Неоконченный полет (сборник)

Дорога пошла лесом. Она была едва заметной. Шумели деревья, одолевала всех дремота. Бондарь уткнулся головой в пахучее сено. Дмитрий лежал, опершись на локоть. Сергей сидел молча впереди, боком к лошадям, закрываясь от ветра.

Уже за лесными хуторами, через несколько часов надоедливой езды, Сергей вдруг наклонился к Дмитрию, спросил:

— А ночью ты летал?

— Приходилось.

— Прямо вот так, в тучах?

— Нет, над ними.

— Значит, там и сейчас небо чистое?

— Конечно.

— Вот бы когда-нибудь полететь! Здесь темно, а там звезды... На востоке, гляди, уже рассветает. — Помолчав, он сказал: — Если все будет хорошо, возьмем Оксану в отряд?

— Обязательно.

Лошади сами бежали по узкой дороге, которая вела в табор.

Дмитрий остался в отряде, как известно, из высоких побуждений. К ним тотчас же присоединились и чисто деловые расчеты: ему необходимо обжиться, обвыкнуть на оккупированной земле. Бондарь целиком поддержал его и тоже согласился с мыслью уйти из отряда, как только на реках спадут воды и каждая рощица сможет стать для них укрытием и защитой.

При каждом удобном случае Дмитрий с Бондарем выезжали вместе на разведку и на мелкие операции. Дмитрий со всей серьезностью относился к каждому поручению командира. Меж тем его первые неутешительные впечатления о деятельности отряда стерлись. Он теперь понял, что самая малая диверсия против гитлеровских войск требует от командира отряда тщательной подготовки, учета всех обстоятельств, осмысленного риска и от бойцов, от всех бойцов, беззаветной отваги. Хуторской отряд, вновь и вновь убеждался он, живет пассивно, действует нерешительно потому, что оторван от населения. Дмитрий искал новых связей, рвался в выезды, брался за все поручения так горячо, что другие временами даже посмеивались над ним. После того как он побывал с товарищами в Белице, мысль о нападении на аэродром стала для него смыслом всей жизни. Дмитрий поделился своими мыслями со всем отрядом. Партизаны хорошо знали, расположение Ямпольского аэродрома, не один из них проезжал мимо, видел, как взлетали длинные, приземистые, головастые самолеты с крестами на фюзеляжах. Нападение на аэродром будет самым чувствительным ударом, который можно нанести здесь по немцам. Эта мысль оживила, подняла боевой дух партизан, и они заговорили о выступлении, как о чем-то уже твердо решенном.

Дмитрий, Бондарь и Сергей, возвратись из Белицы, доложили о своем плане Куму. Он сводился к тому, что, вербуя надежных людей и нападая мелкими группами на обозы и транспорты противника, отряд должен беспрерывно пополняться бойцами и оружием. Весной же окрепшими силами ударить по аэродрому и этим навсегда покончить с оседлостью. Надо передвинуться на север, где базируются, как о том свидетельствуют слухи, крупные партизанские отряды, объединить свою деятельность с ними. Дмитрий и Бондарь в беседе так горячо отстаивали этот план, что Кум не решился при них сказать что-либо против.

— Подумаю, подумаю... Ну-ка, дайте, что вы там нарисовали.

Оставшись один, Кум повертел в руках схему аэродрома и, поскольку он хорошо знал все ямпольские поля, овраги и дороги, скомкал ее и бросил к плите.

Мысли Кума в эти дни работали совсем в другом направлении. Он знал, что лейтенант подстрекает партизан действовать, но был вполне уверен, что без него, без командира, самоуправно никто не рискнет затевать что-то большее, нежели делалось до сих пор, и что самые горячие головы охлаждаются, если им обещать поддержку, хвалить их, но в действительности не делать того, что они хотят.

Позволяя Дмитрию ездить в разведку по селам, Кум таил надежду, что Дмитрий все-таки наткнется на немецкую засаду и попадет в такую историю, что если и не погибнет, то, во всяком случае, опозорится, и тогда он, Кум, развеет этот его ореол храбрости и бесстрашия и осадит его. Если же такого не случится и лейтенант сгруппируется с другими и начнет встревать в дела отряда в большей, нежели ему положено, мере, Кум найдет в себе решимость попросить летчика, чтобы тот путешествовал дальше в избранном направлении.

Но тем временем не только присутствие лейтенанта влияло на оживление жизни в отряде и изменения во взглядах многих хуторских партизан. Слухи о наступлении советских войск под Москвой и на юге, в районе Ростова, хотя и с великим опозданием, но дошли до Гутчанского леса. Люди, оторванные от Большой земли, не знали подробностей, размаха, результатов наступления. Их радовало то, что наша армия крепка и способна на что-то неожиданное и желанное, большое и грозное. Хорошая весть затрагивала прежде всего патриотические чувства и гражданскую совесть людей. Под влиянием этих чувств не один из очутившихся на оккупированной территории задумался над тем, правильно ли он жил здесь до сих пор, сделал ли он хоть что-нибудь для победы над врагом.

Так вот пробились к Гутчанскому лесу теплые вести, а с ними пришли и более веселые мысли, ко всему еще и весной повеяло — начали таять снега, небо расцвело голубизной, запахли проталины, запахло отмякшей корой. Всем начало казаться, что самая тяжелая, самая страшная военная зима уже миновала и что весной и летом должен произойти перелом в нашу пользу, что так, как было на фронтах до сих пор, дальше продолжаться не будет!

Теплые лучи солнца припекали спину, лицо, земля на проталинах исходила паром, в ручьях заискрились слепящие блестки, раздались первые голоса лесных птиц — и проснулись у людей воспоминания детства, радости весенних работ, свежие силы. Вместе с добрыми вестями, с призывами к действию, которые исходили от Дмитрия и Бондаря, вместе со звонкой лесной весной прибавлялись силы, расправлялись крылья. Ко многим хуторским партизанам пришли мысли о тех друзьях и товарищах, которые где-то на далеких фронтах ежедневно идут на смерть. И потянуло почти всех на просторы, к иному, более крепкому и сильному содружеству под водительством настоящего боевого вожака.

Игнат Заяц просто не успевал доносить Куму о неспокойных разговорах в землянках.

Однажды вечером, в поздний час, он прибежал к командиру в таком виде, как гулял, — с балалайкой в руках, запыхавшийся, напуганный.

Кум как раз вернулся с обхода постов — сидел возле лампы в белой исподней рубашке, ел холодную свинину с хлебом и пришивал пуговицу к парусиновому плащу.

Побыстрее закрыв за собой дверь, Заяц прислушался, не следят ли за ним. Кум выпустил работу из рук, не вынув воткнутую иголку.

— В чем дело?

— Данила Иваныч, слышал своими ушами... не сойти мне с этого места... Бондарь и лейтенант задумали против вас какое-то паскудство.

У Кума Дернулось веко.

— Тебе что-то померещилось...

— Своими ушами слышал, Данила Иваныч. — Заяц бегал серыми выпученными глазами, словно остерегался удара по голове. — Сижу, значит, возле лошадей, бренчу, и еще хлопцы со мной. Вдруг вижу — кто-то шасть к Кузьмичу. Я наигрываю себе, подпеваю. Еще кто-то прокрался туда... А возле меня сидит Шевцов. Я бренчу, словно ничего не замечаю. И тут Шевцов поднялся, помялся малость, пошел, будто так себе, а потом шасть вслед за теми двумя. Думаю: «Пахнет выпивкой». Сергей, видимо, привез от своих. Положил я лошадям сена, обождал, пока люди разойдутся, и туда. Даже на ступеньки не спустился, а слышал все до единого слова.

— О чем же они говорили? — Плащ сполз с колен, упал на сапоги, Кум даже не пошевелился, не попытался поднять.

— Заярный ораторствовал. Соберем, говорит, коммунистов и комсомольцев, и пускай Кум, то есть вы, Данила Иваныч, даст отчет, почему мы коптим небо задаром. А Бондарь тут как крикнет: «И проведем свою резолюцию!»

— Резолюцию или революцию?

— Нет, резолюцию.

— Ну, дальше, дальше...

— А дальше кто-то тихонько говорит: «Надо снять Кума, то есть вас, Данила Иваныч, вас снять. Разве, говорит, мы не правомочные? Не позволим, говорит, партию за спину единоначальника ставить». Тут, кажется, подал голос Кузьмич. Он, он, потому что вдруг раскашлялся. «Собрание отряда, — говорит, — созывайте, пусть выходит на кош командир, а мы решим, что ему носить: булаву или половник. Мне в помощники, говорит, таких командиров...» Тут я услышал, как кто-то подходит к землянке. Спустился на одну ступеньку, прижался к стене, сердце готово выскочить, а он насвистывает, похаживает себе. Когда он удалился, я сразу же сюда, к вам. Так что они и сейчас там. Вот конспирация!