Страница 145 из 153
Вопрос простой, даже слишком простой. А вот как на него ответить, хотя он и не был для меня неожиданным: на всякий случай я предугадывала его уже тогда, когда вшестером мы сели за стол и подняли первые бокалы. Где мне стелить? В полкилометре отсюда у меня есть своя постель. Я так и ответила Аркадию Остаповичу.
- Да полно вам, небось устали, соседей будете беспокоить. Какая вам разница? Ложитесь и спите спокойно, приятные сны смотрите.
Спокойно ли? Конечно, мне не хотелось тревожить Плуговых, они, наверно, только-только улеглись спать после гулянки. Именно эта, а не какая-нибудь другая причина заставила меня остаться здесь.
- Хорошо, - сказала я. - Оккупирую ваш диван - как-никак здесь поближе к выходу, если сон окажется беспокойным.
Так оно и случилось. Я даже не успела задремать, как почувствовала рядом с собой Дубавина.
- Не спится мне, Ирен, - сказал он невозмутимо, будто жалуясь на бессонницу.
- Мне тоже, - сухо ответила я и встала с дивана, включив настольную лампу. - Пойду-ка я домой. Ночевать все-таки лучше дома.
Провожать себя я не разрешила, сказала, что, если он выйдет на улицу, я закричу. Он испугался скандала и не вышел. На улице слегка морозило и было приятно дышать. Темнота стояла не очень густая, в небе кое-где неярко поблескивали звезды. Пройдя полсотни шагов, я как-то почувствовала, что за мной кто-то идет. До первых домов поселка оставалось метров двести пустынной дороги. Что-то неприятное кольнуло под ложечкой. Я оглянулась. Сзади за мной торопливо шел человек. Я была убеждена, что это не Дубавин. Может, я порядочная трусиха, но мне стало как-то жутко. Что делать, если это окажется злой человек? Кричать? Кто услышит? И вдруг голос:
- Ирина Дмитриевна, не спешите так.
- Боже мой, товарищ Кузовкин! Как вы меня напугали. У меня даже имя ваше из головы выскочило.
- Зовите просто Толя, - сказал он с какой-то неловкостью. - Что ж вы одна в такой поздний час? Без провожатого?
- Так случилось.
- Тогда разрешите мне вас проводить?
- Буду просить вас об этом.
Лейтенант пошел рядом со мной, изредка и несмело касаясь моего локтя, когда я оступалась на скользкой и неровной дороге. Помолчали. Чтоб не говорить о погоде - я чувствовала, что он сейчас именно о ней заговорит, - я спросила, как он встретил праздник.
- Не плохо, - ответил лейтенант неопределенно.
- Вид у вас не совсем праздничный.
- Служба, Ирина Дмитриевна.
- Трудная у вас служба, - посочувствовала я вполне искренне.
- А у вас разве легкая? Трудно, когда неинтересно, когда не своим делом занимаешься или совсем бездельничаешь.
Опять помолчали. Без слов я протянула ему руку. Он взял ее, нежно пожал и, не выпуская, произнес:
- Мне сегодня в голову пришла любопытная мысль: интересно, как будут отмечать жители земли сотую годовщину Октября? Жители, скажем, Южно-Африканского Союза, которые сегодня томятся за колючей проволокой колонизаторов?! Вы только подумайте - сотая годовщина! 2017 год! На всей земле не будет ни одного униженного и оскорбленного. Полный коммунизм. И знаете, что интересно? Не дети наши, не внуки, а мы с вами, да, мы с вами можем дожить до 2017 года. А что, давайте договоримся встречать вместе сотую годовщину Октября? Идет?
В потемках я видела, а может представила себе, его чистые и ясные глаза. Он искренне верил, что доживет до 2017 года. Он так хотел. И я сказала прощаясь:
- Хороший вы человек, Анатолий Иванович.
Кузовкин ушел, тихий, робкий и восторженный. А я долго не могла заснуть. "Зовите просто Толя". Служба у пеги трудная. А у меня разве легкая?! А может, бросить все к черту и уехать в Ленинград, чтоб не видеть ни Дубавина, ни холодных скал. "Трудно, когда неинтересно". А я не знаю, интересно мне или нет. Вот так и не знаю. Дубавин не интересен - это я определенно знаю. Даже Новоселищев интересней его. А Кузовкин - славный ребенок. Он еще "просто Толя". А служба у него трудная, интересная и, наверно, ответственная. И ему ее доверяют, потому что он, наверно, хороший человек.
С Кузовкиным я познакомилась немногим раньше. Впервые я увидела его в кино. Он запомнился сразу: слишком похож на Валерку Панкова, каким тот был лет семь тому назад - в военно-морском училище. Такой же щупленький блондин с мальчишеским лицом, всегда готовым зардеться румянцем смущения, с тихим пытливым взглядом. Я посмотрела на него так пристально, что он смутился и отвел глаза. Потом он пришел в больницу как раз перед самым закрытием, попросил чего-нибудь от гриппа. Я хотела поставить термометр, но он испуганно запротестовал:
- Что вы, доктор, у меня температуры вообще не бывает ни при гриппе, ни при ангине. Организм такой.
- Оригинальный у вас организм.
- Не верите? Вот некоторые тоже не верят. А это факт.
Потом он спросил, беседовал ли со мной начальник погранзаставы. Я сказала: с какой стати? Он пояснил, что такой порядок - здесь пограничная зона, свой режим. Что ж, я не против беседы, особенно если это нужно для дела, с начальником заставы или с его помощником, мне все равно. Помощник был здесь, предо мной, сам лейтенант Кузовкин, Анатолий Иванович. Я говорила о себе, он рассказывал о своей жизни. Получилось не так официально, все как-то "по-домашнему". Правда, общих знакомых или мест, с которыми были бы связаны хотя бы воспоминаниями, не оказалось. В Ленинграде он никогда не был, в Крыму тоже. Родился в деревне учился на Волге. Окончил недавно погранучилище - и вот теперь служит здесь уже больше года. Ему нравится и море и тундра, он любит до поклонения Джека Лондона. Он, конечно, холост и даже невесты не имеет, потому что избранница его должна быть женщина сильной натуры, самоотверженная и мужественная патриотка, которая бы неизменно сопровождала его по всем дорогам трудной, но увлекательной жизни пограничника. А такие встречаются не часто. Такие, как я. Он это подчеркнул и тут же смутился. Забавно было слушать его наивную откровенность, срывающийся голос, наблюдать смущенный взгляд. Ему было двадцать два года. А мне двадцать шесть! Но мне почему-то казалось, что я старше его, по крайней мере, в два раза. Ведь он только начинал свою жизнь с азов, а я… да ведь, в сущности, и я вот отсюда, с Оленцов, заново начала свою жизнь. Но у меня была прелюдия, пусть неудачная, но ее не сбросишь со счетов, она оставила свой след и чему-то научила. Она дала мне то, что называют опытом или уроком. Горьким уроком.
- Что вы здесь охраняете? - спросила я Кузовкина, который, приняв при мне таблетку, не спешил уходить.
- Родину.
Из его уст это простое и дорогое для каждого из нас слово прозвучало как-то неподдельно просто и сильно, не утрачивая глубины и величия своего смысла. Ведь вот и Дубавин тоже как-то раза два произносил это слово, но у него оно не звучало, не было наполнено определенным содержанием, для него оно было просто обыкновенное слово, как "море", "небо", "дождь",
- Какой шпион здесь может пройти? Откуда? С моря? -продолжала я любопытствовать.
- Да, с моря.
- Но это же трудно, немыслимо на лодке переплыть море.
Он снисходительно улыбнулся: да, в эту минуту он был старше и опытней меня. А я все продолжала свои "аргументы":
- И потом, какой смысл переходить границу здесь? Как отсюда доберешься до центра?
- А может, ему и добираться до центра незачем. Может… - запнулся он и снова многозначительно улыбнулся.
А я спросила с чисто женским любопытством:
- Скажите, Толя, если это не тайна: вы лично много шпионов поймали?
- Это тайна… моя личная тайна, но вам я ее открою - ни одного. Только вы ее, пожалуйста, не разглашайте.
Глаза мальчишески насмешливые, озорные. Не поймешь, шутит или всерьез. Выкрутился. Нет, не такой он ребенок, как мне показалось. В своем деле он, должно быть, мастер.