Страница 94 из 153
- Долетели благополучно, - с ходу выдохнул Глебов и подал радиограмму.
Егоров прочитал ее вслух, затем сказал, довольный:
- Вот когда можем считать всю операцию успешно завершенной. Поздравляю вас, товарищи! - Он пожал руки Свиридочкину и Глебову. - Теперь нужно думать о дальнейшем. - Подошел к столу и нагнулся над картой. - Мы должны активизировать свою деятельность. Ежедневно, ежечасно не давать врагу покоя. Бить по самым чувствительным местам. Помочь фронту. Я имею в виду транспортные артерии - железную и шоссейную дороги. Заготовьте, начальник штаба, приказ: Законникову главная задача на ближайшее время - парализовать и расстроить движение поездов на железной дороге: разрушать мосты, обстреливать и пускать под откос составы, взрывать водокачки, стрелки, рвать телефонную и телеграфную связь, - словом, ломать, крушить, уничтожать. То же самое должен делать на шоссе отряд Иваньковича - взрывать мосты, обстреливать колонны. Надо воспользоваться осенней распутицей, когда враг не может бросить против нас машины по бездорожью. У нас есть люди, есть оружие, есть священная ненависть к врагу. Надо действовать! - Он решительно положил руку с растопыренными пальцами на карту, точно хотел сжать в кулак целый большой район - зону действия партизанской бригады. Потом резко повернулся, спросил Свиридочкина: - Правильно, комиссар?
- Все верно, командир, - ответил Паша Свиридочкин и озорно заулыбался.
А Булыга? - спросил Глебов.
- Булыгу придется пока что придержать в резерве, - ответил Захар Семенович, сморщив лоб. - Когда начнут действовать Иванькович и Законников, фашисты, надо полагать, бросят против них карателей. А мы при крайней нужде на карателей бросим отряд Булыги. А потом, у меня создается впечатление, что гитлеровцы втайне готовят удар по нашей главной базе, и в том числе по штабу бригады. Появление в зоне действия Булыги какого-то неизвестного нам отряда меня настораживает. Что это за люди, вы выяснили, Емельян Прокопович?
О появлении этого отряда сообщил сегодня Булыга Егорову в присутствии Глебова на поляне, когда они поджидали самолет. Егоров тогда сказал:
- Надо выяснить, что это за люди, сколько их, и потом решать.
Глебов посчитал, что это должен сделать Булыга, поскольку неизвестные появились в его зоне. Попросту он не придал этому факту серьезного значения. И это был его непростительный промах. Как начальник разведки, он должен был сам принять необходимые меры, чтобы выяснить, что это за люди. Как начальник штаба, он должен был отдать на этот счет конкретные указания Булыге. Ни того, ни другого он не сделал и теперь, глядя в строгое открытое лицо Егорова виноватыми глазами, чувствовал себя чертовски неловко. Он дорожил и гордился доверием комбрига, знал, что Захар Семенович любит его и ценит. И вот надо же случиться такому, и буквально в первые часы после ухода Титова. Он не умел кривить душой, а тем более с Егоровым, к которому питал чувства особой привязанности и теплоты.
- Пока не выяснил, товарищ комбриг, - краснея, ответил Глебов. - Завтра займусь.
- Такие дела рискованно откладывать на завтра - не было бы поздно, - сказал Егоров своим обычным ровным голосом, в котором, однако, чуткий Глебов уловил упрек и предупреждение.
Егоров понимал, что Глебов глубоко переживает свою оплошность и что завтра он непременно с удвоенной энергией постарается исправить ее. Захар Семенович умел разбираться в людях. Одному достаточно намекнуть - и все будет сделано. Другого надо выругать, пристыдить, а потом еще напомнить и проследить. Глебов относился к первым. Поэтому Егоров, чтобы вывести Глебова из неловкого положения, сразу перевел разговор на личное:
- Мы вот сейчас с комиссаром обсуждали вопрос о приеме в партию. Много есть желающих. И я почему-то сразу подумал о тебе, Емельян Прокопович. - Была такая привычка у Егорова: называл людей то на "ты", то на "вы" - ругал на "вы", хвалил на "ты". Сам он считал эту привычку своей слабостью, но избавиться от нее не мог - недаром же говорят, что привычка - вторая натура. - Ты ведь комсомолец.
- Да, Захар Семенович, - ответил Глебов.
- А насчет партии не думал? - Егоров смотрел на него мягко, по-отечески.
- Думал, Захар Семенович. А разве здесь, в наших условиях есть такая возможность? У меня и отец был коммунистом, в революции участвовал.
Слова об отце у него сорвались неожиданно и, как ему самому показалось, совсем не к месту. Он пожалел о них и смутился.
А Егоров продолжал:
- Что ж, это хорошо. Хорошо идти дорогой отцов. Правильная дорога. А насчет рекомендаций ты не беспокойся…
Выходя из землянки комбрига, Глебов почувствовал бодрящую свежесть холодного воздуха. Ветра не было: он очистил небо от туч, сделал свое дело и притих. Звезды были крупные и беспокойные, как в морозную ночь. "Завтра будет ясный день… Надо с утра заняться неизвестным отрядом". Неприятный осадок остался на душе Глебова: в сущности, комбриг деликатно, с присущим ему тактом выругал, отчитал. И справедливо, за дело. Емельяну подумалось, что и насчет партии Егоров завел разговор именно сейчас неспроста: хотел сказать - имей в виду, парень, партии нужны только достойные, а не безответственные шалопаи. Как нескладно вышло! Может, ничего там такого страшного и нет - какой-нибудь патриот по своей инициативе собрал группу людей и создал свой партизанский отряд, так сказать, стихийный. А может, группа попавших в окружение красноармейцев действует, как партизаны. Все может быть. Но не это беспокоило Егорова. О том, что комбриг обеспокоен, Глебов понял из его слов: "Не было бы поздно". А вдруг под видом партизан действует враг?
Емельян не спешил к себе в землянку, знал, что все равно сразу не уснет, хотя завтра нужно рано вставать. Пошел почему-то к землянке разведчиц, совсем не по пути к себе. Какая-то сила тянула туда. Остановился в нерешительности у двери, прислушался. "Если еще не спят - зайду". Но за дверью тишина. "Неужели она спит? - подумал о Жене, но без упрека и обиды. - А я, наверно, сегодня не усну".
Получилось же наоборот: через час Емельян уже спал, а Женя вздремнула лишь на рассвете. Разбудил ее стук в дверь.
Вошел посыльный, сказал с порога, ни к кому не обращаясь:
- Глебов вызывает. Срочно.
- Меня? - обрадованно вздрогнула Женя, готовая в тот же миг бежать на его зов.
- Нет, тебя, - посыльный кивнул на Надю и вышел.
Что-то упало внутри у нее, оборвалось. Женя в неловком смущении закрыла глаза.
Емельян ждал Посадову. Он нервничал. Беспокойный непоседа, он не умел терпеливо ждать. В настежь открытой землянке было прохладно, свежо.
- Холодно у тебя как, - вместо "доброго утра" сказала' Надя, поеживаясь.
- У кого тепло, те долго спят, - уколол Емельян, стрельнув в Посадову не столько неодобрительным, сколько любопытным взглядом. Заспанная, причесанная на скорую руку, она не казалась ему, как прежде, красивой. Бледные мятые щеки, тусклые глаза. А в памяти все еще зримо стоял образ другой, любимой.
- Я, между прочим, бежала по тревоге, - каким-то особым женским чутьем уловила Надя мысли Глебова. - Что-нибудь важное?
- Да, очень серьезное дело. Присаживайся. - Надя села тихо, незаметно, вся сосредоточившись в ожидании. - Придется тебе, Надежда Павловна, своим кровным делом заняться. Соскучилась небось?
- Ты о чем? - Посадовой не понравилось, что Емельян начинает разговор издалека. Говорил бы сразу.
- О театре. - Сказал и снова сделал паузу, точно с трудом подыскивал следующую фразу.
- Догадываюсь, - нетерпеливо подхватила она. - Немцы открывают в городе театр, и мне предстоит там работать.
Емельян пристально взглянул на Посадову и заметил, как сразу она преобразилась, лицо посуровело, стало строгим и непроницаемым, в глазах появилась озабоченность. Что ж, это было бы неплохо, такая идея Глебову нравилась. Но вряд ли гитлеровцы откроют здесь театр. Город хоть и большой, а все же не областной центр. До войны в нем театра не было, и нет подходящего помещения. Ему нравилась готовность Посадовой работать в тылу врага.