Страница 32 из 155
Он вздохнул и, щурясь от дыма своей трубки, продолжал:
— В Беринговом море около трехсот видов рыб. В Охотском чуть поменьше… Можно было бы найти для собак что–нибудь попроще и подешевле? Вы считаете, можно. Тогда почему же не ищут товарищи ученые?
Вы знаете, что составляют двадцать процентов рыбы, которая отдается на корм собакам? Не знаете? Это не ваша тема?.. Ладно. А я скажу вам: подсчитано, что рыбаки Дальнего Востока добывают двести двадцать миллионов штук лососей в год. Двадцать процентов от этого составляют сорок четыре миллиона. А лосось — рыба крупная, одной можно накормить пять человек. Ну, что вы скажете?.. Я понимаю, вы этот вопрос не изучали и сказать ничего не можете. А вот другая проблема. Примерно две трети лососевых идет в обыкновенный посол. Соль делает рыбу грубой и жесткой, как сыромятный ремень, и народ не любит такой рыбы. А можно ее готовить по–другому? Можно! Вы скажете: почему же это не делается? А вот почему: хозяйственники наши дальше процентов плана ничего не видят. Для них главное — план. Выполнен — и ладно. Вот ведь как, подлецы, рассуждают!
Но сами, профессор, эти, с позволения сказать, хозяйственники не едят сей «продукт». Они предпочитают другое. Поезжайте к этим деятелям, они вас угостят такой рыбой — пальчики оближешь! У каждого имеются бочоночки со своим посолом мальмы, горбуши, чавычи, своими маринадами сельди. Вам подадут такое, что от тарелки за уши не оторвешь. Угощают, да еще бахвалятся: «Кушайте, кушайте, у нас свой посол, не массовый!»
Вы не пробовали кету или горбушу семужного посола? А кетовые копченые брюшки? Это же теша белорыбицы! А копченую сардинку? Это «антик–марен», как говорит наш кок Остренко.
Капитан Кирибеев замолчал — то ли для того, чтобы собраться с мыслями, то ли ждал, что я скажу. По выражению его лица чувствовалось, что он не все высказал, хотя мысль его была мне понятна. Положив руку на мое колено, он сказал:
— Знаете, что нужно, профессор? На военном флоте есть такой сигнал: «Поворот все вдруг». По этому сигналу все корабли делают резкий поворот и ложатся на новый курс. Пора бы нашему правительству поднять на реях такой сигнал для наших ученых и хозяйственников. Пусть каждый знает простую истину: если ты добываешь рыбу или снимаешь яблоки с дерева, то думай не только об отчете вышестоящему начальству, а главным образом о том, как это будет выглядеть на столе у советского человека. Понимаете?
Зайдите в любую береговую столовку, в меню все найдете: и подпись директора и калькулятора, и количество граммов мяса, «заложенного» в котлету, и «выход», — только котлеты нет, вместо нее на тарелке, извините, не поймешь что! Не так ли с нашей рыбой?
Когда я хочу представить себе, как же у нас на промыслах должно быть, мне видятся целые флотилии первоклассных промысловых и рефрижераторных судов; опытные инженеры, ученые, консультанты, техники, отличная промысловая разведка.
А когда я думаю о конечном результате, то в моем воображении вот как это рисуется: рыба в пергаменте, в бочоночках, в ящичках, в баночках, чистая, нежная, ароматная, сочная и жирная. И представьте тебе такую картину. Вечер, над столом мягкий свет, на столе перламутровые дольки крабов, золотая сардинка, серебристые килечки, шпроты. Вот входят гости, рассаживаются. «Ай, рыбка, ну и хороша! Спасибо тем, кто выловил, и тем, кто так вкусно приготовил!»
Он облизал губы и спросил:
— Вы, наверное, думаете, что я вам лекцию читаю?
— Нет, — сказал я, — то же самое мне говорил профессор Вериго—Катковский.
— Да? — спросил капитан Кирибеев. — Вериго—Катковский настоящий ученый; он занимался наукой, но на первом плане у него всегда была помощь нам, промысловикам. Это большой человек! Мало здесь таких людей. Дальний Восток, профессор, может завалить страну рыбой, лесом и золотом. Пришла пора взять эти богатства. И мы, конечно, возьмем их. Работы здесь столько, что стой хоть по три, хоть по четыре вахты кряду, а всего не переделаешь.
— Вот, — указал он рукой на кут бухты, — видите, кипит все от рыбы. А где тут рыбак и ученый? Их нет. Рыбу пожирают птицы, а когда мы уйдем, с гор спустится медведь и начнет лапой выкидывать рыбу на берег. Потом морские звери придут. Затем японский хищник заявится. Ведь они что делают? Опускают ставные неводы на путях миграции лососевых, берут и молодь и половозрелую рыбу. Берут у нас под носом, пользуясь тем, что наши ученые и промысловики боятся оторвать зад от берега… Эх, профессор! Разве можно мириться с этим?
А китобойный промысел? Мы можем добывать китов в три раза больше. Но с кем? С иноземными гарпунерами? С Плужником?
Вот я и решил на свой страх и риск учить ребят стрелять из пушки… Я знаю, мне будет взбучка. Но, профессор, смирного волка и телята лижут.
Я бы и вам посоветовал настоящим делом заняться! Надо изучать то, что важно народу. А то что получается? Ученые подсчитывают, сколько икринок откладывает лосось, прослеживают рунный ход рыбы, а не замечают того, что устья рек, куда лососи идут на нерест, заносятся песком, илом, галькой… На многих руслах валяются бревна, корье. Реки от вырубки леса и кустарника мелеют — лососям негде будет откладывать икру.
Почему же ученые не играют тревогу по этому поводу? Надо свистать всех наверх! Дайте слово — когда вернетесь в Москву, грохнете в печати по этим вопросам. Не дрейфьте, профессор! Беритесь за перо — и «полный вперед»!
Он встал.
— Вот мы не побоялись, взялись за китобойное дело. И что же? Сами видели, как Жилин одним выстрелом косатку взял. А Кнудсен делает вид, что у пушки может действовать только гений. Какая чепуха! Норвежцы десять лет выдерживают будущих гарпунеров в учениках, а потом подводят к пушке. Ученик должен без промаха десятью выстрелами убить десять китов! А когда ученик отстреляется, думаете, все? Нет! С него возьмут клятву на Библии, что он никогда никому не раскроет секрета охоты на китов, и лишь после этого дадут диплом. Нужно ли нам идти этим курсом? А вот Плужник не согласен со мной. «Что ты, что ты, говорит, в мировой практике такого нет, чтобы за один сезон готовили гарпунеров».
Я ему говорю: «Да! В мировой практике многого нет. Будем, говорю, свою практику вводить». Он на меня руками замахал.
Ну черт с ним, с Плужником. Я решил добиваться своего. Раз нужно, мы будем упорны и настойчивы.
Шесть лет назад, профессор, мы первого кита разделывали на палубе «Аяна» — жутко сказать — три дня, а теперь справляемся меньше чем за час.
Конечно, если бы эти задачи нужно было решать с профессором Мантуллиным или со штурманом Небылицыным, то я первый бы отказался. Вы Мантуллина не знаете? Это бог всех ученых волынщиков, главный консультант зверобойного дела в Москве. Вериго—Катковский терпеть его не может.
— Эх! — воскликнул он. — Скорей бы нам своих гарпунеров, разве так бы мы работали! Кнудсен — отличный китобой, а дело делает — как говорится, «у нашего Фали даже рукавицы спали». А заставить я его не могу. По контракту не имею права вмешиваться. Вот ведь чепуха какая! А Плужника, профессора Мантуллина, штурмана Небылицына это вполне устраивает. Да ведь оно со стороны кажется нормальным. Как же, план- то выполняется! Чего же еще надо? А что — план? Мой план такой: давай побольше да получше — народ спасибо скажет.
Капитан Кирибеев достал из бокового кармана записную книжку и, листая ее, продолжал:
— Вы знаете, профессор, что писал Мантуллин в двадцать седьмом году в журнале «Промысел Дальнего Востока»? «Если, говорит, раньше, то есть в прошлом столетии, когда наши воды изобиловали китами, мы не смогли и не сумели стать китобоями, то теперь, когда запасы китов подорваны, у нас нет никаких перспектив для развития самостоятельного китоловства. Но, — слушайте дальше! — рационально использовать наши районы охоты можно. Это мыслится в плоскости предоставления иностранному капиталу концессий». Чуете, профессор, куда гнул этот «ученый»? И что же вы думаете, он своего добился. В те годы здесь вела промысел «в плоскости концессии» иностранная китобойная база «Командорэн» с пятью китобойцами. Китобои сдирали с китов жир, вырубали ус, а туши выбрасывали в бухты. Туши разлагались, гнили, вонь стояла дикая. Капитан Костюк рассказывал мне, что в бухты войти невозможно было. А через эти бухты на нерест в реки шли миллионные стада лососей… Ох, сколько же их тогда погибло, — страх сказать!