Страница 81 из 109
дальше ты уже сам догадывайся, как было дело в ванной. Из женского пола он
признавал только пионерок, обязательно в галстуке, но сидел не за изнасилование, а за
карман, до этого за шантаж, а ещё раньше за мошенничество, за все такие дела больше
двух лет не дают.
Из вольных появилась еще Зазирная, старший лейтенант медицинской службы,
фигуристая бабенка, военфельдшер. Явилась как-то при всех регалиях – два ордена
Красной Звезды, орден Отечественной войны, штук пять медалей, прошла от
Сталинграда до Берлина, по всем статьям баба не промах, сразу положила глаз на
Вериго. Она еще не работала с нашим братом, но быстро вошла в роль и со мной
только так: зека Щеголихин, сходи туда, принеси сюда. Светлана Самойловна называла
нас всех по имени-отчеству, меня просто Женей и всегда на вы, у нее избыток
вежливости. Светлана вольняшка не типичная, а вот Зазирная – в самый раз. По
рекомендации Вериго меня назначили ординатором терапевтического отделения, для
начала мне 15 больных (а потом и 20, и 25, да плюс ночное дежурство). По утрам я
делал обход вместе со Светланой, заполнял истории болезни, выписывал назначения, и
сам же их выполнял. Пульников сначала делал операции один, вскоре появился из
вольняшек Бондарь, тоже хирург, лет тридцати, полноватый, румяный, улыбчивый,
стали делать сложные случаи вдвоем, а я стоял рядом с ними и наблюдал весь
операционный день. Конечно же, мечтал принять участие.
Другая жизнь началась не только в медсанчасти, но и по всему лагерю. Огромный
клуб КВЧ с фотографией, библиотекой и кинобудкой, новая баня, парикмахерская – все
было сделано для рабочего поселка Соры, для тех, кто будет жить здесь при
коммунизме, а нас, как только объявит Москва по радио, что комсомольцы в Соре на
Всесоюзной ударной досрочно закончили комбинат, развезут этапами на другие
ударные. Между прочим, начальником банно-прачечной части стал мой знакомец
Хабибулин, вся его свита шестерок заняла места в каптёрках, в истопниках, и на
складе.
По другому зажила КВЧ – культурно-воспитательная часть. Как с неба свалилась
большая библиотека, газеты появились, «Правда», «Красноярский рабочий»,
«Советская Хакасия» и даже «Литературная газета», уму непостижимо. Каждую
неделю привозили кино, появился Жора-киномеханик, открылась фотография, в любой
день можешь прийти и запечатлеть свой портрет для истории, причем шмотьё можешь
надеть вольное – бобочку (рубашку) белую, лепень (пиджак) черный и галстук,
именуемый по фене гудком, или гаврилкой, чтобы ничего лагерного. В кабинете
начальника КВЧ появился даже приемник, можно ловить хоть Москву, хоть Ленинград.
Артистов набрали большую бригаду, причем интернациональную – лирический тенор
венгр Леонид Лангбауэр, он спел что-то на 58-10, поляк, циркач-фокусник, тоже по 58-
й, прекрасный гитарист из Ленинграда Рубашкин, он пропил с другом бархатный
занавес и не давал нам сейчас покоя: кодеинчику бы, дионинчику бы! Лабухи
собрались один к одному щипачи, фармазоны и охмурялы, засияли духовые
инструменты, полный набор. Теперь я чуть-что бежал в библиотеку. Кроме трудов
Ленина и Сталине, были тома Гёте и Шиллера, Шолохова и Леонова, книги о войне,
стихи Маяковского. Но особенно меня поразил Энциклопедический словарь Гранат с
лиловым овальным штампиком: из библиотеки такого-то. Осудили кого-то с
конфискацией, и вот мы имеем шанс просветиться. Шикарнейшее издание Брокгауза и
Эфрона. На титульном листе голый атлет, наклонившись, срывает цветок. Из такой
книги в детстве мы всей улицей вырывали листки и делали голубей. Некому было нас
остановить и вразумить, что этим книгам со временем цены не будет. Жили мы тогда в
Троицке, в Летягинском переулке, у нас был типичный дореволюционный дом и двор,
его следует описать, такие дома стали редкостью и скоро совсем исчезнут, а дворов
таких уже никогда не найдешь.
Именно в таких домах и жила Россия до революции, если не считать усадебных
строений и редких княжеских дворцов. Это был городской мещанский тип застройки,
управа не разрешала строить иначе. Хорошо помню вид с улицы – деревянные ворота с
двускатной кровлей, калитка, рядом скамейка. Входишь и видишь просторный
длинный двор, справа дом, парадное крыльцо под навесом с резьбой и ажурными
украшениями, слева плотный тесовый забор или заплот, возле него мальвы, петуньи,
душистый горошек, дальше, слева колодец с бревенчатым срубом, с воротом и ведром
на цепи. А справа палисадник, да-да, палисадник внутри двора, огороженный, там
сирень, акация и маленькая беседка. Дальше круто поднимается из земли холмик, в нем
тяжелая дверь в погреб, там вечно темно и холодно. Доставала как-то мама крынку с
молоком, и я увидел полоску белого льда под соломой – летом, в жару, как он туда
попал? И, наконец, дальше, на самом краю двора, банька, коровник и конюшня, а
сверху сеновал с лестницей и особым люком, чтобы сбрасывать сверху сено лошадям.
Теперь о доме, он был типичным не только для Троицка, но и для всей срединной
России и, наверное, для городов Сибири. Деревянный, на кирпичном цоколе, под
железной крышей. Входа в дом два – парадный с крутыми ступенями наверх, и черный,
за углом. В цоколе кухня и какие-то помещения, раньше здесь жила прислуга. В
большом чулане было полно всякой рухляди, книги в тяжелых переплетах с кожаными
корешками, с тиснением, некоторые даже с металлическими застёжками,– всякие там
Библия, Евангелие, собрание сочинений графа Л. Н. Толстого и прочая дребедень,
вроде Энциклопедического словаря Гранат. Некому было сказать мне, как все это
ценно, мама моя была неграмотной, но дело совсем не в этом – о ценности не могло
быть и речи. Что такое Словарь Гранат в 1935 году в нашей стране, да еще в нашей
семье, гонимой и перегоняемой? Это подлежащая уничтожению политически вредная
писанина, восхваляющая царей, помещиков и буржуев, палачей и кровопийц, в ней всё
искажено апостолами невежества, извращено во вред пролетариату. Это было наследие
мракобесия, от него мы обязаны отказаться раз и навсегда, поскольку история началась
с октября 1917 года. Мать моя знала, что к чему, лучше сжечь всё вредное, царское,
церковное, или порвать на голубей – пусть летают. А дом достался моим беглым дедам
по дешёвке, они в складчину его купили и на подставное лицо. Хозяина посадили,
хозяйку сослали, наследники вынуждены были в спешке продавать всё вместе с
Гранатом и графом Л. Н. Толстым. Рухнула у них вся жизнь, у тех людей.
А у кого началась?..
11
Настал день моей первой операции, главное желать, из жизни строить мечту, а из
мечты – действительность. Не только для меня, для всего персонала получился особый
день, возвышенный, как день причастия. Все хорошо настроились, видели мое
волнение, мою тщательную подготовку, знали, как я ждал разрешения Пульникова, а
потом еще капитана Капустина. Выслушал пожелания Светланы Самойловны: у
хирурга должны быть руки женщины и сердце льва. Вериго добавил: у каждого
хирурга должно быть свое кладбище. Настроение у всех приподнятое, будто
готовились к премьере спектакля, впрочем, лучше не сравнивать, если речь идет о
доверии самом главном – спасти человека. Даже Зазирная улыбалась. Пульников
сегодня всего лишь ассистент. Моем руки в тазах (по Спасокукоцкому), обрабатываем
руки спиртом, кончики пальцев йодом. Аппендицит – воспаление червеобразного
отростка слепой кишки, аппендэктомия – его удаление. Первый мой пациент –
Бармичев, кларнетист из КВЧ, молодой, красивый, как и положено самому первому,
учился в музыкальном училище, связался со шпаной в Сокольниках и попал, в конце