Страница 5 из 135
любуясь неподвижными перистыми облаками, чародеем-
волшебником раскрашенными в фиолетовые, оранжевые,
сиреневые, бирюзовые и еще какие-то не совсем
определенные, но яркие и приятные цвета. И знаем, что этот
художник-чародей и есть ожидаемое нами светило. Его
огненно-золотистые лучи искусно положили на небо эти
дивные краски.
После обеда командир дивизиона приказал мне срочно
приготовить корабль к выходу в море: предстоит поход на
остров Палтус. Комдив был озабочен: он, как и все мы,
понимал, что поход будет трудным, хотя до острова, как
говорят, рукой подать. В хорошую погоду он даже виден с
нашего пирса: огромным дредноутом стоит эта монолитная
каменная глыба посреди пролива, ведущего в нашу базу, и
мощные орудия его направлены в сторону моря. На острове
небольшой гарнизон артиллеристов и служащих сирены. Там
нет удобных подходов для швартовки даже таких небольших
кораблей, как наш "охотник", берега отвесные, гранитные,
вылизанные волнами и скользкие. Правда, только в одном
месте есть некое подобие бухточки, но войти в нее можно
только в часы прилива.
В зимние штормы всякое сообщение с островом
прекращается, кроме, конечно, радио и других воздушных
средств связи. Гарнизон запасается провизией летом. И надо
сказать, в короткую летнюю пору Палтус превращается в
уголок, который даже слишком избалованные люди могут
назвать прелестью.
Я был там однажды с адмиралом Пряхиным, и меня
поразила не столько красота этого огромного камня,
окруженного изумрудами валунов, рассыпанных в лазоревой
воде, несметные стаи птиц, чей неугомонный крик напоминает
большой оркестр в момент настройки инструментов, голубое
озерцо, обрамленное зеленью дикого лука, цветущего
сиреневыми помпончиками, сколько люди, населяющие этот
остров.
Батареей командует артиллерийский капитан,
тридцативосьмилетний армянин, раненный у Балатона и
служивший в последнее время в Одессе, человек
беспокойный, крикливый, но душевный и общительный. Он же
исполняет и должность начальника гарнизона, в который кроме
артиллеристов входит персонал сирены - все гражданские
люди, включая и самого начальника - шестидесятилетнего
бородача Ульяна Евдокимовича Сигеева, отца большого
семейства, состоящего, как говорят в шутку, из "шестнадцати
единиц", в число которых входят кроме самого Ульяна его
жена, она же и бабушка, старший сын с женой и двумя детьми,
дочь с зятем и третьим дедушкиным внуком, еще три сына и
две дочери.
Сам Ульян - крепкий, остряк, за словом в карман не
полезет, - отвечая на шутливые замечания по поводу столь
многочисленного потомства, говорил:
- Тут у нас условия: харч хорош, ночь длинна и керосин не
всегда завозят.
Поселился он на острове восемнадцать лет назад еще
безбородым. Поселился не на год и не на два, а на вечные
времена. Ступив на камень острова, покрытый бархатом мха,
ползучей березы, морошки и каких-то неизвестных ему ягод, он
степенно, по-хозяйски осмотрелся, увидел большой дубовый
крест над скалистым обрывом, решительно направился к нему.
Попробовал прочитать изрядно смытую двумя столетиями
надпись. По обрывкам слов понял, что здесь во времена
Петра Великого потерпели крушение российские мореходы.
Жена робко, с озабоченным выражением спросила, чья
это могила. Он ответил:
- Не могила, а памятник прадедам нашим. - И, поняв,
какие тяжелые думы встревожили женщину, прибывшую по
своей доброй воле "на край света", вдруг смягчившись, обнял
ее и сказал успокаивающе: - Ну, будет, пойдем. Посмотри туда -
там Северный полюс, совсем близко.
Она взглянула на низкий белесый горизонт, залитый
морем и небом, и спросила:
- Значит, это и есть край земли?
Дубовый крест петровских времен стоит и поныне и еще
простоит, может, сто лет, а на другом конце острова есть
кладбище: три могилки. В одной похоронен двухлетний
мальчик, самый младший сын Ульяна Евдокимовича, в другой -
его четырехмесячная внучка, а в третьей - солдат-артиллерист,
случайно сорвавшийся со скалы.
Мы должны были спешить на остров и как можно
быстрей доставить хирурга, чтобы на маленьком кладбище не
оказалось четвертой могилы.
Это случилось сегодня. Один из сыновей Ульяна
Евдокимовича, бесшабашный гуляка-парень, выпил больше,
чем полагается, и решил навестить соседей-батарейцев. В
потемках, да к тому же в метель, он сбился с тропинки и
забрел на артиллерийский склад. Часовой, солдат первого
года службы, заметил мелькнувший среди снежной мути
силуэт человека, дважды окликнул его. Ответа не
последовало. Он дал предупредительный выстрел вверх.
Парень невнятно выругался и опрометью бросился в сторону.
Тогда часовой выстрелил в него и попал в грудь.
Ранение было тяжелым, в счастливый исход мало кто
верил. На острове с нарастающей тревогой и нетерпением
ждали хирурга.
Он пришел на корабль, запыхавшийся, взволнованный,
внешне ничем не примечательный человек, от которого
ожидали подвига, и представился тихим, неуверенным
голосом:
- Лейтенант медицинской службы Шустов.
Василий Шустов, светлобровый, застенчивый юноша, с
мелким круглым лицом, тот самый хирург, от которого сейчас
все ждали чудес, стоял рядом со мной на верхней палубе,
держал в руках небольшой чемоданчик с инструментами. Я
предложил ему спуститься в мою каюту: нечего без толку
мерзнуть здесь наверху. Он послушно подчинился.
Командир дивизиона поторапливал: начался прилив, и
мы должны были поспеть войти в бухточку во время "большой
воды".Сильно раскачиваясь, корабль отвалил от пирса, и
навстречу нам в сумерках занимавшегося снежного полярною
утра побежали сердитые волны. Я представил, как трудно
будет спустить шлюпку и перебросить на берег хирурга,
должно быть молодостью и какой-то неказистой
застенчивостью не внушившего мне доверия, Думалось: не
могли послать хирурга поопытней и посолидней. Наверное,
побоялся искупаться в ледяном море.
Однако ему не сиделось в моей каюте. Он вышел на
палубу, поднялся ко мне на мостик. Я покосился на него,
ожидая увидеть взволнованное и растерянное лицо. Но он был
спокоен, собран и слегка задумчив. О чем он думает? О
предстоящей сложной операции или о том, как добраться
невредимым на шлюпке от корабля до обледенелого берега по
этим свирепеющим, ничего не щадящим волнам?
- Хорошо плаваете? - спросил я его довольно сухо.
Он посмотрел на меня, грустно усмехнулся и ответил с
достоинством:
- Постараюсь. - Затем спросил: - Простите, если я не
ошибаюсь, у вас на столе фотография Ирины Инофатьевой?
- Инофатьевой? - удивившись, переспросил я, но тотчас
же сообразил: - Да, Ирины, теперь Инофатьевой, а когда-то
Пряхиной.
- Она дочь нашего адмирала? - спросил он.
- Откуда вы ее знаете?
- По Ленинграду, - мимоходом бросил он.
Корабль входил в бухточку. В ста метрах от берега я
застопорил ход и приказал спускать шлюпку. Волны точно
ждали этого в надежде захлестнуть ее и проглотить вместе с
теми, кто осмелится оставить борт корабля. Шустов был по-
прежнему спокоен, - во всяком случае, он умел вести себя.
Едва шлюпка коснулась воды, как мичман включил мотор. Я
помахал рукой, желая удачи, но доктор не видел меня. Шлюпка
рывком оторвалась от корабля и тотчас же скрылась за
гребнем волны, как в воду канула. Через несколько секунд она
снова показалась, крошечная, беспомощная, упрямо
карабкавшаяся на гребень крутой волны. В голову назойливо