Страница 2 из 109
оклемался вроде, петь перестал, и пошёл уже своими ногами. А зона совсем близко,
сияет, как самое светлое место на земле. Да будет свет, приказал Бог, и стал свет. «И
увидел Бог, что это хорошо!» Ха-ха! Чистилище наше огороженное, богомерзкое,
век бы тебя не видеть, но мы спешим туда, торопимся, будто в дом родной.
«Женя-а! Мне пятьдесят шесть дней осталось! – кричит Пульников. – Женя, я
всех люблю. И мусора этого тоже, – Пульников изо всех сил мутузит конвоира по
спине. – Как выйду, мечту исполню!» Вся Хакасия уже знает про его мечту – взять
свободно бутылку водки, поставить её на стол, и чтобы все видели, она в бутылке,
не в грелке, не в заначке, и Пульникову ничего не грозит. Рядом гранёный стакан
поставить, и чтобы ни одна сука не запретила Пульникову держать всё на столе
круглые сутки и днём, и ночью. Пусть он не будет пить, но всё равно должна
бутылка стоять и доказывать его свободу, такая вот у хирурга мечта. А мне
осталось… Не дней и даже не месяцев. И лет мне осталось не один, не два. И не
три-четыре. Но сейчас я тоже вместе с Пульниковым всех люблю.
Добрели, дошли, дотащились. Саша вдруг встал столбом и – где пистолет? Мы
его хлоп-хлоп по кобуре – пусто. Тут самый момент сказать: мы похолодели, весь
наш кумар как ветром сдуло, ни водки не было, ни пельменей. «Женя, мне
пятьдесят шесть дней», – плачуще сказал Пульников. Сейчас никто в мире не
угадает, что нас ждёт, если мы подведём к вахте пьяного конвоира, и он заявит,
оправдываясь, что мы похитили пистолет. Ничего ему не остаётся, как состряпать
рапорт, что мы, зека такие-то, напоили его с целью завладеть оружием. Не шапка
пропала, не пайка, не кайло, пистолет ТТ с полной обоймой, и тут всего можно
ожидать – и побега, и террора и даже вооруженного восстания. Завтра явится Кум из
Первой хаты, и начнёт мотать нам новое дело, очень даже легко. А Пульников
считает дни, часы и минуты до глотка свободы.
Надо брать власть, и притом немедленно. «Пошли обратно! – скомандовал я. –
Будем искать следы».
«Следы». Мы же не просто шли, мы пьяного волокли и не следили за путём-
дорогой. Да и позёмка крутит-вертит, какие могут быть следы?! Потеряй станковый
пулемёт, его тут же заметёт снегом. Если бы мы шли по ровному тротуару, была бы
надежда, но мы брели по канавам и буеракам, через ямы, пеньки, колоды. Посёлок
БОФа недавний, тайга была год назад, тут сам чёрт ногу сломит, где теперь искать
пистолет? Одна надежда, что ТТ не пушинка, ветром не унесёт, в крайнем случае, с
миноискателем можно найти, сапёров позвать из Красноярска. Надо же было кобуру
застегнуть, как следует, чёрт вас дери, разгильдяи. Я тут же проверил кобуру –
крепкая застёжка, всё, куда надо вдето.
«А тебе давали оружие? Может, ты нас пустой сопровождал?» По лагерю они
не имеют права появляться с оружием за исключением особых случаев, бунта,
например, или битвы барак на барак. Ходят обычно с палкой, по-нашему термометр.
«Давали, мать-перемать! – огрызнулся конвоир. – Это вы, суки, похитили.
Ат-тветите по закону!» Я его тащу всю дорогу, как рикша, он цепляется за меня, как
за мамину юбку, и вместо благодарности, что мы слышим? Он обещает нам срока
намотать.
«Вернёмся к Кате, – сказал я, – там он снимал полушубок, и ремень с кобурой
вешал».
Идём обратно. Стараемся найти свой след. Хирург ногами снег загребает,
авось повезёт, пистолет попадётся, а Саша опять затянул «Цыганка с картами,
дорога дальняя». Он даже не отрезвел ничуть от потери оружия, за что трибунал
может ему влепить на всю катушку, он свалит на нас с хирургом, и все дела.
«Провокация! – с одышкой сказал Пульников, пиная снег то с правой ноги,
то с левой. – Хотят мне третий срок намотать. У-у, мусор!» – и опять конвоира по
спине, по спине. Вариант вполне допустимый, кроме него хирурга в лагере нет, а
зека прибывают и прибывают на стройку молибденового комбината, так что давай,
Пульников, оперируй дальше, у тебя хорошо получается, ты в системе Гулага уже
двенадцать лет. Да и что тебе на свободе делать? Жена тебя давно забыла, дети твои
выросли, писем никто не пишет, и куда ехать после освобождения, ты сам не
знаешь. А коли так, мы тебя не бросим на произвол судьбы, обеспечим тебе в лагере
приют, почёт и уважение. У Пульникова зубы стучали не от мороза, а от
предстоящей гибели. А я уже в который раз думаю: сколько же лет надо просидеть,
чтобы отвыкнуть насовсем от свободы?..
Ночь, мороз, метель, чикиляем мы втроём в сторону посёлка БОФа, и шествие
наше имеет странный вид: один идёт руки в брюки, хрен в карман, а двое перед ним
пляшут, будто нанялись, турусы разводят, кренделя выписывают, снег на ветер
пускают. Метёт позёмка, крутит, вертит, зябко уже нам от тоски и дурных
предчувствий, идём в Катин барак. Одна польза от поиска – выветрится хмель до
донышка, и на вахте мы будем в состоянии дать трезвое объяснение. А там
разбирайтесь, может быть, вы действительно не давали ему оружия.
«Женя, пистолет чёрный, – нудно тянет хирург. – Пожалуйста, пригибайся,
согни свою шею пониже. – Женя, мне хотят новый срок, неужели не понимаешь? –
Он хватал меня за рукав. – Я же тебе операции доверяю, я же твой учитель, Женя!»
– Он уже был на грани истерики.
Дошли мы снова до Катиного барака, а там уже ни огонька, бухаем в двери,
будим, кого попало, – где Катя живет? Разыскали, стучим. Боже милостивый, если
ты есть, помоги нам! Катя уже спала и ребёнка уложила, голос у неё грубый за
дверью: «Чего надо?» – «Катя, извини, мы оставили у вас важную вещь». Она
открыла. «Женя, честно, выпили всё до грамма». Она поняла так, что мы вернулись
за добавкой. Я ей про пистолет, она сразу заахала. Вошли в комнату, не выпал ли он
где-нибудь возле вешалки, когда этот олух снимал полушубок. Конвоир с размаху
сел на табуретку возле умывальника, и табуретка поехала, я его едва успел поймать.
«Хо-осподи! – Катя худенькая, ключицы торчат как удила, со вздохом
поправила волосы, страдая из-за нас с хирургом. – У, чёрт комолый!» Замахнулась
на него так, будто с лица земли хотела смахнуть, ей же ясно, ничего мы здесь не
оставили, она всё прибрала после нас. Смотрела отрешённо, думала, сдвинув брови,
шагнула к Саше, рывком расстегнула его полушубок, так что пуговицы затрещали, и
стала его шмонать, вытащила из-за пазухи пистолет и подала мне, чёрный, тёплый,
тяжелый – век тебя не забуду, Катя-Катюша! Если бы вот так все пациенты спасали
нас. Мы их, а они нас. Конвоир дёрнулся за оружием и повалился с табуретки в
детскую ванночку с бельём. Теперь уж мы его ловить не стали, чёрт с тобой, будешь
кандёхать по морозу мокрый. Я едва не удержался, чтобы не тюкнуть его по
темечку тяжёлой рукояткой, желание такое психопатическое, так бы и тюкнул. Не от
горя, а уже от радости. Сунул пистолет в карман бушлата, своего, разумеется, а
Катя-спасительница отстегнула булавку от своего халатика и застегнула карман
моего бушлата. «Тащите его за уши, быстрей протрезвеет!»
Оказалось, Саша не такая уж дубина. Увидев, что Катин муж выставил аж три
бутылки, он допёр, чем пахнет, сунул свой манлихер за пазуху и по пьянке забыл.
Сашу каждое утро надрачивают против нас. Хотя мы и врачи, но всё равно зека,
больных мы спасаем, а здорового можем и кокнуть, если он при погонах.
Огни лагеря видны были даже с луны, шли мы резво, пурга стала потише, зато
мороз покрепче, а Саш всё пел и пел! Он перебрал весь лагерный репертуар, ни
одну строевую не спел. Мы молчим, терпим, только Пульников напоминает: «Женя,
проверь – на месте?»
Вблизи вахты – вопрос, как быть, самим сдать пистолет, или доверить