Страница 73 из 153
- А как ты думал! - ответила она и сделала плавное, несмелое движение, точно хотела извлечь из сумочки маленький кольт, и от этого ее движения по телу Емельяна побежали приятные токи. Он предложил вполне серьезно:
- Тогда поедем с нами. Будешь партизанить. В разведку возьму тебя. Идея!.. Аким Филиппович! А что, если мы реквизируем вместе с машиной и вашу дочь? Оккупанты - кто посмеет нам перечить?! Как, Аким Филиппович?
Титов-старший молчал. Он думал над предложением Глебова. Мысль отправить дочь в партизанский отряд и раньше возникала у Титова: все-таки там легче и безопасней, чем работать в подполье. Но уход дочери начальника полиции в партизанский отряд не мог пройти мимо гестапо. И тогда судьба Акима Филипповича была бы сразу решена. Нет, этого делать никак нельзя было: неоправданный и нелепый риск. Другое дело - предложение Емельяна: красавицу дочь начальника полиции силой увозят в неизвестном направлении немецкие офицеры. В гестапо на это посмотрят сквозь пальцы: увезли - туда ей и дорога. Дальше - действовать Женя будет среди партизан не своего района, где ее могут узнать земляки, а в соседнем районе, где ее не знают. В конце концов там она может под другой фамилией действовать. Притом вместе братом и Емельяном. Акиму Филипповичу было над чем задуматься: такой случай вряд ли представится в другой раз.
- Ну как, Женя?.. - Емельян ласково толкнул локтем девушку и посмотрел ей в глаза, умоляя соглашаться.
Она молча, в раздумье покачала головой и, выждав паузу, сказала:
- Не могу папу оставить. Ему без меня будет тяжело.
"Правильно", - подумал Глебов и ничего не ответил на слова Жени.
- Попозже она к вам приедет, - отозвался Аким Филиппович. - Вы ей адрес оставьте.
Емельян рассказал Жене, как их разыскать: ему очень хотелось воевать вместе с ней в одном партизанском отряде.
Аким Филиппович не мог сейчас отпустить Женю: она действительно была ему позарез нужна: в ближайшие недели, может быть, и месяцы, нужна как один из главных помощников. До сего дня он не посвящал дочь в глубокую тайну своей подпольной деятельности - он просто давал ей отдельные поручения, всякий раз при этом советуя действовать осторожно и держать язык за зубами. Женя скорее догадывалась, знала о подлинной роли отца. А совсем недавно, накануне отъезда в Микитовичи, Аким Филиппович тайно встречался с начальником разведки партизан и был предупрежден о готовящейся крупной операции отряда против немцев и о том, какое участие должен принять в этой операции он как начальник полиции. Партизаны крупными силами должны напасть на районный центр, разгромить немецкую военную комендатуру, взорвать шоссейный мост через реку, связывающий город с магистралью Ленинград - Киев, поджечь бензосклады и захватить приготовленное для отправки в Германию продовольствие, в котором так нуждалась лесная армия. Все это намечалось совершить в одну ночь. Ночи удлинялись, лето катилось к концу. Аким Филиппович должен был именно в ночь большой операции увести основные силы полиции из города якобы на облаву партизан в отдаленном пункте…
У дуба остановились, вышли из машины. Солнце золотило крону-шатер с одной западной стороны. А противоположная часть была холодной и хмурой. От нее далеко в поле зловеще распласталась черная тень, точно пепелище. Казалось, дуб-великан грозно смотрит на восток, куда с огнем и мечом удалилась вражеская лавина, и, погруженный в тревожную думу, что-то замышляет. Нечто символическое, одушевленное и большое, наполненное каким-то высоким смыслом и содержанием, вдруг увидал, почувствовал Емельян в дубе-богатыре, с которым были связаны многие яркие легенды детства и воспоминания отроческих лет.
- Как вы думаете, уцелеет? - Глебов кивнул на дуб.
- Выдюжит, - ответил Аким Филиппович и, поправив картуз, горделиво посмотрел на тучную крону.
- Должен выстоять, - подтвердила Женя, глядя как будто немного смущенно то на брата, то на Емельяна.
- Обязан! - твердо сказал Иван и, подойдя к дубу, обнял его ствол руками. Но руки не сцепились: одного обхвата было мало. И тогда Аким Филиппович зашел с другой стороны и обнял дуб. Отец и сын взяли великана в крепкое кольцо. Иван чувствовал еще могучую узловатую руку отца, Аким Филиппович ощутил крепкую руку сына. Сказал:
- Надо, чтобы и народ наш вот так - не согнулся и не сломился в эту лихую военную бурю.
- Не согнется, папа, выстоит.
Это звучало как клятва, и, хотя говорили они негромко, Емельян и Женя слышали их торжественные слова.
Когда отец и сын разомкнули руки и отошли от дуба, Емельян сказал Жене:
- Теперь мы. - И пошел к дубу. Обнял его, и Женя обняла. Руки их сцепились крепко, горячо. И что-то необыкновенно приятное, волнующе-жаркое заструилось во всем теле, всколыхнуло душу, осенило разум. Емельян прильнул грудью к дубу, и ему показалось, что он слышит, как рядом бьется сердце Жени. Он прислонился горячей щекой к грубой шершавой коре, и она показалась ему мягкой и нежной щекой девушки. И губы его коснулись пахучей коры, которая чудилась губами любимой. А руки девушки были такие цепкие и огненные, несказанно родные, что их не хотелось отпускать. Он пожимал и теребил пальцы девушки и чувствовал ее ответные движения. Они оба понимали, что увлеклись, что пора расходиться, иначе неловко перед Акимом Филипповичем и Иваном. Вместо клятвы Емельян спросил шепотом:
- Придешь к нам в отряд?
- Приду, - прошептала Женя и посмотрела на Емельяна тающими глазами, уже не зелеными, как всегда, а цвета бирюзы.
Садилось солнце где-то далеко за городом, синели окрестные дали. В могучем величии смотрел дуб, как прощались четверо близких людей (Федин не выходил из машины), негромко и проникновенно повторяя, как святую клятву, только одно слово:
- С победой!
- С победой!
- С победой!
А потом двое - отец и дочь - неторопливо побрели в город во вражеский стан, а троих умчала серая запыленная "эмка" в сторону магистрального шоссе. Глебов вдруг понял, что вот уже несколько минут в его душе звучит раздольный мотив любимой песни его отца и Акима Филипповича. Он возник от какой-то маленькой искры, заброшенной в душу там, у дуба, постепенно разгорался, рос, крепчал и вот теперь уже требует слов. И Емельян, не в силах сдержать себя, начинает тихонько напевать:
- Чудно, - сказал пораженный Иван. - Я вот уже минут двадцать мусолю про себя этот мотив. Как увидал дуб, когда к нему от Никитовичей ехали, так и запел. Не я запел, а сам мотив во мне поселился и мурлычет без слов. От меня и к тебе передался. Но как? Что это - вирус? Чудно!..
Емельян не стал ему отвечать, лишь продолжал негромко:
- А это верно, - сказал Иван. - У отца много было друзей, когда в начальниках ходил, а как из партии исключили, все шарахнулись, как от прокаженного.
- Положим, не друзья шарахнулись, а подлецы, - заметил Емельян. - Настоящие друзья, напротив, приходят к человеку не тогда, когда он на коне, а тогда, когда он под конем. - Помолчал немного, вспомнил: - Аким Филиппович как-то сказал, что и мой отец любил эту песню. И дуб любил. Когда бывал навеселе, все говорил: "Уехал бы я от вас на Волгу, кабы не этот дуб-красавец. Люблю его. Потому что, может, он один такой во всей России".
И было радостно и приятно Емельяну думать и говорить об этом сейчас, когда пела душа, растревоженная чем-то новым, переполненная взволнованными чувствами, похожими на мятежный пожар. И прошедшие сутки показались одновременно и вечностью и одним мгновением, в которых среди множества тревожных и острых событий и дум на первом месте, заслоняя собой все и вся, стояла Женя.