. Вот и все чудо.
На следующий день балаган мнимого Калиостро украсился вывеской: «Здесь угадывают!». Балаган имел сквозной проход с каморкой, обитой черным сукном. Там стоял черный стол с черной вазой, покрытой черной салфеткой. У стола в черном одеянии — Калиостро, говоривший шепотом посетителю:
Потрудитесь, пожалуйста, окунуть палец в вазу.
Какой-нибудь местечковый шляхтич делал это, и Калиостро предлагал ему:
— Теперь понюхайте.
Пришедший подносил палец к носу и восклицал:
— Фу! Да ведь это какие-то помои!
— Вы угадали! — торжественно возглашал Калиостро.
Одураченные люди делали таинственное лицо и настоятельно советовали посетить чародея.
На третий день афиша зазывала: «Граф Калиостро на глазах почтеннейшей публики съест живого человека». Балаган не вмещал всех желающих, и представление перенесли в местный клуб.
На сцене появился Калиостро:
Согласно своему обещанию съесть человека покорнейше прошу кого-нибудь из вас пожаловать ко мне для эксперимента.
В зале молчание.
— Итак, никто не желает быть съеденным? В таком случае, как же я могу провести сеанс?
Публика, которая чувствует, что ее опять обманули, негодует. Калиостро обращается к исправнику, сидящему в первом ряду:
— Не угодно ли подняться ко мне?
Исправник сердито фыркает.
Калиостро обращается к его соседу. Тот же результат.
— Нет уж, нас не надуешь! — раздается в публике голос. Из кресла поднимается могучий купец, довольно под хмельком. Он протискивается на сцену: