Страница 119 из 146
Об искусственном создании дела говорит и тот факт, что лишь к самому началу судебного процесса был определен состав обвиняемых.
По делу составлялось три варианта обвинительного заключения. По первому предавалось суду 16 человек, в том числе Членов, но отсутствовали Лившиц и Турок, по второму - уже 17 человек, в их числе Лившиц, и в третьем, окончательном, вместо Членова был введен Турок
Все варианты обвинительного заключения посылались лично Сталину и не раз переделывались по его указаниям.
Так, Ежов и Вышинский, направляя второй вариант Сталину, 9 января 1937 года в сопроводительном письме указывали:
“Направляем переработанный, согласно Ваших указаний, проект обвинительного заключения по делу Пятакова, Сокольникова, Радека и других…”.
Второй вариант обвинительного заключения был отредактирован лично Сталиным и им же вместо обвиняемого Членова вписана фамилия Турока.
В нарушение установленного законом порядка, 28 января 1937 года, то есть за два дня до завершения судебного процесса, председателем военной коллегии Верховного Суда СССР Ульрихом на имя Ежова в ЦК ВКП(б) был представлен вариант приговора по данному делу. Этот текст отличается от приговора, вынесенного в суде, лишь тем, что для всех подсудимых в нем предусматривалась высшая мера наказания - расстрел. В личном архиве Вышинского обнаружены записи, сделанные им в ходе беседы со Сталиным в связи с подготовкой к процессу по делу параллельного антисоветского троцкистского центра. Из них видно, что Сталин давал конкретные оценки обвиняемых, характеризовал их как людей, якобы всю жизнь боровшихся против Ленина, подчеркивал, что они пали ниже Деникина, Колчака и Мамонтова и представляют из себя банду преступников. Записи показывают, что, касаясь порядка допроса обвиняемых Турока и Князева, Сталин указывал: “Не давать говорить много о круш.[ени-ях]. Цыкнуть. Сколько устроили круш.[ений], не давать много болтать”.
Сохранилась схема обвинительной речи Вышинского по делу параллельного центра, в которую лично Сталиным внесены исправления и дополнения, содержащие политические установки и оценки.
Все это показывает, что предварительное следствие, подготовка к суду и сам судебный процесс по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра проходили под личным руководством и контролем Сталина, его доверенных лиц.
Для политической расправы с неугодными людьми Сталину было недостаточно простой фальсификации обвинений. Важно было, чтобы в эти обвинения безоговорочно поверили советский народ и мировая общественность. Этой цели и служили открытые процессы, на которых обвиняемые должны были признаться в самых чудовищных преступлениях против партии и страны.
РАДЕК ПИШЕТ ЖЕНЕ
В кабинетах следователей НКВД разрабатывались подробные сценарии поведения обвиняемых на суде. Подследственным часто внушалась мысль, что своими саморазоблачениями они помогут партии в борьбе с международным троцкизмом, с происками внешних и внутренних врагов.
И надо сказать, что многие обвиняемые в конце концов принимали правила игры и вели себя соответственно разработанному сценарию.
В этом отношении характерно письмо Радека жене. Зная, что письмо будет прочитано следователями (не исключено, что оно было и подсказано ими), Радек довольно прозрачно дает понять, какова истинная цена той “неожиданной” и “невыносимой” правды, которую он вынужден подтвердить на суде.
Вот имеющийся в архиве набросок этого письма:
“20.1.37 г. В ближайшие дни состоится суд над центром зиновьевско-троцкистских организаций. Для того, чтобы происходящее на этом суде не обрушилось на тебя неожиданно, я попросил свидания с тобою.
Выслушай то, что я могу тебе сообщить, и не спрашивай меня ничего. Я признал, что я был членом центра, принимал участие в его террористической деятельности, знал о его вредительской деятельности, о связи троцкистов с германским и японским правительством, я это подтвержу на суде.
Незачем тебе говорить, что такие признания не могли у меня быть вырванные ни средствами насилия, ни обещаниями. Ты знаешь, что я бы ценой такого признания не покупал жизни.
Я (пропущено) значит, это правда. Если эта правда для тебя невыносима, то сохрани мой облик таким, каким ты меня знала, но ты не имеешь никаких оснований и права хотя бы словом одним ставить знак вопроса насчет правды, установленной судом.
Когда внимательно продумаешь то, что будет происходить на суде, особенно международную часть разоблачения,, ты поймешь, что я не имел никакого права скрыть эту правду перед миром.
Чем бы ни кончился суд, ты должна жить. Если я буду жив, чтобы и мне помочь. Если меня не будет, чтобы общественно полезной работой помочь стране.
Одно знай, что бы ни было, я никогда не чувствовал себя так связанным с делом пролетариата, как теперь”.
Вредительская и диверсионная деятельность, как указывалось в обвинительном заключении и приговоре, проводилась осужденными в химической, угольной промышленности, на железнодорожном транспорте и выражалась в срыве планов производства, железнодорожных перевозок, задержке и плохом качестве строительства новых предприятий, создании вредных и опасных для жизни рабочих условий труда, порче железнодорожного пути и подвижного состава, в организации взрывов, крушений и других диверсиях.
Как установлено проверкой, недостатки в строительстве и эксплуатации ряда предприятий химической и угольной промышленности, аварии, взрывы, пожары и железнодорожные крушения, о которых говорится в материалах дела, в действительности имели место.
Но эти факты тогда же проверялись соответствующими компетентными органами, комиссиями и рассматривались не как результат умышленных действий, а как следствие нарушений производственной и технологической дисциплины, низкого качества работы. Однако следователи НКВД преднамеренно использовали эти факты, квалифицировав их как вредительско-диверсионную деятельность со стороны обвиняемых.
Примером могут служить аварии на Горловском азот-но-туковом комбинате в 1934 - 1935 годах. Причины их в свое время тщательно расследовались. В связи со взрывом воздухоразделительного аппарата в цехе аммиачной селитры в ноябре 1935 года из Москвы в Горловку выезжали государственная комиссия и комиссия ЦК профсоюза. Комиссии работали параллельно, независимо одна от другой, и пришли к заключению, что взрыв произошел в результате грубого нарушения инструкции по технике безопасности, халатности и нераспорядительности инженерно-технического персонала.
Однако в 1936 - 1937 годах взрывы в цехе аммиачной селитры стали квалифицировать уже как диверсионные акты. Вот почему заключение технической экспертизы по авариям на Горловском азотно-туковом комбинате, которое было дано на предварительном следствии и в судебном заседании, не могло являться доказательством по делу, так как экспертная комиссия работала в условиях, исключающих возможность объективного заключения.
Опрошенный в 1956 году профессор Гальперин, возглавляющий эту экспертную комиссию, в своем объявлении сообщил:
“…Нам было заявлено сотрудниками НКВД что вопрос о злоумышленной организации взрывов сомнений не вызывает, ибо арестованные сами сознались в совершенном ими преступлении. Нам было подчеркнуто, что злоумышленный характер взрывов доказан (нам были предъявлены протоколы допросов) и что нам, следовательно, нужно только подтвердить техническую возможность совершения таких взрывов. Исходя из этой установки и руководствуясь предъявленными нам протоколами допросов арестованных, принимая во внимание техническую возможность совершения таких .взрывов и указание сотрудников НКВД о необходимости дачи ответов на все вопросы, предъявленные нам, мы и подписали акт экспертной комиссии”.
Показания Ратайчака о том, что по его указаниям проводилась вредительская работа также на Воскресенском химкомбинате и Невском заводе, на предварительном следствии и в суде не проверялись.