Страница 152 из 153
Через час примерно она увидела двух идущих вдоль телефонной линии моряков. Они спешили отыскать и исправить повреждение. Можно представить себе, что они подумали, увидев в первую минуту на столбе человека. Злоумышленник, диверсант. И если появление двух вооруженных матросов до слез обрадовало девушку, то росомаха реагировала на это совсем по-иному: планы ее расстраивались, добыча, которая казалась такой близкой и определенной, теперь уходила, вернее - хищнику самому пришлось уходить. С неохотой и злобным ворчанием поднялся зверь, потоптался у столба, словно раздумывая, как тут быть. В это время грянул винтовочный выстрел. Росомаха встала на задние лапы, отчаянно заревела и, зажав одной лапой рану, из которой хлестала кровь, а другую подняв высоко над головой, неожиданно, как человек, зашагала навстречу матросам. Она успела сделать лишь несколько шагов: рухнула наземь одновременно со вторым выстрелом.
А Марина… Она долго не могла слезть со спасительного столба. Пришлось одному матросу, пользуясь верхолазными "когтями", подниматься на столб и помочь девушке спуститься на землю.
Я зримо представил всю эту картину и подумал: окажись на месте Марины Ирина, она, несомненно, растерялась бы и погибла в когтях росомахи. Неприятная дрожь прошла по всему телу. Мне было страшно не за Марину, которая представлялась сидящей на столбе у самых изоляторов, а за Ирину, которая могла бы встретиться один на один с хищным зверем. И как-то самому даже неловко стало от подобной мысли. Тогда я подумал: надо обязательно повидаться с Мариной.
Пока мы сидели со Струновым и разговаривали - это было на берегу, в штабе дивизиона, - в кабинет ко мне постучали. Вошел старший лейтенант, довольно молодой, подтянутый и молодцеватый. Четко доложил приятным звонким голосом:
- Товарищ капитан третьего ранга! Старший лейтенант Левушкин прибыл для прохождения дальнейшей службы во вверенном вам дивизионе.
Потом предъявил предписание, в котором говорилось, что назначается он на должность помощника командира корабля.
Очень знакомым показалось мне лицо Левушкина, и я силился припомнить, где его видел. Но так и не мог. Пришлое спросить:
- Где мы с вами встречались?
Старший лейтенант пожал плечами, чувствуя неловкость. Ответил не совсем уверенно:
- Кажется, впервые… товарищ капитан третьего ранга.
- Вы где служили? - спросил я.
- Сейчас на Балтике, а до этого здесь, в Завирухе… Но мы с вами разминулись…
"Разминулись"… Тут только я вспомнил: да ведь это его фотокарточка лежала в ящике стола Марины. Вон оно что.
В тот же вечер я решил повидаться с Мариной. Но как это сделать? Я пошел было в клуб, потолкался там с четверть часа, рассчитывая случайно встретить ее. А потом подумал: не пойти ли мне прямо домой к ней? Не так просто было принять такое решение: ведь я был-то у нее дома всего лишь два раза да и с мамашей ее Ниной Савельевной был не так уж знаком. Я шел по направлению к Марининому дому, предпочитая лучше встретить ее где-нибудь у дома, чем заходить к ним. Начнутся ненужные расспросы, особенно Нины Савельевны, где вы пропадаете, да почему не заходите, да что с вами?..
Вот и домишко их, деревянный и невзрачный. В окне яркий свет. А на занавеске вижу силуэты людей. "Может быть, гости у них?" Догадка эта остановила меня. Я подошел ближе к окну и невольно прислушался. Как будто голос Марины и еще другой, определенно мужской. Что-то нехорошее зашевелилось во мне, и вместе с ним любопытство, что ли, родилось: я стал присматриваться. И вдруг ясно вижу сквозь неплотно задернутую занавеску офицера-моряка. Сначала погон увидел. Потом человек повернулся, и вот лицо его. Левушкин… Да, это был он, старший лейтенант Левушкин.
Я отшатнулся, точно боясь, что меня могут увидеть, и быстро пошел прочь.
Ревности не было - меня это и удивляло и радовало. Не было, значит, и любви. Не было и не надо. В кино я не пошел в тот вечер: решил, что лучше почитать книгу, которую подарил мне Дмитрий Федорович Пряхин, покидая Завируху. Это был томик избранных произведений Сергеева-Ценского, писателя, известного мне по грандиозной эпопее "Севастопольская страда". Ценский, Новиков-Прибой и Станюкович были моими любимыми писателями, познакомившими меня с моряками. Помню, адмирал, вручая мне этот томик, говорил с каким-то взволнованным проникновением:
- Ты прочти его всего, внимательно прочти. Это, братец, гениальный художник. Только он еще не открыт массами читателей. Его время придет. Откроют, поймут и удивятся - до чего ж он глубок и огромен. Как океан.
Я тогда же прочитал роман "Утренний взрыв". Мне он очень понравился. Но, читая, я все время чувствовал, что это продолжение каких-то других книг, с которыми я, к стыду своему и сожалению, не был знаком. В предисловии говорилось что "Утренний взрыв" входит в эпопею "Преображение России". Я не читал других романов этой эпопеи.
Теперь я открыл страницу, на которой было написано: "Печаль полей. Поэма". Первые строки о русском богатыре Никите Дехтянском увлекли меня, захватили, и я уже не мог оторваться. Поражал, удивлял и восхищал язык писателя: звучный, как музыка, яркий и красочный, как картины Репина, ароматный, как весенний луч.
Читая, я забыл обо всем на свете: и о Марине, и о старшем лейтенанте Левушкине. Лишь где-то рядом с картинами, изображенными писателем, в сознании моем вспыхивали, гасли и снова вспыхивали картины моего собственного детства.
И вдруг в эту музыку души ворвался с шумом и грохотом тревожный звонок телефона. Я взглянул по привычке на часы: было далеко за полночь.
Через десять минут я был уже на причале у кораблей. Весь дивизион подняли по тревоге. В районе Оленцов противолодочной обороной обнаружена неизвестная подводная лодка Наших лодок там не было, значит, это чужая, иностранная лодка проникла в советские воды.
Ночь была темная. Прожекторы острыми стальными клинками вонзались в ее мякоть, кололи и резали ее. А она, эта полярная студеная ночь, только глухо стонала разрывами глубинных бомб.
К нашему приходу все, в сущности, было уже завершено: бомбы заставили лодку всплыть. Освещенная с трех точек прожекторами, она теперь беспомощно раскачивалась под наведенными на нее орудиями.
Дунев, к которому был назначен помощником старший лейтенант Левушкин, говорил мне между прочим:
- А мой помощник как будто ничего парень. В первом походе показал себя расторопным и знающим дело.
- Не спешите выдавать авансы, - перебил я командира корабля. - Человека сразу не узнаешь.
Несмотря на бессонную тревожную ночь, настроение у всех было приподнятое, бодрое: всех радовало то, что врагу не удалось ускользнуть. В кубриках матросы между собой говорили, что в мирное время государственная граница - это тот же фронт. А флот наш стоит на границе. Люди как-то подтянулись, даже те, кто склонен был к беспечности.
Но к вечеру хорошее настроение у нас было неожиданно испорчено. Получили свежие газеты. В "Советском флоте" прочитали краткий некролог о кончине контр-адмирала Пряхина. Северному флоту он отдал немало лет своей жизни: служил здесь и во время войны и после. Поселковый Совет по предложению командования базой решил назвать одну из улиц Завирухи Пряхинской
Несколько дней я жил словно в каком-то тумане. Смерть Дмитрия Федоровича чем-то напомнила мне гибель моего отца. Это было давно-давно. Помню, тогда я около месяца ни с кем не разговаривал и никого не хотел видеть. Потом далеко от родной деревни в великом городе на Неве я встретил человека, который не то что заменил мне отца, но был моим "крестным отцом", дал мне путевку в жизнь, благословил меня на трудную морскую службу.
И вот теперь нет и его. А я ведь собирался послужить еще под его началом на Черном море. Так и не довелось.
Перед глазами все время стояла Ирина, одинокая и беззащитная - так мне казалось, - подавленная горем. Я видел ее во сне седую и состарившуюся. Письма от нее все не было. Теперь ей, конечно, было не до писем. Я раза два принимался сам было ей писать, но как-то ничего не получалось: все слова казались мелкими по сравнению с ее горем. И все же я написал ей письмо, потому что не мог не написать. Я писал о том, что вот только сейчас глубоко понял, кем был для меня ее отец. Я старался утешить ее. Не знаю, насколько мне это удалось.