Страница 123 из 146
“Я очень прошу Вас лично вызвать меня на допрос по делу о троцкистской организации. Меня все больше запутывают, и я некоторых вещей вообще не могу понять сам и разъяснить следователю. Очень прошу вызвать меня, так как совершенно в этих обвинениях невиновен. У меня ежедневно бывают сердечные приступы”.
Примаков, в 20-х годах примыкавший к троцкистской оппозиции, под давлением следствия в конце концов назвал многих известных ему оппозиционеров. 16 октября 1936 года он написал письмо Сталину, где указывал:
“Я не троцкист и не знал о существовании военной организации троцкистов. Но я виновен в том, что, отойдя от троцкизма в 1928 году, я не до конца порвал личные связи с троцкистами, бывшими моими товарищами по гражданской войне и при встрече с ними (с Кузьмичевым, Дрейцером, Шмидтом, Зюком) вплоть до 1932 года враждебно высказывался о тт. Буденном и Ворошилове… Личные отношения сбывшими троцкистами после моего отхода от троцкистской оппозиции прервались и со многими я совершенно перестал встречаться…
Заявление об отходе от троцкизма я написал в 1928 году, в Кабуле, в полной изоляции от троцкистов - написал честно, без двурушничества, без обмана.
Когда осенью 1930 года вернулся я из Японии и виделся с Пятаковым, меня поразила одна фраза в нашем разговоре. Говоря о линии партии, Пятаков сказал: “Делается то, что надо, но мы, вероятно, сделали бы это лучше”. Я ответил на это: “Как можно делить на мы и не мы, раз делается то, что надо?”.
Раньше я часто бывал у Пятакова, с этого времени перестал бывать - не было доверия к его честности…
После возвращения из Японии я очень активно работал в партии и армии…
Я не троцкист и не контрреволюционер, я преданный боец и буду счастлив, если мне дадут возможность на деле, работой доказать это”.
На первом допросе 24 - 25 августа 1936 года Путна признал, что в 1926 - 1927 годах он участвовал в троцкистско-зиновьевской оппозиции, но полностью от нее отошел и никакой контрреволюционной деятельностью не занимается. Однако уже на следующем допросе, 31 августа, Путна дал показания о существовании всесоюзного, параллельного и московского центров троцкистско-зиновьевского блока и о своем, совместно с Примаковым, участии в военной организации троцкистов.
Репрессии в армии особенно усилились после февральско-мартовского (1937 г.) Пленума ЦК ВКП(б).
По вопросу о положении с кадрами в армии на Пленуме ЦК выступили Ворошилов и Гамарник
По их оценке, политико-моральное состояние личного состава в армии не вызывало тревоги. “…К настоящему моменту, - заявил Ворошилов, - армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу… отбор в армию исключительный. Нам страна дает самых лучших людей”.
Однако Молотов совсем иначе оценивал положение дел с армейскими кадрами, дав по существу установку о необходимости вскрыть вредительскую, шпионскую и диверсионную деятельность троцкистов в армии. В заключительном слове на пленуме Молотов заявил следующее:
“Было вначале предположение по военному ведомству здесь особый доклад заслушать, потом мы отказались от этого, мы имели в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы; шпионско-диверсионно-троцкистской работы. Но я думаю, что и здесь, если бы внимательнее подойти, должно быть больше..; Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей. Это было.бы нелепо…
Военное ведомство - очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко”,
Как свидетельствуют архивные документы, эта установка Молотова, равно как и его утверждение о широком распространении вредительства в народном хозяйстве, не имела под собой никаких оснований. Тем не менее требование о проверке военного ведомства было воспринято руководством Наркомата обороны и НКВД как прямые директивы по чистке армии, по ликвидации “врагов народа”, якобы проводивших в рядах Красной Армии вражескую работу.
Подчиняясь этой директиве, руководство НКВД стремилось любыми путями добиться от арестованных военачальников и бывших сотрудников НКВД показаний о существовании военно-троцкистской организации в армии и о том, что во главе ее стоят Тухачевский, другие видные военные деятели.
В апреле 1937 года Политбюро ЦК приняло решение об отмене поездки Тухачевского в Лондон на коронацию английского короля Георга VI. Формально это решение основывалось на спецсообщении Ежова от 21 апреля 1937 года Сталину, Молотову и Ворошилову. Вот текст этого сообщения:
“Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт.
Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международные осложнения.
Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить”.
На этом документе имеется резолюция Сталина: “Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин”.
Рядом надпись Ворошилова: “Показать М. Н. 23IV.37 г. KB”.
На этом же экземпляре сообщения расписался Тухачевский, подтвердив этим, что он ознакомился с документом.
22 апреля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление:
“1. Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевскому во время поездки на коронационные праздники в Лондон угрожает серьезная опасность со стороны немецко-польской террористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон.
2. Принять предложение НК обороны о посылке товарища Орлова на коронационные праздники в Лондоне в качестве представителя СССР по военной линии”.
22 - 25 апреля 1937 года от бывшего начальника Особого отдела НКВД СССР М. И. Гая и бывшего заместителя наркома внутренних дел СССР Г. Е. Прокофьева, к этому времени арестованных, были получены показания о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других с Ягодой.
Однако попытки получить тогда же показания на военных у арестованного Ягоды успеха не имели. На допросе Ягода показал:
“Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было. Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался”.
27 апреля 1937 года работники НКВД получили показания от арестованного заместителя начальника отдела НКВД З.И. Воловича на Тухачевского, как на участника заговора, обеспечивающего поддержку этого заговора воинскими частями.
Показания Гая, Прокофьева и Воловича носили общий характер и противоречили друг другу. Они были добыты с помощью обмана, провокаций и насилия. В суде эти показания проверены не были, так как Гай, Прокофьев и Волович были расстреляны в 1937 году без суда, “в особом порядке”.
В своих объяснениях в КПК при ЦК КПСС от 20 декабря 1961 года ИД. Суровицких, бывший работник НКВД, сообщил: “Все, что творилось в органах НКВД в то время, было от начала до конца продуманной и подготовленной провокацией… Поведение Воловича на следствии свидетельствовало о том, что он был подготовлен в даче нужных показаний… Воловича допрашивал Ежов… Абсолютное большинство фамилий подсказывалось Воловичу Ярцевым или мною по его указанию…
Логичность показаний арестованных также диктовалась следствием. Так было и с показаниями Воловича на Тухачевского, как на участника заговора, подготавливавшего войска к военному захвату власти заговорщиками… Я и Ярцев получили от Воловича развернутые показания на Тухачевского, как на участника заговора, готовившего армию для обеспечения военного переворота, то есть добились подтверждения о наличии воинской силы и закрепили нужную Ежову солидность и серьезность заговора”.