Страница 40 из 109
рыцарь многих качеств», – продолжала она, забавляясь, считая, что я прикидываюсь.
Только круглый дурак выберет колхоз вместо пионерского лагеря. – «Софья Львовна, я
никогда не возился с детьми, не работал, не смогу, честное слово! – Я остановился. –
Давайте сразу подберём кого-нибудь». Комсорг взяла меня за руку и сдвинула с места в
направлении улицы Токтогула, где Пролетарский райком. «Ты там будешь военруком –
раз. – Она стала загибать пальцы перед моим лицом. – Физруком – два, вожатым,
заправилой самодеятельности, а ещё ты посмотри на свою внешность. – Она
грациозным жестом повела рукой снизу вверх от земли до верхушки тополей. – Для
ребят внешность имеет огромное значение». Её внешность действительно имеет
значение, у нас все в неё влюблены. «Военрук, физрук, музрук, Ваня-многорук, я тебе
кличку дарю сказочную. Ты там будешь незаменим, – продолжала она, – тебя будут на
руках носить девочки-пионервожатые». – «Пощадите, я на колени встану! – взмолился
я, догадываясь, что буду за этих девочек делать всю работу с утра до поздней ночи, да
лучше уехать в самый зачуханный колхоз, чем возиться с пионерами и отвечать
буквально за каждого. Я ни спать, ни есть не буду, покой потеряю, всё потеряю. – У
меня уважительная причина – иду в армию». – «Пойдёшь, но не завтра же. Сейчас
ребятам дают возможность закончить десятый класс». – «Я поступаю в лётное
училище, хочу стать лётчиком-истребителем». – «Кого ты будешь истреблять,
Щеголихин? Война уже скоро кончится». – «Я буду мирным лётчиком, небо – моё
призвание». – «Если так, молодец, – сказала она без усмешки. – А то я думала, ты
писателем будешь, в очках, сутулый и на пиджаке перхоть». Я фыркнул, с какой стати
писателем? – «Пришла я в первый день, смотрю – стенгазета, стихи и подпись «Ваня
Щеголихин». Почему, кстати, Ваня, а не Иван?» Действительно, почему? Пока носом не
ткнут, сам не догадаешься. С Ваней – всё, отныне только Иван. «Писателем я не буду,
это твёрдо, буду лётчиком». – «Я уверена, ты достигнешь больших успехов».
У неё была ручка с золотым пером фирмы «Паркер», отец подарил, он принимал
американскую помощь по лендлизу – «студебеккеры», яичный порошок, тушонку. А по
другой версии, для нас более интересной, подарил жених, молодой полковник. Отсюда
и кличка – Сонька Золотая ручка.
«Общение с пионерами тебе не повредит, ты по натуре замкнутый, надо научиться
владеть собой. Важно начать самовоспитание, преодолеть в себе барьер
психологический. Ты будешь офицером, но пока ведёшь себя, действительно, как поэт,
предпочитаешь одиночество». Молодчина, когда успела заметить? Впрочем, учителя
изучают психологию, педагогику, умеют наблюдать и делать выводы, чтобы правильно
воспитывать каждого ученика. – «У тебя есть, чем увлечь детей, поверь мне, Иван. Ты
всё умеешь, ты мигом создашь кружок самодеятельности, и вы будете творить чудеса.
Ты можешь быть выдающимся организатором под настроение, я же знаю». Да, я упрям
в достижении цели, но – своей цели, а не навязанной со стороны, здесь я люто
открещиваюсь. Всё лето пройдёт в возне с пионерами, я там испсихуюсь весь. А она
меня ведёт. За руку. Пришли в райком, прямо к секретарю – молодая, примерно как
наша Софья, и чем-то на неё похожа, в белой блузке, коротко стрижена и тоже довольно
симпатичная. Подала мне руку: – «Новожилова» – «Он в курсе, – сказала Софья
Львовна, – но упирается». – «Как это упирается? – Новожилова вскинула брови. – Да ты
в своём уме, Щеголихин? На твоё место просится человек сорок. Мы тебе оказываем
большое доверие. Перед нами поставлена задача образцово организовать отдых детей.
На летнюю оздоровительную кампанию отпускается в этом году более пяти миллионов
рублей. Пионерский лагерь военного завода будет самый большой, на шестьсот детей».
С ум-ма сойти! Я думал, как в школьном классе, человек 30-40, а тут шестьсот
оглоедов! Как я справлюсь с такой ордой?! Новожилова взяла со стола бумагу. «Тебе,
Щеголихин, оказано большое доверие, и ты нас не подведёшь. Из восьмой школы всего
только ты один, трое из семнадцатой и двое из тринадцатой. Тебя и в горкоме знают,
тебя даже военный комендант знает. Восьмая по строевой подготовке держит первое
место, мы тобой гордимся».
«А кого вы наметили из тринадцатой школы?» – спросила Золотая Ручка и глянула
на меня лукаво. – «Лилю Власову и Машу Чиркову».
Что тут можно сказать? Ни один мускул не дрогнул на его лице. Правда, слегка
перешибло дыхание. Они приходили к нашей Софье как раз по этому делу, когда я стоял
на посту. Всё меняется. Не страшны мне шестьсот пионеров, пусть их будет шестьсот
тысяч. Милая Софья Львовна, я стою перед вами на коленях до сих пор.
15
5-го июня мы окончили девятый класс, а 6-го десант союзников высадился в
Нормандии – открылся второй фронт. В тот же день мы с Лилей оказались в пионерском
лагере военного завода, в селении Чон-Арык, в предгорьях Ала-Тоо. Жара стояла
неимоверная, по слухам, до 60-ти градусов, лопалась кожа на ногах от зноя и сухости.
День от подъёма до отбоя был расписан буквально по минутам. Если в каком-то отряде
детям выпадало чуточку свободного времени, вожатой сразу выговор за
неорганизованность. Всюду строем в шеренгу по два – и купаться, и в столовую, и на
сбор курая для костра, и на линейку утреннюю и вечернюю. Мне пришлось
командовать при общем построении на линейку, играть на баяне марш при подъёме
флага утром и гимн при спуске флага вечером, рисовать стенгазету, готовить
самодеятельность, разгружать продукты для пищеблока, чистить картошку с
дежурными по кухне, принимать новый поток пионеров и отправлять по домам старый,
ну и, конечно, проводить военную игру «Битва жёлтых с зелёными». Весь лагерь
делился на два отряда, медсестра красила один бинт зелёнкой, другой акрихином,
резала на ленточки, и каждый делал себе повязку на рукав. Самодеятельность готовили,
как в школе, танцы, песни: «Огонёк», «Землянка», «Офицерский вальс». Детям
нравились именно взрослые песни, а пионерские шли вторым номером.
От зари до зари все мы вертелись как белки в колесе. После отбоя ещё заседал
штаб вожатых: что сделано, что не сделано, разбор недостатков и планы на завтра. В
двенадцать ночи все уже спали, только мы с Лилей сидели на склоне горы над лагерем.
Двое из шестисот. Смотрели на слабые огни города в далёкой низине. Мечтали. Ждали
падающую звезду – загадать желание. Моё было связано со словом падение. Мне было
уже семнадцать лет, я давно знал, мы с Лилей уже созрели для того самого. Она тоже
знала, но вела себя так, будто и не желала знать. Мы отваживались говорить
недомолвками, загадками, намёками, а Лиля ещё и с насмешкой, с издёвкой над чьей-то
слабостью, а может быть, и неумелостью, кто её знает. «Ты, конечно, мечтаешь, но фиг
получишь». Ещё как получу! В крайнем случае с другой. «Да-а?! Только попробуй!» В
накале спора полагалось бы ей тут же обнажиться и утвердить свой приоритет, однако
увы. Но так бывало у нас не каждый день, чаще мы элегически мечтали о будущем, как
я пойду в училище, потом буду летать, а она за меня волноваться. «Главное не в этом».
А в чём? «Я буду ждать тебя».
Для девушек военной поры не было ничего возвышеннее и романтичнее, как
ждать. «Она ждёт», – с завистью и восхищением говорили девчонки в 13-й школе о
Тане Калитиной из 10-го класса. «Смотри, Таня Калитина! – сказала мне таинственно
Лиля на ноябрьской демонстрации. – Она ждёт». Я увидел высокую, стройную и
строгую девушку с чуть надменным лицом и заволновался, будто она меня ждала.
Подумал, все стихи и песни войны – для неё, про неё – «Жди меня», «Тёмная ночь,