Страница 44 из 120
проехать на ту улицу, где он жил. Катерине показали трамвай, но
170
она, взявши билет, не догадалась спросить, когда ей выходить, и
сидела до тех пор, пока не приехали куда-то на конец города.
Пришлось обратно ехать, а потом ходить и спрашивать, где
такой-то номер дома, так как сама была неграмотная. Ей укажут
вперед,– она пойдет и все совестится еще раз спросить, а когда
спросит,– оказывается, что она уже прошла мимо, и приходится
возвращаться назад.
Она шла, все прибавляя шагу, и только думала о том, что
пока она тут будет ходить, они из дома уйдут куда-нибудь.
Когда она нашла нужный номер дома, с огромными дверями
и отсвечивающими в них стеклами, оказалось, что двери всех
квартир заперты, и нужно было стучать или звонить. А куда
звонить, как угадать, в какую дверь к нему идти?
– Тетка, ты что тут ткаешься? – спросил ее какой-то человек
в фартуке, со стамеской в руке.
Катерина сказала.
– Нет его тут, не живет.
– Как не живет? Матушки, что ж я теперь буду делать?!
Денег у нее была одна рублевка, завязанная в уголок платка.
Этого не хватит на обратную дорогу.
Но в это время вышла из двери под лестницей старушка с
ведром и мочалкой и, узнав, что нужно, сказала, что Андрей
Никанорыч переехал на дачу. Туда нужно ехать по железной
дороге.
Катерина так обрадовалась, что нашла его след, что почти
бегом выбежала из подъезда. От радости она не расспросила
толком, и вышло так, что когда она приехала в дачную
местность, то улицу знала, а номера дома не знала.
Приближался вечер, заходила туча. А она бегала из конца в
конец улицы, спрашивала и никак не могла найти. В руках у нее
был узелок с черными лепешками. Почему она их взяла, не
помнит. Ехала скандал мужу делать, а по привычке, должно
быть, захватила гостинчика – черных, замешанных на юраге
ржаных лепешек.
Денег оставалось всего одиннадцать копеек. Место
неизвестное, ночь подходит, ветер поднимается. А она, с потным
растерянным лицом, мечется по травянистой дачной улице, с
высокими редкими соснами по сторонам, и в отчаянии
всплескивает руками, в одной из которых у нее болтается узелок
с лепешками.
171
И в тот момент, когда, потерявшись, в последней степени
отчаяния и страха, повернула в какой-то переулочек, за
решеткой палисадника она увидела такую знакомую, такую
родную макушку с сухими волосами.
Это он, Андрей, сидел на корточках около грядки в
расстегнутом френче и что-то копал в земле. Катерина только
вскрикнула:
– Андрюшечка, голубчик!..
Бросилась в калитку и, когда Андрей, удивленный,
приподнялся от грядки, она обхватила его руками и прижалась
головой к его груди, не в силах удержать слез.
– Глянь?.. Откуда ты? С неба, что ли, свалилась? – спросил
удивленно и обрадованно Андрей.
Катерина не могла ничего ответить и только сказала:
– Испужалась дюже... Думала – совсем не найду. Целый день
искала, все нету. Батюшки, куда деваться!..
И она опять заплакала.
– Да чего ты,– чудная?..
Она, засовестившись, утерла глаза обратной стороной
ладони и улыбнулась виноватой улыбкой. Потом сейчас же
вспомнила, зачем она приехала. Но после всего того, что
произошло, когда она к нему кинулась, как к своему спасению и
прибежищу, да еще заплакала у него на груди от радости,
невозможно было начать скандал и перейти от радостных слез к
крику.
И потом она, увидев его знакомую макушку в огороде,
каким-то неожиданным, чудесным образом, ощутила в груди
такую радость, какой никогда не знала, даже тогда, когда ездили
они с ним за травой и спали в сарае.
А он совсем не выказал того, что можно было ожидать от
него, от мужа, к которому приехала брошенная жена, баба из
деревни, в кумачовом сарафане, когда он тут ходит в брюках и
во френче да еще живет на даче.
Она не уловила в его лице и голосе ни малейшего оттенка
неприязни и раздражения: он был спокоен, так же, как прежде,
скользила чуть-чуть покровительственная ласка, в особенности,
когда он сказал:
– Чего ты,– чудная? Ну, пойдем, самовар скажу поставить.
Он пошел вперед по дорожке к новенькому домику,
окрашенному в свежую желтую краску, стоявшему около забора
среди срубленных пней.
172
Но по дороге остановился и крикнул проходившему человеку
в пиджаке:
– Иван Кузьмин, в город надо завтра послать за товаром. Я
записку напишу!
И по тому, как он обратился к этому человеку, и по тому, как
тот, внимательно выслушав, сказал: «хорошо», Катерина
почувствовала, что он и тот же – умный, хозяйственный и
добрый – Андрей, и чем-то другой, от которого зависят люди,
который распоряжается и приказывает в этом чужом,
незнакомом месте так же, как он это делал дома. И так просто и
спокойно, как будто иначе это и не должно было быть.
Она подходила к домику с замиранием сердца. Он ничего ей
не сказал об этом. Вдруг она сейчас встретится с тою. Наверное,
наряжена в платье, как барыня. И Катерина невольно взглянула
на свой праздничный сарафан и почувствовала, как горячая
волна крови от стыда за свою деревенскую одежду прилила к
щекам.
II
Когда они вошли в просторную комнату домика с новыми
сосновыми стенами и перегородками, первое, что она увидела,–
это две кровати. У нее так забилось сердце, что ноги вдруг
ослабели и подогнулись было, а в горле все пересохло.
И в комнате все так было непривычно непохоже на их избу,
где они с ним жили: около окна стол, покрытый газетой,
приколотой кнопками по углам, чернильница, перо, стопка книг,
какие-то бумаги, наколотые на длинный гвоздь на стене. Чистые
городские полотенца около рукомойника в углу.
– Помолиться-то у тебя не на что?..– спросила Катерина,
чтобы не молчать.
– Да, нету,– просто ответил Андрей.
Он мыл руки, стоя к жене спиной, потом, не спеша, вытирал
их белым, чистым полотенцем.
А Катерина, неловко присев на первый попавшийся стул,
стоявший несколько на середине комнаты, с узелком в руках,
оглядывала комнату, и глаза ее жадно искали признаков
присутствия здесь той, другой.
И вдруг она увидела старенькую соломенную шляпку на
шкафу... Она поскорее отвела от нее глаза, чтобы Андрей не
заметил, что она увидела шляпку.
173
– Ну, вот, сейчас чай пить будем,– проговорил Андрей и стал
собирать с обеденного стола газеты и бумаги.
Катерина вдруг почувствовала, что не знает, о чем с ним
говорить, чтобы не было молчания. А в молчании страшнее
всего чувствовалось, что между ними лежит то, о чем ни она, ни
он не сказали еще ни слова.
Когда они жили дома, она каждый день говорила одно и то
же: о корове, о ребятишках (их целых трое), о плохой погоде.
Она сейчас напрягала все усилия, чтобы сказать ему что-
нибудь, но ничего не могла найти. Потом вдруг вспомнила про
корову и обрадовалась.
– Лыска наша отелилась намедни... хорошенький теленочек
вышел, весь в нее.
При словах «наша Лыска» невольно посмотрела на
соломенную шляпку. И с бьющимся сердцем ждала, что скажет
Андрей.
– Весь в нее? – машинально переспросил Андрей. Он, что-то
думая, медленно продолжал убирать со стола и складывал
газеты на этажерку. И вдруг уже с другим выражением взглянул
на жену, как бы решившись сказать о чем-то важном.
Страшная минута наступила...
– Катюша...– сказал Андрей, глядя не на жену, а в окно,– я
тебе не писал, потому что это ни к чему. . Я живу не один, а... с
подругой... Девушка она хорошая, честная... Она сейчас из