Страница 14 из 120
– Зубы и зубы! – сказал Авенир, махнув рукой.– Мы все от
них на стену лезем. Ешь, пожалуйста, капусту, Андрей. Это,
брат, удивительно полезная вещь. У меня, брат, система, чтобы
все было по-настоящему, то есть по-простому. Вот Николай в
неметчину ударился, воды какие-то пьет. Видал?
Только под конец обеда заметили, что Петра за столом нет, да
и тетка Варвара исчезла куда-то.
– А где же Петр? – спросил Авенир.
– Он закупался. Его бабушка рассолом поит,– сказал Павел,
наливая себе вторую тарелку окрошки.
– Редкий человек тетка Варвара,– сказал Авенир,– без нее
было бы плохо.
– А что он чувствует? – спросил Андрей Христофорович.
– Да его мутит,– сказал Павел,– как до дома дошел, так и
начало мутить.
– Ну, иди теперь отдыхай. Тебе никто не помешает. У нас в
этом отношении...
И, проводив брата до его комнаты, Авенир исчез.
Андрей Христофорович постоял, вынул часы, положил их на
стол, потом поискал чего-нибудь почитать, но ничего не нашел.
47
Минут через пять дверь приотворилась, и в нее просунулась
голова Авенира.
– Андрей, ты не спишь? – спросил он шепотом.
– Нет еще.
– Ну, давай поговорим.
– Как бы не забыть,– сказал Андрей Христофорович,– мне
нужно в город послать. Это можно?
– Сколько угодно, Павел живо скатает. И ты, пожалуйста, не
стесняйся, как что нужно – говори. Я очень рад.
– Ну, отправь, пожалуйста, вот это сегодня же. Перед
вечером Авенир повел брата на курган показать красивый вид.
– Пойдем, пойдем. Вот вы там все по Швейцариям ездите, а
своего родного не замечаете.
– Что же, в город поехали?
– Ах, братец ты мой! Из ума вон! Где Павел? – спросил
Авенир, оглянувшись на сыновей, которые молча следовали за
ними.
– Он от живота катается,– сказал Николай.
По дороге на курган Авенир вспомнил, что он когда-то был
большим любителем театра
– Я, брат, всем интересуюсь. Ты небось думаешь, что мы
живем тут в глуши и ни бельмеса не смыслим. Ну, кто теперь в
Малом играет?
– Садовская – бытовых комических старух,– сказал
профессор.
– Бытовых комических,– повторил Авенир,– так, знаю
теперь.
– Ермолова – драматическая.
– Драматическая? Так.
– Ну, Рыбаков играет стариков, конечно.
– Суриков... А Чацкого кто играет?
– Чацкого недавно играл Яковлев.
– Ну, довольно, а то перезабуду. Вот и курган. Закат-то
отсюда как виден. Вот картина! А то ваши художники что-то,
говорят, завираться стали. Становись сюда, отсюда виднее,–
говорил Авенир, втаскивая брата за рукав к себе, так что тот от
неожиданности едва не упал.
– Оглянись кругом, какова высота. Что, брат!.. На реку-то
глянь, на реку! Ручейком отсюда кажется. Вот отсюда бы читать
стихи. Вот стать бы сюда, а слушатели там, где река. Все эти
актеры ваши – дрянь. Нужно что-нибудь могущественное.
48
Простор-то какой. Куда ж они к черту годятся.– Потом,
помолчав, добавил: – Да, лучше наших мест все-таки нигде не
найдешь. Один простор чего стоит.
– Ну, милый, одним простором не проживешь. Нужна работа.
– Да над чем работать-то?
– Как над чем?! Теперь и ты спрашиваешь, над чем работать?
Так я тебе скажу, что, помимо всего прочего, нам нужно
работать над тем, чтобы выработать в себе потребность знания и
деятельности. Это – первая ступень.
– Ну, от добра добра не ищут, как говаривал Катин дедушка,–
сказал Авенир.
– Я пол-Европы объехал, и никто даже не спросил меня ни
разу, как и что там. А все отчего? – От самоуверенной косности.
Ты не обижайся на меня, но мне хотелось наконец высказаться.
– Ну, за что обижаться, бог с тобой! – горячо сказал Авенир.
– Ты живешь тут и ничего не видишь, не видишь никаких
людей, никакой другой жизни и заранее ее отрицаешь. Все эти
две недели мы только и делаем, что говорим и все
ниспровергаем, а между тем я не могу добиться пустяка:
послать в город.
– Завтра пошлем, Андрей, ей-богу, пошлем. Это вот некстати
у Павла живот заболел.
– Дело не в том, что ты завтра пошлешь, я говорю сейчас
вообще... Но самое главное, что у вас нет ни малейшею
стремления к улучшению жизни, к отысканию других форм ее.
И все это от страшной самоуверенности. Вы не верите ни
знаниям, ничему. Я приехал сюда,– слава богу, человек
образованный, много видел на своем веку, много знаю, а я
чувствую, что вы не верите мне. У вас даже не зародилось ни на
минуту сомнения в правильности своей жизни...
– Сядь, сядь сюда на камешек,– сказал Авенир.
– Спасибо, я не хочу сидеть. Ты знаешь, я – профессор
старейшего в России университета,– приехав сюда, чувствую,
что у тетки Варвары гораздо больше авторитета, чем у меня. Ты
ни разу, положительно ни разу, ни в чем со мной не согласился.
А подрядчика, который и грамоты, наверное, не знает, ты вчера
слушал со вниманием, которому бы я позавидовал.
– Жулик, мерзавец, каких мало,– сказал Авенир.– Он сорок
тысяч тут на одной постройке награбил. Его давно в тюрьму
пора.
– Ну, вот, а у тебя к нему доля какого-то уважения есть.
49
– Ну, что ты, какое может быть уважение,– сказал Авенир.
Потом, помолчав и покачав головой, прибавил:
– А все-таки умница! Это уж не какая-нибудь учеба, а
природное, настоящее. Нет, ты напрасно, Андрей, думаешь, что
я тебя не слушаю, не ценю, я брат...– Он встал и крепко пожал
руку брату.
– Ты знаешь,– продолжал Андрей Христофорович,– когда
оглянешься кругом и видишь, как вы тут от животов катаетесь, а
мужики сплошь неграмотны, дики и тоже, наверное, еще хуже
вашего катаются, каждый год горят и живут в грязи, когда
посмотришь на все это, то чувствуешь, что каждый уголок
нашей бесконечной земли кричит об одном: о коренной ломке, о
свете, о дисциплине, о культуре.
Авенир кивал головой на каждое слово, но при последнем
поморщился.
– Что она тебе далась, право...
– Кто она?
– Да вот культура эта.
– А что же нам нужно?
– Душа – вот что.
VIII
Уже давно прошел тот срок, который профессор назначил
себе для отъезда. Каждый день он просил отвезти его на
станцию, и каждый день отъезд почему-нибудь откладывался.
То лошадей не было. То Авенир забыл сказать с вечера
малому, чтобы он утром пригнал лошадь из табуна. И в
последнем случае Авенир хватался за макушку и восклицал:
– Ах, братец ты мой! Как же это я забыл.
Несмотря на живость характера, он так же все забывал, как и
Николай.
И все у них было так же, как у Николая Так же, как и там,
говорили не своими словами, а пословицами и поговорками.
Были те же приметы, те же средства от болезней. Там ими
пользовала всех Липа, а здесь тетка Варвара.
– Да что вы часто бываете друг у друга, что ли? – спросил
один раз профессор, думая в этом найти причину такого
сходства.
– Пять лет друг друга не видели. Когда Катиного дедушку
хоронили, с тех самых пор,– сказал Авенир,– а что?
50
– Так, пришло в голову. И, пожалуйста, дай мне завтра
лошадей.
– Все-таки завтра?
– Что значит «все-таки», когда я у тебя каждый день прошу.
– Не выйдет завтра,– сказал Авенир.
– Отчего?
– Тарантас сломан.
И еще раз убеждался Андрей Христофорович, что эти люди
совершенно не могли жить в каких-либо определенных сроках.
Все определенное, заключенное в какие-нибудь рамки, не
укладывалось в их натуре. Если Андрей Христофорович
говорил, что ему нужно ехать к 15 числу, Авенир возражал на
это:
– Не все ли равно тебе к шестнадцатому? Эка важность –