Страница 39 из 74
У Заярных была одна большая комната. Войдя из сеней, Зоя остановилась у порога: свет подвешенной на притолоке лампы ослепил ее.
— Проходите дальше, — послышался низкий мужской голос откуда-то от лежанки.
Зоя прошла к столу.
Открылась дверь, и вошла мать Дмитрия. Поздоровалась, предложила сесть на стул возле больного. Мать ласково и угодливо заглядывала ей в глаза, как дорогой гостье. У Зои зачастило сердце, запылали щеки. Она старалась не думать о том, кем она приходится этим людям, старалась вслушаться в то, о чем говорил слабым басовитым голосом Петро Артемович. Окинула взглядом стены, увидела большую фотографию Дмитрия, что висела рядом с зеркалом, и на миг перестала слышать жалобы больного. Затем опять повернулась к нему.
— Грудь мне сдавливает, дочка... Хочется вздохнуть глубоко, но не могу, что-то мешает... Будто чья-то холодная рука стискивает мою грудь, сжимает легкие. Лекарства бы такого, чтобы сняло все. Видно, где-то оно есть. Есть, да не для нас, дочка... Твои капли немножко помогают. Вышли все — вот и мучаюсь, дочка.
— Я принесла, Петр Артемович. Накапайте, Семеновна. — Зоя подала пузырек матери Дмитрия.
— Спасибо, дай тебе бог здоровья за такую помощь, — промолвила мать, беря капли старушечьими руками, и сразу же начала готовить их больному.
В хате запахло валерьянкой. Петро Артемович, вытянувшись во всю лежанку, укрытый покрывалом, тихонько постанывая, следил за тем, как в стакан с водой падали капли.
Зоя рассматривала комнату. Тут было все так, как и у других: грубой сельской работы мебель, голый стол, темные рамки карточек, старое зеркало, скупо вышитые будничные полотенца, лавка, ухваты — все то, что она видела в сельских домах в своем краю. Входя в такой дом раньше, она, городская, в тот же миг чувствовала тяжелый дух, и ей хотелось побыстрее выбраться отсюда. Теперь Зоя относилась ко всему по-другому: она старалась все разглядеть, каждая вещь была ей милой. Зоя будто не замечала, какой неприглядной была эта вещь. Смотрела, смотрела вокруг, то и дело задерживая взгляд на фотокарточках.
Петро Артемович выпил лекарство и вытер усы ладонью. Мать присела рядом с Зоей.
— Ох, старость, старость, — вздохнула.
— Старость не пугает человека, мать, когда приходит в свое время, — сказал Петро Артемович, положив большие руки на грудь. — Душа, она с плотью живет в согласии. Но вот если горе обожжет душу, тогда, к примеру сказать, и все другие организмы в человеке от боли мучаются. Вот и весь мой диагноз.
Зоя улыбнулась. Ей вспомнились изречения отца в письмах к Дмитрию.
— Не начинай про это, Петро... Опять будешь стонать, — умоляя, просила Степанида Семеновна.
— Стонать не буду. Меня сегодня схватило, видимо, оттого, что сквозняком протянуло. А горе — что ж, оно уже обуглилось.
— Вы про сына?.. — осмелилась Зоя.
— О ком же нам еще думать, голубка, — скорбно покачала головой мать, — как не о нем.
Родители начали рассказывать Зое то, о чем она в основном знала. Они и хвалили своего сына, и жаловались на него за то, что он будто нарочно всегда лез туда, где опаснее всего. Зоя слушала и все время думала о том, чтобы не сорвалось вдруг лишнее слово. Когда же ей подали прочесть последнее письмо из части, она набросилась на него, как голодный на кусок хлеба.
— «Пишет Вам, — начала жадно читать вслух Зоя, — друг Вашего сына старший лейтенант Гук по долгу бывшей дружбы и по поручению командира части. Во-первых, разрешите передать Вам наш боевой фронтовой привет и, во-вторых, еще раз сообщить Вам, что про лейтенанта Заярного в полку никаких новых известий нет. Относительно вещей Вашего сына сообщаю, что никаких личных вещей лейтенанта Заярного в полку не сохранилось. Может быть, Вам не известно, то замечу, что у Дмитрия была девушка, жена или как вам сказать, и она взяла все принадлежащее ему: как вещи, так и боевые награды. Полку известна фамилия этой особы, дело о возвращении вещей Заярного будет возбуждено при более благоприятных условиях.
Зоя не заметила, когда перестала читать вслух. Опустила руки на колени и смотрела перед собой невидящими, полными слез глазами.
— Новых известий нет, — прошептала она.
И вдруг вместе с острой болью в животе из ее груди вырвался неимоверный крик:
— Митя! Милый мой, где же ты?
Ловя протянутыми руками мать, Зоя упала на пол.
— Митя... Милый мой!..
Степанида Семеновна вскочила и кинулась к ней...
В эту теплую ночь в хате Дмитрия Зоя родила сына.
Весенний гром
Весной 1942 года украинские партизанские отряды, которые еще осенью и зимой отошли в Хинельские и Брянские леса, возвращались в родные места.
В переходах и боях с гитлеровскими гарнизонами в украинских и русских селах они обогатились опытом, приобрели немалые трофеи и разрослись до больших партизанских объединений. Штабы и командиры таких, объединений Сумской, Орловской, Брянской, Курской, Черниговской областей установили связь между собой. Расходясь в разные стороны, в самые глухие углы, отряды несли с собой постоянное чувство соседства и твердую уверенность в поддержке в трудный час.
В начале мая из Брянских лесов двинулся на Сумщину многосотенный отряд Артема Ковпака. Шел он сюда с определенным боевым заданием, хорошо вооруженный. Прорвав оборону противника, который пытался блокировать неспокойную Брянщину, отряд двинулся, разбившись на десятки групп и подразделений, на юг через Хутор Михайловский, Каменку, Белицу, по лесным малолюдным дорогам, разлился по всему краю, как неудержимое весеннее половодье.
Впереди основных сил отряда ехали заставы и разведка. Хлопцы на конях и легких, исправных возах смело, с ходу врывались в села и рабочие поселки, неожиданными нападениями рассеивали немецкие и мадьярские гарнизоны и полицейские формирования.
Вслед им шла основная колонна: здесь были пушки в конной упряжке, пулеметные тачанки, обоз с боеприпасами.
У ковпаковцев была задача — выйти в район, где проходит железнодорожная магистраль Конотоп — Ворожба — Курск. По этой магистрали с наступлением весны день и ночь на восток переправлялись войска, тапки, пушки. Где-то там, подальше на восток, на рубежах сражений вражеские части начинялись страшной разрушительной силой, ожидая новых приказов о наступлении.
Украинские партизаны возвращались в родные края разрушать станции, поднимать в воздух мосты, по которым не раз ездили и ходили в мирное время.
В погожие майские дни, когда так хорошо было вокруг и в поле и в лесу, когда нежными зелеными тонами покрывалась каждая роща, каждая дубрава, когда так радостно было шагать по сухой, теплой земле, по лесной тропинке, когда душа так желала мечты, тишины, песни, партизаны шли в родные села и города, чтобы взрывать, жечь, уничтожать своими руками то, что недавно возводили с тяжелым трудом. Было что-то торжественно-трагичное в этом походе. Только что с пригорка партизаны рассматривали родное село, которое лежало вдали, наперебой пересчитывали узнанные хаты, вспоминали дорогие имена близких людей; только что Ковпак останавливал своего коня, зачарованно осматривая живописные знакомые дубравы или долины, и вдруг разгорался бой. В душистом весеннем воздухе жужжали пули, в чистое небо поднимался дым, слышались причитания; не дойдя до своей хаты, падал убитый на бегу партизан, обагряя родную землю теплой кровью. Взрывы снарядов вскапывали зеленые, еще недавно тихие луга, кроваво-черными клубами дыма и пламени взрывались где-то за лесами цистерны и бензовозы...
Загрохотала над Сумщиной гроза народной расплаты, покатилась эхом по лесам, городам и селам.
Донеслись ее первые отголоски и до табора Хуторского отряда.
День клонился к вечеру. В просветах ветвей золотыми спицами поблескивали солнечные лучи. На стволах, на зеленой траве, на обнаженных корнях то там, то здесь тепло сиял свет, рассеиваясь в тени. Стояла тишина. Словно прозрачные кристаллические стены, она отзывалась стозвонно, на каждый звук.