Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 135



любуясь неподвижными перистыми облаками, чародеем-

волшебником раскрашенными в фиолетовые, оранжевые,

сиреневые, бирюзовые и еще какие-то не совсем

определенные, но яркие и приятные цвета. И знаем, что этот

художник-чародей и есть ожидаемое нами светило. Его

огненно-золотистые лучи искусно положили на небо эти

дивные краски.

После обеда командир дивизиона приказал мне срочно

приготовить корабль к выходу в море: предстоит поход на

остров Палтус. Комдив был озабочен: он, как и все мы,

понимал, что поход будет трудным, хотя до острова, как

говорят, рукой подать. В хорошую погоду он даже виден с

нашего пирса: огромным дредноутом стоит эта монолитная

каменная глыба посреди пролива, ведущего в нашу базу, и

мощные орудия его направлены в сторону моря. На острове

небольшой гарнизон артиллеристов и служащих сирены. Там

нет удобных подходов для швартовки даже таких небольших

кораблей, как наш "охотник", берега отвесные, гранитные,

вылизанные волнами и скользкие. Правда, только в одном

месте есть некое подобие бухточки, но войти в нее можно

только в часы прилива.

В зимние штормы всякое сообщение с островом

прекращается, кроме, конечно, радио и других воздушных

средств связи. Гарнизон запасается провизией летом. И надо

сказать, в короткую летнюю пору Палтус превращается в

уголок, который даже слишком избалованные люди могут

назвать прелестью.

Я был там однажды с адмиралом Пряхиным, и меня

поразила не столько красота этого огромного камня,

окруженного изумрудами валунов, рассыпанных в лазоревой

воде, несметные стаи птиц, чей неугомонный крик напоминает

большой оркестр в момент настройки инструментов, голубое

озерцо, обрамленное зеленью дикого лука, цветущего

сиреневыми помпончиками, сколько люди, населяющие этот

остров.

Батареей командует артиллерийский капитан,

тридцативосьмилетний армянин, раненный у Балатона и

служивший в последнее время в Одессе, человек

беспокойный, крикливый, но душевный и общительный. Он же

исполняет и должность начальника гарнизона, в который кроме

артиллеристов входит персонал сирены - все гражданские

люди, включая и самого начальника - шестидесятилетнего

бородача Ульяна Евдокимовича Сигеева, отца большого

семейства, состоящего, как говорят в шутку, из "шестнадцати

единиц", в число которых входят кроме самого Ульяна его

жена, она же и бабушка, старший сын с женой и двумя детьми,

дочь с зятем и третьим дедушкиным внуком, еще три сына и

две дочери.

Сам Ульян - крепкий, остряк, за словом в карман не

полезет, - отвечая на шутливые замечания по поводу столь

многочисленного потомства, говорил:

- Тут у нас условия: харч хорош, ночь длинна и керосин не

всегда завозят.

Поселился он на острове восемнадцать лет назад еще

безбородым. Поселился не на год и не на два, а на вечные

времена. Ступив на камень острова, покрытый бархатом мха,

ползучей березы, морошки и каких-то неизвестных ему ягод, он

степенно, по-хозяйски осмотрелся, увидел большой дубовый

крест над скалистым обрывом, решительно направился к нему.

Попробовал прочитать изрядно смытую двумя столетиями

надпись. По обрывкам слов понял, что здесь во времена

Петра Великого потерпели крушение российские мореходы.

Жена робко, с озабоченным выражением спросила, чья

это могила. Он ответил:

- Не могила, а памятник прадедам нашим. - И, поняв,

какие тяжелые думы встревожили женщину, прибывшую по

своей доброй воле "на край света", вдруг смягчившись, обнял

ее и сказал успокаивающе: - Ну, будет, пойдем. Посмотри туда -

там Северный полюс, совсем близко.

Она взглянула на низкий белесый горизонт, залитый

морем и небом, и спросила:

- Значит, это и есть край земли?

Дубовый крест петровских времен стоит и поныне и еще



простоит, может, сто лет, а на другом конце острова есть

кладбище: три могилки. В одной похоронен двухлетний

мальчик, самый младший сын Ульяна Евдокимовича, в другой -

его четырехмесячная внучка, а в третьей - солдат-артиллерист,

случайно сорвавшийся со скалы.

Мы должны были спешить на остров и как можно

быстрей доставить хирурга, чтобы на маленьком кладбище не

оказалось четвертой могилы.

Это случилось сегодня. Один из сыновей Ульяна

Евдокимовича, бесшабашный гуляка-парень, выпил больше,

чем полагается, и решил навестить соседей-батарейцев. В

потемках, да к тому же в метель, он сбился с тропинки и

забрел на артиллерийский склад. Часовой, солдат первого

года службы, заметил мелькнувший среди снежной мути

силуэт человека, дважды окликнул его. Ответа не

последовало. Он дал предупредительный выстрел вверх.

Парень невнятно выругался и опрометью бросился в сторону.

Тогда часовой выстрелил в него и попал в грудь.

Ранение было тяжелым, в счастливый исход мало кто

верил. На острове с нарастающей тревогой и нетерпением

ждали хирурга.

Он пришел на корабль, запыхавшийся, взволнованный,

внешне ничем не примечательный человек, от которого

ожидали подвига, и представился тихим, неуверенным

голосом:

- Лейтенант медицинской службы Шустов.

Василий Шустов, светлобровый, застенчивый юноша, с

мелким круглым лицом, тот самый хирург, от которого сейчас

все ждали чудес, стоял рядом со мной на верхней палубе,

держал в руках небольшой чемоданчик с инструментами. Я

предложил ему спуститься в мою каюту: нечего без толку

мерзнуть здесь наверху. Он послушно подчинился.

Командир дивизиона поторапливал: начался прилив, и

мы должны были поспеть войти в бухточку во время "большой

воды".Сильно раскачиваясь, корабль отвалил от пирса, и

навстречу нам в сумерках занимавшегося снежного полярною

утра побежали сердитые волны. Я представил, как трудно

будет спустить шлюпку и перебросить на берег хирурга,

должно быть молодостью и какой-то неказистой

застенчивостью не внушившего мне доверия, Думалось: не

могли послать хирурга поопытней и посолидней. Наверное,

побоялся искупаться в ледяном море.

Однако ему не сиделось в моей каюте. Он вышел на

палубу, поднялся ко мне на мостик. Я покосился на него,

ожидая увидеть взволнованное и растерянное лицо. Но он был

спокоен, собран и слегка задумчив. О чем он думает? О

предстоящей сложной операции или о том, как добраться

невредимым на шлюпке от корабля до обледенелого берега по

этим свирепеющим, ничего не щадящим волнам?

- Хорошо плаваете? - спросил я его довольно сухо.

Он посмотрел на меня, грустно усмехнулся и ответил с

достоинством:

- Постараюсь. - Затем спросил: - Простите, если я не

ошибаюсь, у вас на столе фотография Ирины Инофатьевой?

- Инофатьевой? - удивившись, переспросил я, но тотчас

же сообразил: - Да, Ирины, теперь Инофатьевой, а когда-то

Пряхиной.

- Она дочь нашего адмирала? - спросил он.

- Откуда вы ее знаете?

- По Ленинграду, - мимоходом бросил он.

Корабль входил в бухточку. В ста метрах от берега я

застопорил ход и приказал спускать шлюпку. Волны точно

ждали этого в надежде захлестнуть ее и проглотить вместе с

теми, кто осмелится оставить борт корабля. Шустов был по-

прежнему спокоен, - во всяком случае, он умел вести себя.

Едва шлюпка коснулась воды, как мичман включил мотор. Я

помахал рукой, желая удачи, но доктор не видел меня. Шлюпка

рывком оторвалась от корабля и тотчас же скрылась за

гребнем волны, как в воду канула. Через несколько секунд она

снова показалась, крошечная, беспомощная, упрямо

карабкавшаяся на гребень крутой волны. В голову назойливо