Страница 24 из 153
- Не люблю длинных фамилий, - сказал Поповин. - Чем короче, тем лучше. Я, например, твою фамилию обрезал бы наполовину. Откуда она у тебя такая?
- Наверно, предки были больно богатые: шаром покати, - ответил Шаромпокатилов и рассмеялся звучно, заразительно. - А вот ты совсем не соответствуешь. Фамилия у тебя поповская, а сам из торговцев. Почему так?
- А зачем соответствовать? - Поповин хитро прищурил один глаз и уставился на маленького сержанта Колоду. - Вон у сержанта тоже несоответствие. Я на вашем месте давно поменял бы.
- Это что ж, вроде шапки получается, - иронически отозвался сержант. - Поносил одну - не понравилась, давай другую.
- Ну и что ж тут такого? Раз мне не нравится, - рассуждал Поповин.
- И много раз ты менял? - спросил Шаромпокатилов.
Вместо ответа Поповин спросил снова Федина:
- Ну так что больше - Кремль или собор?
- Как понимать? Что значит - больше? Ты хочешь сказать - выше? - уже холодно посмотрел на него Леон Федин.
- Ай, ну что ты придираешься! Ты ж сам понимаешь, об чем я спрашиваю, - хорохорился Поповин.
- Был один грамотный человек на всю заставу и тот уехал, - с сожалением произнес Федин, закуривая папиросу.
- Это кто ж такой? - поинтересовался Поповин.
- Нина Платоновна сегодня домой к родным укатила, - догадался Шаромпокатилов.
- И хорошо, что вовремя, - затягиваясь, проговорил Федин. - Кто знает, что тут будет завтра. Может, огонь и пепел. Может случиться так, что от Исаакия останутся только осколки гранитных колонн.
- Это почему же? - очень живо спросил Поповин.
- А потому, что Гитлер к войне готовится.
Сразу стало тихо и тревожно. И слышно было, как прозвенел шмель. Полминутная пауза казалась нестерпимо длинной. Прервал ее Шаромпокатилов:
- Да, ребята, войной попахивает. Вчера мы с лейтенантом видели, как они на той стороне брод изучали.
- У нас есть договор о ненападении, - напомнил Колода.
- Вы верите бумажкам, товарищ сержант? - прищуренным глазом нацелился Поповин.
- Договор они могут и нарушить, - быстро сказал Шаромпокатилов, - а вот насчет Исаакиевского собора Федин загнул. Мы что, допустим их до Ленинграда?
- Ты знаешь, как было в Испании? - вместо ответа спросил его Федин. - Земля горела. Соборы и дворцы - в руины… Читал небось и в кино смотрел. Знаешь, как их танки прошли через Францию?
- Советский Союз не Франция, - сказал сержант Колода.
- Это давно известно всем, исключая разве Поповина, - ровным голосом продолжал Федин. - Я о другом говорю.
- О чем?
- О том, что война будет страшной. Мало кто уцелеет.
- По-твоему, выходит, что мы тут напрасно с этими дзотами мозоли себе на руках набиваем. - Поповин посмотрел на свои ладони, на которых действительно обозначились мозоли. - Тогда зачем все это?
- Может случиться, что и добежать до дзотов не успеем, - сказал Федин.
- Как так? - спросил Колода.
- А так, что один тяжелый снаряд или бомба - и от заставы мокрого места не останется.
- Это произойдет ночью? - в округлившихся глазах Поповина заметались тревожные блестки, квадратное лицо застыло в ожидании.
- Ночью им выгодно: застава спит, все, кроме нарядов, собраны в кучу.
- Брось скулить, Федин, - перебил его Шаромпокатилов. - Что загодя себя хоронить. В гражданскую четырнадцать держав на нас шло - и ничего, живем, как видишь! И жить будем!
- То другое дело: техника не та была, - ответил Федин.
- Выходит, у Гитлера техника, - сказал Колода, - а у нас что, нет техники, по-твоему?
Федин не ответил. Молчал и Поповин. Он думал о том, что служить в маневренной группе при штабе отряда, куда его обещали откомандировать по болезни мочевого пузыря, все-таки безопасней, чем на заставе. Конечно, гораздо безопасней служить в пехотном полку где-нибудь недалеко от Ростова. Но это уж из области фантазии, а Ефим Поповин не принадлежал к категории пустых мечтателей.
Сержант объявил об окончании "перекура", и бойцы разошлись по своим точкам рыть щели для гранатометчиков. Каждый пограничник из группы Колоды должен был отрыть узкий колодец глубиной в полтора метра. В дальнейшем Глебов решил связать эти щели с дзотами неглубокими ходами сообщения.
На подступах каждого дзота отрывали по две щели. У дзота номер один работали Шаромпокатилов и Поповин.
Сухой верхний слой земли сопротивлялся лопатам. У Поповина болела спина и ныли руки. Полуденное солнце обжигало обнаженное тело, рыхлое и жирное, расслабляло мысль. Думать совсем не хотелось, как и работать, - лучше бы лечь на траву под тополь и дремать, прикрыв глаза фуражкой. Но надо было работать, и думы не обрывались. Сегодня впервые вот так напрямую заговорили о войне, и Ефима Поповина разговор этот глубоко встревожил. Перед глазами всплывали кадры кинохроники, о которых напомнил Федин: горящая земля Абиссинии, рушащиеся стены многоэтажных домов Испании, в небе самолеты со свастикой и свист падающих бомб, на земле трупы женщин и детей. Стало как-то жутко. Лопата не очень послушно врезалась в сухую землю. Подумалось почему-то: не щель, не укрытие он роет, а могилу себе. Дзот - это братская могила, а щель - персональная. Мертвому все равно, какая могила. Это живым не безразлично, в каком доме жить. У Поповиных в Ростове свой домик, кирпичный, хороший домик и сад. В саду белый налив и крупная фиолетовая слива. Ах как хочется туда, в этот сад! Прямо под яблоней повесить гамак и спать целые сутки, не просыпаясь, не ждать каждую минуту, что тебя разбудит дежурный по заставе, не вышагивать ежедневно по десять - пятнадцать километров вдоль границы в дождь и слякоть, в зной и мороз. Как все ему здесь надоело: наряды и тревоги, зубрежка уставов, прыжки через "козла", турник и брусья, нравоучения сержанта и "придирки" старшины, ежедневные борщ и каша, каша и борщ, чистка винтовки и - опять наряды. Каждый день. Если сложить все расстояние, которое он прошел за два года службы, то можно было бы пешком сходить в Ростов и вернуться обратно. Впрочем, обратно лучше не возвращаться. И почему он такой невезучий, Ефим Поповин? Из всех его школьных друзей и знакомых он единственный попал в пограничные войска. А некоторым вообще удалось увильнуть от службы в армии.
Есть же люди, которым все это нравится: борщ и каша, дома-то небось и этого не ели, ежедневная служба и занятия, дома-то, наверно, не меньше уставали на работе. Ну а у Поповина характер совсем другой. Жизнь штука сложная, и не для всех одинаковы ее прелести: то, что одному кажется благом, для другого - сущая каторга. Вон Шаромпокатилов никогда не унывает, всегда всем доволен и весел. Ему просто все легко дается. На турнике он виртуоз, вроде циркового акробата, след посторонний отыщет не хуже собаки, замаскируется так, что сам черт не найдет, придет с занятий весь потный, вымоется до пояса прямо из ручья, возьмет гармошку и песни поет. Вот и сейчас у Шаромпокатилова только голова да плечи видны, а тут еле врылся в землю по колено. А он как-никак повыше будет. Может, грунт ему полегче достался? Оно всегда так - везучему и черт помогает.
От Поповина до Шаромпокатилова метров тридцать. Сделать бы перерыв, что ли, да пойти к нему поговорить.
- Эгей, Лешка! - кричит Поповин. - Давай передохнем! - И, бросив в щель лопату, идет к Шаромпокатилову. - Земля у тебя мягкая, а у меня - что камень.
- Это сверху сухая, дальше легче идет, - добродушно поясняет ефрейтор. - Ты что-то отстаешь, друг.
- С непривычки. Всегда с непривычки трудно, - оправдывается Поповин голосом, умильным до приторности, и спешит перевести разговор: - Ты насчет брода сказал. Когда с лейтенантом ходили, вчера, да? А почему нам ничего не говорят?
- А что говорить, не понимаю?
- Ну, про войну, о том, что будет война. Командиры должны нас предупредить заранее или не должны? Что, по-твоему, мы должны вот так и погибнуть почем зря, ничего не зная?
- О чем предупреждать? - искренне не понимает Шаромпокатилов.