Страница 26 из 135
как челнок, взад-вперед.
Долгим, внимательным взглядом он посмотрел на
фотографию Ирины, стоящую перед ним на столе. Затем
спросил многозначительно:
- Где она теперь?
- Не знаю, Игнат Ульянович. В Ленинграде, наверно.
- Там, на обороте, написаны хорошие слова о счастье.
Ее пожелание сбылось. Легкая рука, значит.
- О, да ты даже знаешь, что на обороте написано!
- Матросы - народ любопытный. Уборку тут у вас делали,
ну и случайно прочитали.
- Сами прочли и боцману доложили, - сказал я, и мы оба
рассмеялись.
Он взял у меня из рук фотографию Ирины Пряхиной,
посмотрел на нее тихими мечтательно-грустными глазами, а
затем попросил совершенно серьезно:
- Андрей Платонович, зачем вам эта карточка? Отдайте
ее лучше мне.
Я удивился необычной просьбе:
- Как это зачем? Память о друге юности. Мы с Ириной
Дмитриевной были друзьями и расстались друзьями. А тебе
она с какой стати? Ты разве с ней знаком?
- Видите ли, - начал он, хмурясь и подбирая слова,
чтобы составить из них туманную фразу, - рука у нее легкая:
пожелала вам счастья - сбылось, пусть и мое счастье сбудется.
Эти слова можно было бы принять за шутку, но в том-то и
беда, что мичман не шутил: об этом говорили его правдивые,
не умеющие лгать глаза.
- Странная у тебя просьба, Игнат Ульянович. Ты о ней
что-нибудь знаешь, об Ирине Дмитриевне?
Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и
вместо ответа произнес обиженно упавшим голосом:
- Значит, не хотите мне счастья желать.
- Да не не хочу, а не могу, пойми ты меня: карточка
дареная, с дарственной надписью. Не имею права. Представь
себе - как бы сама Ирина на это дело посмотрела?
Он был убит моим решительным отказом и все-таки не
хотел терять надежды, настаивал:
- Ну хоть на несколько часов. Завтра я вам верну. Вы ж
говорите, что здесь будете ночевать.
- Хочешь переснять?
- Так точно, - честно признался он.
Меня подмывало любопытство: "Зачем ему
понадобилась фотография Ирины?", но я не стал его донимать
бестактным допросом, понимая, что дело идет о какой-то
глубоко личной, сердечной тайне. Я дал ему фотографию до
утра, и он тотчас же, не теряя времени, сошел с корабля и
направился в поселок, должно быть, искать фотографа.
Проводив мичмана Сигеева до причала, я задержался на
деревянном, пахнущем сельдью помосте и осмотрелся.
Стояла подслеповатая, но далеко не глухая полярная ночь,
порывистый жесткий норд-ост нагнал туч, сплошь заслонил
небо, и в густой темноте, раскачиваясь, зябко мерцали сотни
электрических огоньков, рассыпанных полукругом вдоль бухты.
Гораздо меньшее число огней, золотистых, красных, зеленых,
плавало и колыхалось на поверхности зыбкой студеной воды.
В проливах и за каменной глыбой, прикрывающей бухту,
неистово и устрашающе ревело море, как раненый и опасный
зверь.На кораблях подали команду пить чай. Холодный,
пронзительный ветер особенно располагал к выполнению этой
команды, и я не замедлил спуститься в кают-компанию, где
уже собрались офицеры флагманского корабля. Мы сели за
стол, на котором через минуту появились белый хлеб,
сливочное масло, сахар и стаканы с горячим золотистым чаем.
И в это же самое время радист передал мне следующую
радиограмму: "Капитану третьего ранга Ясеневу. У восточного
мыса острова Гагачий потерпел катастрофу рыболовецкий
траулер "Росомаха". Немедленно выйдите в район катастрофы
и примите меры к спасению экипажа. По выполнении сего
следуйте в базу".
Я приказал дать сигнал тревоги и приготовить корабли к
отплытию. Кают-компания в один миг опустела. Из недопитых
стаканов теплился почти прозрачный пар. Это напоминало что-
то знакомое с детства, то ли виденное, то ли вычитанное в
приключенческих книгах: догорающие костры поспешно
оставленных биваков, звонкая тишина леса.
Мысль эта сверкнула падающей звездой и угасла, что бы
уступить место новой, завладевшей всем моим существом: в
сорока милях отсюда в беспощадной, всеистребляющей
морской пучине, среди мрака полярной ночи отчаянно
боролись за жизнь смелые и сильные люди.
Остров Гагачий расположен между Завирухой и бухтой
Оленецкой. Принимая во внимание скорость кораблей и
расстояние от места катастрофы до ближайшей стоянки,
быстрее всех могут подойти к острову Гагачьему наши корабли.
Но смогут ли они благополучно преодолеть эти сорок миль
беспокойного моря, поднятого на дыбы мятежным норд-остом?
Не придется ли нам самим просить о помощи?
Все эти вопросы, разумеется, ни в какой степени не
могли отразиться на моем решении немедленно выполнять
приказ.
Наши корабли, оставив за кормой тихую, приветливо
искрящуюся огнями бухту Оленецкую, начали с большим
трудом пробираться сквозь бесконечную цепь волн, несущихся
нам навстречу. Волны грубо толкали в левый борт,
обрушивались сверху на палубу, норовя если не раздавить
своей тяжестью, то уж обязательно опрокинуть небольшие
корабли, спешащие на помощь людям. Еще при Дмитрии
Федоровиче Пряхине нам приходилось бывать в суровых
переделках, но такой волны мы, пожалуй, еще не видали.
Море выло, бесновалось, заливаясь в темноте
дьявольским хохотом. Я стоял на мостике рядом с Нанковым,
разговаривал с ним вполголоса, потому что сама обстановка
принуждала к этому, а он не всегда разбирал мои слова,
заглушаемые грохотом волн и шумом ветра. Мы говорили о
предстоящей трудной операции по спасению людей, если они
окажутся живы.
- Без шлюпок не обойтись, - отрывисто говорил Панков,
всматриваясь в пустынную темноту.
- Для начала спустим одну. Подберем самых сильных и
самых ловких ребят, отличных гребцов. И офицера. Нужен
сильный человек, виртуоз в управлении шлюпкой. - Говоря это,
я перебирал в памяти всех своих офицеров. Большинство из
них неплохо владели шлюпками, но сейчас этого было
недостаточно: управлять шлюпкой при такой волне мог только
мастер. - Кто у вас может?
Панков молчал, казалось, он не расслышал моих слов. Я
уже хотел было повторить вопрос, как он, не меняя позы и не
отрывая глаз от серого мрака, перейдя на "ты", сказал:
- Есть такой человек. Вспомни училище, зачеты на
управление шлюпкой... шлюпочные гонки.
Я понял его с первого слова: Панков говорил о себе. Да, в
училище не было ему равного в управлении шлюпкой и на
веслах и под парусами. Лучшей кандидатуры и желать нельзя.
Но он командир корабля. Оставить корабль без командира? На
такое можно было решиться лишь в самом исключительном
случае. А здесь разно не исключительный случай: на карте
стоит жизнь многих людей, и не только рыбаков, потерпевших
катастрофу. От командира шлюпки зависело выполнение
приказа и жизнь матросов-гребцов.
- Разреши мне, Андрей Платонович.
Панков повернулся ко мне лицом, вытянулся, руки по
швам. Вид строгий и решительный. Мы молча смотрели друг
на друга. Слова здесь были неуместны: они но могли передать
того, о чем говорили наши взгляды. "Ты же отлично
понимаешь, что мы идем на риск, и тут, как нигде более, нужны
умение и опыт. Все это есть у меня", - говорили большие,
широко раскрытые, настойчивые глаза Валерия. "А корабль?" -
спрашивал я бессловесно. "Ты останешься за командира
корабля". - "Ты подвергаешь опасности свою жизнь и жизнь
своих матросов". - "Да, ради спасения людей". - "У тебя на
берегу есть дочь, жена". - "У тех, ожидающих нашей помощи,