Страница 143 из 153
Посмотрел на меня с торжествующим восторгом, потом опять поковырял тростью в водорослях, поддел уже другую, объявил громогласно:
- А это фуксы, или по-местному тура. По содержанию витамина С приближается к лимону. Из этого сырья добывают агар и альчин. Как вы, очевидно, знаете, один процент агара, добавленный в хлеб, придает последнему изумительное качество - хлеб может месяц не черстветь. А в медицине - это уже снова по вашей части - препятствует свертыванию крови. - И, подводя итог нашему знакомству с морскими водорослями, заключил с дружеским покровительством: - Вот так-то, товарищ Ирен. У вас красивое имя. В жизни не часто встретишь человека, в котором все прекрасно, начиная от имени.
Я не люблю пошлостей, поэтому решила напомнить слишком увлекшемуся ученому:
- Оригинален ход ваших мыслей - ценные изящные водоросли и мое имя в вашей обработке рядом и без всякого перехода.
Он нарочито весело и неестественно громко рассмеялся:
- В самом деле, без перехода. Просто я вижу, что вас этот силос нисколько не интересует.
- Вы ошибаетесь. Не силос, а йод. А я врач, как вам известно. Меня это не может не интересовать. Я вот думаю, почему все это богатство не находит своего хозяина?
- Не все сразу, любезная Ирен, придет время, придет и хозяин. Люди нужны, а людей здесь нет, не так много желающих ехать сюда. Романтиков вроде нас с вами больше в современной литературе, чем в жизни.
- Ну, не скажите: а полпоселка новоселов, приехавших из глубины России? - возразила я, вспомнив моих милых хозяев - Лиду и Захара Плуговых.
- Не будьте наивной, Ирен: половина из них неудачники, которые никак не могут найти себя в жизни. И не найдут - смею вас заверить. А другая половина примчалась за длинным рублем. Жить негде было, а здесь новые дома дают, вот и приехали. Сколотят деньгу и обратно улетят.
- Вы несправедливы к людям, Аркадий Остапович. Нельзя так плохо думать о людях, тем более что они того не заслуживают.
- Вы неправильно меня поняли: я вовсе не склонен осуждать их, отнюдь нет. Я просто излагаю факты языком презренной прозы. Такова жизнь. Поймите меня, трогательная наивность, - в жизни все сложней и проще.
- Не могу понять: сложней и проще, как это?
- Ну хорошо, не будем прибегать к парадоксам, тем более что мы с вами воспитаны на ортодоксах. Вот вы, Ирен Пряхина…
Как это непривычно звучит: Ирен, - перебила я.
- Вам не нравится, как вы выразились, моя обработка вашего имени, - быстро, без смущения продолжал он. - Это с непривычки. Хорошо - Ирина Пряхина. От этого вы хуже не станете. Так вот скажите мне, Ириночка, только честно, положа руку на сердце, вы решили остаться здесь, в Заполярье, на всю жизнь?.. Если вы ответите "да", я все равно не поверю вам. Ну, три года, от силы пять лет - и вы уедете в Ленинград, на худой конец в Мурманск, и никто вас не посмеет осудить. Никто.
- Посмеют и будут правы, - возразила я.
- Кто?
- Ну, те, кто приехал сюда навсегда. Между прочим, они уже осудили мою предшественницу. - Я вспомнила свою первую встречу с Лидой Плуговой в каюте посыльного катера.
- И совершенно зря. Впрочем, ей от этого ни холодно, ни жарко. Во всяком случае, не холодно, можно ручаться, потому что уехала она в Одессу, в мой родной город. Там у нее квартира, купит себе дачу и будет жить королевой. А?..
- Скажите, а у вас тоже в Одессе квартира?
Он не уловил иронии в моем вопросе, ответил поспешно:
- И дача. На берегу моря.
Мы подошли к дому Плуговых, и Дубавин вдруг торопливо заговорил о том, что он давно хочет познакомиться с моими хозяевами, короче говоря, напросился в гости. Мне самой хотелось продолжить наш разговор. Мы зашли в дом. Хозяев моих не было - они ушли с Машенькой в кино на детский сеанс, - Аркадия Остаповича это обстоятельство, кажется, обрадовало. Осматривая мое скромное жилище, он сказал, чтобы продолжить прерванный разговор, в котором, очевидно, был заинтересован:
- Чувствуется, что человек живет в этой комнате временно.
- Вы угадали: мне обещают свою квартиру, зачем же стеснять людей,
- Конечно, конечно, гораздо приятней иметь свой угол. Пусть временно, пусть ненадолго, но свою, как сказал один в прошлом популярный поэт.
- Это вы хорошо заметили: популярный в прошлом. У популярных может быть настоящее и прошлое - будущего у них не бывает. Будущее - удел талантливых поэтов.
Он улыбнулся и сказал не то одобрительно, не то осуждающе - он вообще умел скрывать свои мысли или придавать одним и тем же словам совершенно противоположное значение:
- Вот видите, и вам не чужды парадоксы.
- Между прочим, вы так и не объяснили свой парадокс о сложности и простоте жизни.
- Говоря популярно, это значит: жизнь - штука сложная, а потому жить нужно проще, естественней. Проще смотреть на вещи, на поступки и взаимоотношения людей. Не осложнять жизнь громкими словами и высокими философскими категориями. Поменьше ханжества. Маркс признавался, что ничто человеческое ему не чуждо. Гению не чуждо! А у нас иногда встречаются доморощенные провинциальные чистоплюйчики, которые делают вид, что они не пьют, не курят и за девушками не ухаживают, поскольку это вредно и аморально. Вам нравятся такие высоко-идейные ангелы?
- Поскольку против них Карл Маркс и вы, то я просто не посмею спорить с такими авторитетами.
- Вы, Ирен, перец красный, жгучий, злой. Но умница. Между прочим, у нас с вами в характерах много общего. hp знаю, чем это объяснить, но мне без вас бывает одиноко, тоскливо и неуютно. Чувствуешь, чего-то недостает. А ведь мы с вами спорим, не соглашаемся, на некоторые вещи смотрим по-разному. И в этом, должно быть, суть, главное. Иначе было бы однообразно и невыносимо скучно.
Он говорил, говорил, не давая мне слова вставить, чтобы возразить или согласиться. Он умел из необычных, красивых и громких слов плести запутанный, затейливый, искусный узор мыслей, в которых как-то странно и удивительно уживались рядом самые крайние противоречия; и стоило вставить или вынуть хотя б одно слово или взглянуть как-нибудь с другой стороны, как смысл его фраз менялся, появлялись новые оттенки, полунамеки, пунктиры. Он щедро, но, как правило, не грубо, а тонко осыпал меня комплиментами, объяснялся в своей любви ко мне, вздыхал, рисовал перспективы нашего будущего семейного счастья. Говорил искренне, во всяком случае, ни в голосе, ни в жестах, ни тем более в словах его я не могла, как ни старалась, уловить фальши или притворства. Правда, это касалось только его чувств. Потому что в другом… В другом было два Дубавина, два совершенно разных человека: один из них говорил языком высокой и чистой поэзии, другой - языком презренной прозы. Один был готов жить и умереть в прекрасном Заполярье, другой ненавидел этот край. Один был бескорыстен и щедр, другой мелочен и жаден. А может, это мне только казалось. Может, я в самом деле не поняла и не сумела разобраться в этой сложной натуре, не имея достаточного опыта. Новоселищев был весь как на ладони со всеми своими плюсами и минусами. Марат уж никак не был сложной натурой. А Дубавин… Я даже не могу сказать, нравился ли он мне. С ним, как он сам выразился, было уютно и свободно. Он много знал и умел интересно рассказать. Регулярно читал журналы "Новый мир" и "Иностранную литературу". Из современных писателей признавал лишь Лиона Фейхтвангера, Назыма Хикмета, Арагона и Паустовского.
- Эти умеют оригинально мыслить или, во всяком случае, сообщать то, чего я не знаю, но о чем догадываюсь интуицией, - объяснял Дубавин. - Они не назойливы и не скучны.
Из классиков он обожал Гейне и Джека Лондона. Вообще вкусы его состояли из странных и самых неожиданных сочетаний. Современной музыки он не признавал, говоря несколько снисходительно:
- Вот разве только Шостакович и Прокофьев…
Хотя он хорошо знал и литературу и музыку, любил много читать, судил строго и беспощадно, утверждая, что наши литература и искусство в большом долгу перед народом, что пока нет ничего значительного и выдающегося, достойного эпохи. О своей специальности он не любил говорить - "это скучно", хотя мне хотелось знать, что из себя представляет Дубавин как ученый. Мне помнились слова председателя о бездельниках из научно-исследовательского института. Новоселищев, конечно, не прав, успокаивала я себя, и все же мне хотелось знать, что дает людям деятельность целого коллектива здешних ученых. Аркадий Остапович объяснял мне, над какими проблемами они работают, называл темы диссертаций научных сотрудников. И все-таки я не была убеждена, что Новоселищев не прав на все сто процентов. Сам Дубавин показывал мне свои статьи в специальном научном журнале. А одна его статья была опубликована в областной газете. И хотя называлась она "Ученые Заполярья - народному хозяйству", прочитав ее, нельзя было сказать, что народное хозяйство нашего края получило какую-то особенно зримую помощь от местных ученых.