Страница 53 из 92
Не менее интересно было в описываемое время запрещение нищим шататься по улицам и просить милостыню, «понеже в таковых многие за леностьми и молодые, которые в работы и наймы не употребляются, милостыни просят, от которых ничего доброго, кроме воровства, показать не можно...». С подавших милостыню взыскивался штраф в 5 рублей, потому что желающие помогать бедным обязывались делать пожертвования на богоугодные заведения.
В деревянном Гостином дворе, стоявшем на месте нынешнего Гостиного двора, торговали на ларях, в шалашах и вразнос. По рассказам иностранцев, бывших в это время в Петербурге, иногда и проезд по проспекту от тесноты был невозможен, особенно от возов с дровами и сеном.
Торговцы того времени пользовались весьма дурной славой. Явился даже обличитель купцов, Матинский, написавший комическую оперу «Санктпетербургский гостиный двор», где был выведен разными плутнями и мошенничеством нажившийся гостинодворец Феропонт Сквалыгин и товарищ в его плутовских проделках, взяточник, подьячий Крючкодей. Опера была дана в первый раз в ноябре 1783 г. на Царицыном лугу в театре Книпера и Дмитревского. Как гласила афиша, сочинения она «путешествующего по Италии крепостного человека Матинского графа Ягужинского, музыка тоже Матинского». Опера имела необычайный успех.
Матинский Михаил Алексеевич (1750 1820) — русский драматург, композитор, педагог. Из крепостных. Автор текста и музыки одной из ранних комических опер — «Санпетербургский гостиный двор» (пост. 1779). Для новой постановки оперы (1792) переработал либретто («Как поживешь, так и прослывешь») композитор В. А. Пашкевич — музыку.
Образ жизни купца XVIII в., как говорит П. И. Страхов, был таков, что блаженство его состояло в том, чтобы иметь жирную лошадь, толстую жену, крепкое пиво, в доме своем особенную светелку, баню и сад. Утром сидел он в лавке, где со знакомыми и покупателями выпивал несколько так называемых «галенков» чаю. После обеда спал три часа, а остальное время проводил с приятелями, играя в шашки на пиво. Богатый купец имел свою пословицу, которая в кругу его знакомых заменяла остроумие, возбуждала смех и часто давала предлог к выпивке. Купцы за особенное качество ума считали бестолковость в разговорах; речь их иногда делалась совсем непонятной от излюбленной пословицы, которую они употребляли без всякой надобности, через несколько слов.
При первом с кем-нибудь свидании или знакомстве купец тотчас старался закидать его пословицами и прибаутками и тем дать знать, что он, как говорится, «сам себе на уме». Купец всегда любил выпить и помимо разных семейных празднеств - именин, родин, крестин - искал случая напиться, особенно баня еженедельно давала предлог к пьянству и созывам гостей.
Летом в праздники купцы с друзьями ездили за город с пирогами, самоварами и водкой. Смотрение кулачных боев, медвежьей травли, катаний с гор составляли любимейшие зимние удовольствия. Жены купцов не пили пива и не играли в шашки, но хозяйка дома свою гостью отводила потихоньку в спальню, будто для разговора, и подносила ей там по чарочке тайком, пока не напаивала допьяна.
Приказчики подражали хозяевам, с той только разницей, что напивались допьяна при игре одного из товарищей на гуслях.
Достоинство молодого купеческого сына состояло в том, чтобы он умел твердо читать и писать и знал бы проворно выкладывать на счетах. Но более способным считался тот, кто умел быстро и звонко звать покупателя, хвалить товар, божиться, обвешивать и обсчитывать. Дочери богатых купцов всегда составляли лакомый кусок для промотавшихся дворян. Было время, говорит Страхов, что из Петербурга разорившиеся моты на последние деньги скакали в Москву для поправления своего состояния женитьбой. Видные и красивые осаждали миллионы как крепости, брали их иногда хитростью, а иногда штурмом. Женившись на богачке, из всей силы продолжали мотать до смерти, оставляя детям при нищете одно удовольствие — вспоминать, что мать их была миллионерша.
Купец носил русское платье, ходил «при бороде», летом был в чуйке, зимой в шубе. Жил он в своем деревянном домике где-нибудь на Песках или у Владимирской; вид его был смирный, почитал он после Бога власть, поставленную от Бога. Стоял почтительно за прилавком, сняв шапку пред благородной полицией, боялся военных, чиновников, целый век обдергивался, суетился. Жену, детей держал в черном теле и в страхе Божьем. Умирал такой отец семейства и выносили его в дубовой колоде ногами в ворота на «Большую Охту», или на «Волково».
После смерти старика-купца часто оказывался значительный капитал, наследник на месте отеческого диконького домика выводил огромный дом, и сам облекался в вариант европейской моды: длинный сюртук, брюки, вправленные в сапоги. Бороды уже не было. Одежду купца чистил старший приказчик, но сапоги вверялись сыну или мальчику. Чистка сапог требовала долгой работы и особенного умения. Вакса была восковая, накладывать ее на кожу нужно было понемножку, разогревая дыханием, затем сейчас же растирать и намазывать следующий слой. Сапожный глянец высоко ценился купцами.
Вставал купец рано и являлся в лавку зимой вместе с первым проблеском света, летом он приходил в шесть часов утра. Отпирая лавку, пили сбитень, съедали несколько калачей и принимались за торговлю. В торговле в то время первое дело было зазвать к себе покупателя и отбить его у соседа. Поэтому молодцы с зычным голосом, неотвязчивые и умеющие в зазывах своих насулить покупателю с три короба, высоко ценились хозяевами. Когда покупатель в лавку был зазван, торговец старался улестить его и продать товар втридорога. На такие уловки нужна была опытность. Платье, походка, речь покупателя, тут все берется в расчет. С одним надобно кланяться, упрашивать, сделать уступку «из уважения», с другого заломить сразу цену и вести себя гордо, не уступать копейки, третий, как, например, мужичок, требует фамильярного обращения: стукнуть по плечу, по животу, и «что ты, мол, брат, со своими торгуешься, со своего человека земляка лишнего не возьмем». С духовенством можно заговорить от Писания, следует подойти под благословение, в самой физиономии выразить некоторую святость.
Всякий товар надобно было показать лицом. Например, материи торговец старался на прилавок накидать такую груду, что у покупателя разбегаются глаза. Кусок материи развертывался так, чтобы на него прямо падал свет и т. д.
Купцы из лавок ходили обедать домой и после обеда ложились отдыхать. В то время спали после обеда все, начиная от вельмож до уличной черни, которая «отдыхала» прямо на улицах.
Не спать после обеда считалось в некотором роде ересью, как всякое отступление от прадедовских обычаев. Когда смеркалось, купец запирал лавку на замок, прикреплял восковую печать и, помолившись, шел домой. При однообразии торговой жизни в рядах Гостиного доставляла развлечение игра в шашки; почти около каждой лавки стояла скамейка, посредине которой была нарисована «шашельница». Около играющих иногда образовывалась целая толпа зрителей, которые в игре принимали живейшее участие, ободряли игроков и смеялись над их оплошностями.
Вот как рассказывает об этом времени граф Сегюр:
«Богатые купцы в городах любят угощать с безмерною и грубою роскошью: они подают на стол огромнейшие блюда говядины, дичи, рыбы, яиц, пирогов, подносимых без порядка, некстати и в таком множестве, что самые отважные желудки приходят в ужас. Так как у низшего класса народа в этом государстве нет всеоживляющего и подстрекающего двигателя — самолюбия, нет желания возвыситься и обогатиться, чтобы умножить свои наслаждения, то ничего не может быть однообразнее их жизни... ограниченнее их нужд и постояннее их привычек. Нынешний день у них всегда повторение вчерашнего; ничто не изменяется; даже их женщины, в своей восточной одежде, с румянами на лице (у них даже слово красный означает красоту), в праздничные дни надевают покрывала с галунами и повойники с бисером, доставшиеся им по наследству от матушек и украшавшие их прабабушек. Русское простонародье, погруженное в рабство, не знакомо с нравственным благосостоянием, но оно пользуется некоторою степенью внешнего довольства, имея всегда обеспеченное жилище, пищу и топливо; оно удовлетворяет своим необходимым потребностям и не испытывает страданий нищеты, этой страшной язвы просвещенных народов.