Страница 22 из 155
В отличие от рыб, хвостовые лопасти у китообразных расположены горизонтально. Сила их поразительна: несколькими ударами хвоста кит свободно выталкивает свое тяжелое тело из воды и делает прыжок в воздухе… Подойдя к раненому, который пускал кровавые фонтаны, киты, тычась в него тупыми мордами, как бы спрашивали: «Что, брат, тяжело тебе?»
Зарядив пушку, Кнудсен приказал дать полный ход. «Тайфун», подбирая лебедкой лини, пошел к кашалоту. Его «друзья» с неохотой отошли в сторону и остановились. Третий гарпун, которым была заряжена пушка, не был соединен с линем. Теперь нужно было целиться особенно тщательно.
Но третий гарпун не был последним. Кнудсену пришлось всадить еще два. Однако и после этого кашалот был жив. Правда, он уже не двигался, но еще дышал и пускал фонтаны.
Какая живучесть! А ведь в нем сидело около четырехсот килограммов металла! Решили пришвартовать кита живым.
Когда «Тайфун» подошел к кашалоту, добрый десяток шапок взлетел в воздух и громкий, радостный крик «ура» разнесся над морем: китобои приветствовали открытие сезона охоты и первый трофей.
Только капитан Кирибеев, кажется, не был доволен охотой. Он молча нервно расхаживал по мостику. Заметив, что боцман и двое матросов долго возятся со швартовкой кашалота, он сбежал с мостика, оттеснил столпившихся у борта китобоев и сердито сказал:
— «Ура» кричите? А кричать–то рано — слишком дорогая победа!.. Кита надо брать одним выстрелом! Чего стоите? Шевелитесь!.. Время не ждет.
Олаф Кнудсен смущенно закусил губу. Я подошел к капитану и спросил разрешения измерить тушу кита.
— Валяйте, — сказал он, — только быстрей: надо догнать стадо, с одним китом стыдно идти к базе.
Он поднялся на мостик, вскинул к глазам бинокль и стал «шарить» по горизонту. Я попросил Жилина помочь мне; вдвоем мы спустились за борт.
— Ничего себе рыбку взяли, — сказал Жилин, — пожалуй, стоймя поставить, так будет с колонну Большого театра! И жирный, черт, какой, — добавил он, — и все еще дышит. Вот сила.
Действительно, кит был еще жив. Черное массивное тело его судорожно подергивалось. Из дыхала вырывались звуки, похожие на шум отработанного пара. Это был матерый представитель семейства зубатых китов. Пасть его распахнулась, как проходные ворота, нижняя челюсть со старыми, пожелтевшими зубами отвалилась. Толстый, утюгообразный язык сбился на сторону. На ободранной морде зияли глубокие раны. На отвисшей нижней челюсти горбился большой грубый рубец дикого мяса. Густым сиропом, булькая, толчками выливалась из ран кровь. Я погрузил в одну из них термометр и приступил к измерению длины китовой туши.
— Долго копаетесь, профессор! — крикнул Кирибеев.
— Сейчас кончаем! — сказал я, стирая с термометра быстро стынущую на ветру кровь. Температура кашалота оказалась равной 38,2°.
Когда мы влезли на борт, Олаф Кнудсен сказал:
— Этот спермуэл должна иметь амбра.
Все время пока матросы во главе с боцманом крепили кашалота к борту, он не спускал глаз со своей добычи.
— Все возьмем, — сказал боцман, — ничего не пропадет, кроме предсмертного вздоха…
Когда китобои закончили свое дело и боцман под шабаш обрубил длинным, похожим на хоккейную клюшку, фленшерным ножом хвостовые лопасти кита, Кирибеев дал ход китобойцу. Сбочась на левый борт, у которого был привязан кашалот, «Тайфун» двинулся за ушедшим к горизонту стадом. Фонтаны время от времени вздымались белыми султанами в пяти милях от нас. Кнудсен снова стал к пушке, Чубенко залез в «воронье гнездо», я ушел в каюту.
Следуя советам профессора Вериго—Катковского, я установил для себя правило делать записи в любое время, в любом месте и при любых обстоятельствах. С момента выезда из Москвы я уже закончил одну тетрадь. Приятно начинать новую с записей о первой охоте… Хотя мною сделано много фотоснимков, все же фотография не может заменить записей.
Что может рассказать фотография, например, о глубоких гнойных ранах на огромной, котлообразной морде кашалота? Почти ничего. На фотоснимке они выглядят как темные пятна. Между тем эти раны — следы борьбы кашалота с кальмарами и осьминогами. В отличие от так называемых усатых китов, кашалот кормится гигантскими головоногими моллюсками, кальмарами и осьминогами, обитателями морских глубин. Усатый кит поглощает свою еду без особой затраты сил, а кашалоту она достается в жестокой борьбе. Пища усатых лежит у поверхности, а кашалоту нужно доставать ее с больших глубин.
На многие мили тянутся в океане широкие красноватые полосы. Это плывут миллиарды рачков–эувфазий — излюбленная пища беззубых китов. Мы, ученые, называем это зоопланктоном, а китобои — по–своему: «капшак», «криль», «роод» или просто «китовая похлебка». Последнее определение очень точное: усатые киты действительно «хлебают»…
Подойдя к планктонному полю, они раскрывают пасть, в которую свободно может вместиться сразу несколько тысяч литров «китового супа». Вода отцеживается через тонкую, эластичную бахрому усов, а масса рачков проталкивается языком в глотку. Пища кашалота находится на дне, в вечных сумерках, и достается она ему не легко. И осьминог, «ноги» которого достигают иногда десяти метров, и гигантский кальмар со своими пятнадцатиметровыми щупальцами трудно расстаются с жизнью: упираясь острыми когтями присосок в рыло кашалота, они с огромной силой пытаются оторваться от него. Китобои много раз наблюдали, как кашалот, схватив кальмара, выбирается наверх и серией прыжков старается оглушить его, чтобы потом «сонного» отправить в желудок, похожий на трюм небольшого каботажного судна.
Поиски пищи сделали кашалота самым лучшим ныряльщиком среди китов. Большинство морских млекопитающих погружаются всего лишь на тридцать — пятьдесят метров, а кашалот достает свое любимое блюдо часто с двухсот — трехсот метров, из царства донных чудовищ и диковинных рыб, то темных, как сам мрак, то светящихся, как неоновая реклама.
В тысяча девятьсот тридцать первом году перестал действовать транстихоокеанский подводный кабель. Стали искать причину и место порчи кабеля. Приборы установили, что он разорван у берегов Перу на полукилометровой глубине. Как же были поражены инженеры, когда на конце поднятого со дна морского кабеля увидели кашалота: кабель проходил через пасть кита и захлестывал петлей его хвост. Очевидно, спермуэл принял кабель за щупальце кальмара, пытался схватить его, запутался и задохнулся.
А что может рассказать фотоснимок о большом рубце и грубом наросте дикого мяса на нижней челюсти кашалота? На снимке это тоже выглядит как темная полоса. Откуда этот рубец? Как возник нарост дикого мяса? Кашалоты, как утверждают опытные китобои, — полигамы: они, как моржи и морские котики, живут стадами. Во главе стада — предводитель, сильный самец. На каждого самца приходится несколько самок. Стада формируются в страшной и кровавой схватке. Жестокие сражения ведут между собой самцы из–за обладания этим своеобразным гаремом — Вода, говорят, кипит там, где идут «дуэли». Фонтаны бьют, как контрапарники на паровозах. Туши хлопаются об воду с шумом обваливающихся скал.
Победитель уходит со стадом, а побежденный отправляется «искать счастья» в просторах мирового океана. Эти битвы часто кончаются тяжелыми увечьями. Китобои рассказывают, что во время битвы кашалотов из–за самок море окрашивается кровью; киты стремятся схватить друг друга за нижнюю челюсть, а она остра и сильна: на ней до пятидесяти крепких и твердых, как слоновая кость, зубов! Вот, вероятно, откуда у добытого нами кашалота рубцы и нарост дикого мяса.
В Беринговом море, как отметил профессор Вериго—Катковский, стада кашалотов почти не встречаются. Они бродят в тропиках, у берегов Анголы, Фиджи, Самоа, а также у берегов Мексики, Перу и Чили. Особенно охотно посещаются этими стадами бухта острова Альбермаль, Бермудские и Азорские острова. Собираются кашалоты для любовных игр и сражений и у восточных берегов Японии, там, где льется идущее от островов Рюкю теплое течение Куросио. В наших же морях ходят только так называемые самцы, избыточные в стаде, то есть те, кто не выдержал сражений. Не имея возможности обзавестись своим гаремом, они бродят, как Агасфер, из края в край, из океана в океан, из Южного полушария в Северное, из Северного в Южное. Китобои встречают их повсюду в безмерном водном пространстве и истребляют.