Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 11



— Они могли бы сказать: «Давай, мыло рекламируй», — возразил Посин.

— Да, могли бы. Но только они не будут этого делать.

— Прагматики, — произнес Посин, а Джим в это время допил и налил еще.

— А что там с Брискином?

— Он на кухне, — ответил голос Посина.

— Так пойдите, гляньте, не стряслось ли чего.

Заглянув на кухню, Посин спросил:

— Все хорошо?

— Вполне, — ответил Джим.

Опершись на влажный кафель мойки, он допил стакан.

— По-моему, тридцать дней — нормальное решение, по всем статьям, — заявил Посин.

— Ты так считаешь? — отозвался Джим.

Хейнз сказал из гостиной:

— Ну, я пошел. Брискин, ничего не хотите сказать, пока мы здесь? Какие-нибудь замечания, предложения?

Джим вернулся в гостиную.

— Мистер Хейнз, что вы слушаете, когда включаете радио? — спросил он.

— Я стараюсь совсем его не слушать, — важно ответил Хейнз. — Бросил много лет назад.

Посин и Хейнз пожали Джиму руку, сказали, когда ждать чек и вышли в коридор.

— Тебя подвезти? — спросил его Посин.

— Не надо, — отказался Джим.

— Похоже, ты вот-вот сломаешься.

Джим стал закрывать за ними дверь.

— Эй, постой, — сказал Посин.

Лицо у него медленно, тяжело налилось кровью — он понял, что Джим собирается остаться у Патриции.

— Спокойной ночи, — сказал Джим.

Он закрыл дверь и запер ее. Тотчас зазвонил звонок, и он открыл.

— В чем дело?

— Давай-ка ты лучше пойдешь с нами, — заявил Посин.

Он стоял в коридоре один, Хейнз уже шел к лестнице.

— Мне нехорошо что-то, я не пойду, — сказал Джим.

— Очень даже тебе хорошо. Просто ты слабак — с работой справиться не можешь. Всю станцию на уши поставил, а теперь слюни распустил, решил вином горе залить…

— Пошел ты к черту, — сказал Джим, закрывая дверь.

Посин успел просунуть ногу, пытаясь помешать ему.

— Послушай, — дрожащим голосом произнес Посин. — Мы с тобой взрослые мужики. Ты был женат на Пэт, но это позади, все, она больше не твоя.

— Зачем твое имя на телефонном справочнике нацарапано?

Из дальнего конца коридора позвал Тед Хейнз:

— Вы идете или нет?

После непродолжительной борьбы Посин убрал ногу, и Джим закрыл дверь. Он запер ее на ключ и вернулся на кухню. Ой не помнил, где оставил выпивку, стакан куда-то запропастился. Джим взял из буфета другой.

Боже милостивый, подумал он. Вот ведь что может приключиться с разумным человеком.

Он снова налил. Из спальни вышла Пэт в длинном халате лазурного цвета.

— Ой, — испугалась она, увидев его.

— Они ушли, а я остался, — сказал он.

— Я думала, вы все ушли.

— Меня отстраняют на месяц. Без содержания.

Из руки у него выскользнул на пол кубик льда. Он наклонился за ним.

— Когда тебя отстраняют?

— С сегодняшнего дня.

— Не так уж и плохо. Даже хорошо. Видимо, он не хочет тебя терять. Вот тебе и время, чтобы все обдумать.

Она настороженно смотрела на него. Полотенца на ней уже не было. Она успела расчесать в спальне волосы, высушить и взбить их. Длинные, мягкие, темные, они ниспадали на воротник халата.

— Замечательно, — сказал он. И вдруг прибавил: — Я сдаюсь.



Она пошла за сигаретой.

— Поезжай домой, ложись спать.

Клубы сигаретного дыма поднимались к лампе, установленной над раковиной — кухонному светильнику в пластмассовом плафоне. Она бросила спичку в раковину и сложила руки на груди.

— Или останешься?

— Нет, — сказал он. — Поеду.

Она забрала у него стакан и вылила то, что он не успел допить.

— Через месяц тебе станет ясно, чем ты хочешь заниматься.

— Ничем я не хочу заниматься.

— Захочешь.

Она снова пристально, спокойно и, как всегда, уверенно смотрела на него.

— Ты счастливчик, Джим.

— Потому что он не уволил меня?

Она вздохнула и вышла из кухни.

— Не могу сейчас говорить об этом. Я очень устала.

Она ушла в спальню, оставила сигарету в пепельнице на приставном столике у часов и растянулась на кровати, не снимая халата, положила голову на подушку и подтянула колени.

— Ну и денек, — сказала она.

Он вошел и сел рядом с ней.

— А как насчет того, чтобы пожениться снова? — спросил он.

— В смысле? Ты о нас с тобой? Ты это серьезно или просто, чтобы увидеть мою реакцию?

— Я, может быть, в хижину поеду, — сказал он.

— В какую хижину?

— В твою. На Русской реке.

— Я ее продала. В прошлом году, или позапрошлом. Мне нужно было избавиться от нее… Все равно пустовала.

— Но ее ведь тебе твой отец подарил, разве нет?

— Завещал, — сказала она с закрытыми глазами.

— Жаль, — сказал он, вспоминая домик — белые доски крыльца, газовый баллон плиты, наполовину засыпанный листьями и землей, полчища длинноногих пауков, кинувшихся врассыпную из уборной, когда они с Пэт впервые приехали в это заброшенное место.

— Так ты хочешь уехать? За город куда-нибудь?

— Можно было бы, — ответил он.

— Извини, что я ее продала.

Эта хижина их и познакомила. Летом 1951 года, пять лет назад, он надумал снять домик, чтобы провести в нем две недели отпуска, наткнулся, просматривая газету, на объявление Патриции и поехал к ней, чтобы узнать цену.

— За сколько сдаете? — спросил он.

— Шестьдесят долларов в месяц. Летом.

Ее семья жила в Болинасе, рыбацком городке, спрятавшемся от мира в прибрежной части округа Марин. Отец ее в свои последние годы занимался сельской недвижимостью — торговал земельными участками, фермами, летними домиками в курортной местности. Патриции в пятьдесят первом было двадцать три года, работала она бухгалтером, жила отдельно. Отца она никогда не любила, по ее словам, это был болтливый, весь в варикозных венах старик, вечно дувший пиво. Мать ее была жива, ушла в оккультизм, держала салон гадания на чае недалеко от Стинсон-Бича. Отсюда родилось презрение Патриции к мистицизму шарлатанского розлива. Она жила в полную силу, деятельно, снимала квартиру на двоих с еще одной девушкой в Марине[26], сама готовила себе, стирала. И лишь изредка позволяла себе такую роскошь, как сходить в оперу или прокатиться на автобусе «Грейхаунд»[27]. Пэт обожала путешествовать. И еще, когда он с ней познакомился, у нее был набор масляных красок, и она время от времени писала натюрморт или портрет.

— Шестьдесят баксов, — повторил он.

Не многовато ли за лачужку? Она показала ему фотоснимок, прикрепленный у зеркала туалетного столика. Домик стоял у самой реки, медленно несущей свои воды сквозь полузатопленные прибрежные кусты. На фотографии, опершись рукой на перила крыльца, стояла Патриция. На ней был шерстяной купальный костюм, она улыбалась, солнце светило ей в лицо.

— Это вы, — узнал он ее.

— Да. Мы раньше с братом туда ездили.

Потом она рассказала, что брат погиб во время Второй мировой войны.

Он спросил, нельзя ли взглянуть на хижину.

— Машина у вас есть?

Она развешивала белье во дворе дома, в котором снимала комнату. Было воскресенье, ее выходной день.

— Нет, машины у меня нет. Я с сороковых годов там не была. За домом один отцовский знакомый присматривал, тоже недвижимостью занимался.

Он повез ее в своей машине по прибрежному шоссе на север. Из Сан-Франциско они выехали в одиннадцать утра. В половине первого они съехали с дороги, чтобы пообедать. Это было у залива Бодега в округе Сонома. Они ели креветок в кляре, зеленый салат с овощами и пили пиво.

— Люблю морепродукты, — сказала она. — У нас всегда была какая-нибудь рыба. В Болинасе — молочное хозяйство, мой отец занимался этим бизнесом, пока не ушел в недвижимость. Мы ездили по ночам сквозь туман по Панорамной дороге в Сан-Франциско… Туман был такой густой, что ему приходилось открывать дверцу машины и смотреть на белую полосу — чтобы не свалиться с дороги.

26

Марина — один из северных районов Сан-Франциско.

27

«Грейхаунд ов Америка» — национальная автобусная компания, обслуживающая пассажирские междугородние, в том числе трансконтинентальные маршруты. На эмблеме компании изображена бегущая борзая. Входит в состав корпорации «Грейхаунд лайнз». Пассажирам разрешается останавливаться в любых местах по маршруту следования, пока не истек обозначенный срок действия билета (7, 15 и 30 дней).