Агнец на заклание

Руальд Даль

Агнец на заклание

Теплая, чистая комната, шторы задернуты, лампа у стола зажжена, одна рядом с ней, другая — у пустого стула напротив. Позади нее, на буфете два высоких бокала, содовая, виски. В ведерке-термосе — кубики свежего льда.

Мэри Мэлони дожидалась возвращения мужа с работы.

Она то и дело поглядывала на часы, но без всякой тревоги, просто ради удовольствия, которое доставляла ей мысль, что каждая проходящая минута приближала момент его возвращения. Ее облик, все, что она делала, пронизывала улыбка и медлительность. В повороте склоненной над шитьем головы чувствовался необычайный покой. Ее кожа — она была на шестом месяце беременности — приобрела великолепный, матовый блеск, рот был нежен, а глаза, с их новым, безмятежным выражением, казались больше и темнее, чем прежде.

Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться и несколько минут спустя, с безупречной, как всегда, точностью подъехала машина — она услышала шелест шин по гравию, стук дверцы машины, шаги под окном, поворот ключа в замке. Отложив в сторону шитье, она встала и пошла навстречу ему, чтобы поцеловать, когда он войдет.

— Хэлло, дорогой, — сказала она.

— Хэлло, — ответил он.

Она взяла его шинель и повесила в шкаф. Потом прошла в комнату и наполнила бокалы, ему покрепче, себе послабее; немного погодя, она вновь сидела в кресле со своим шитьем, а он в другом, напротив нее, и, сжимая высокий бокал обеими руками, встряхивая его так, что кубики льда звенели, ударяясь о стенки бокала.

Для нее это неизменно было блаженное время дня. Она знала, что покуда он не выпьет свой первый бокал, он не словоохотлив, она же со своей стороны любила посидеть в молчании, наслаждаясь его обществом после долгих часов одиночества. Ей нравилось то удовольствие, которое доставляло ей присутствие этого человека, нравилось ощущать — подобно тому, как, загорая, ощущаешь солнце, — то мужское тепло, которое струилось к ней от него, когда они были вдвоем одни. Она любила его за то, как он сидит, развалясь в кресле, как входит в дверь или медленно ходит по комнате большими шагами. Любила сосредоточенно отсутствующее выражение его глаз, когда они останавливались на ней, смешной изгиб губ и особенно то, что он не говорил о своей усталости, а неподвижно сидел, погрузившись в себя, и ждал пока виски немного не снимет утомления.

— Устал, дорогой?

— Да, — сказал он. — Устал.

И, говоря это, он сделал нечто необычное. Он поднял бокал и залпом осушил его до дна, хотя там было полбокала, во всяком случае не менее полбокала. Она собственно и не смотрела, но знала, что он сделал, так как слышала стук льда о дно пустого бокала, когда он опустил руку. Он подождал немного, подавшись в кресле вперед, потом встал и не спеша пошел за следующим бокалом.

— Я принесу, — воскликнула она, вскакивая.

— Сядь, — сказал он.

Когда он вернулся на место, она заметила, что на этот раз от количества влитого виски напиток был темноянтарного цвета.

— Принести тебе тапочки, дорогой?

— Нет.

Она смотрела, как он начал понемногу потягивать темножелтую жидкость и видела завихрения маслянистых струек — такая она была крепкая.

— Я считаю, что это возмутительно — сказала она, — что заставляют полицейских такого высокого ранга, как твой, ходить весь день на ногах.

Он не ответил, так что она вновь, склонив голову, принялась за шитье, но всякий раз, как он подносил бокал к губам, она слышала стук льда о его стенки.

— Дорогой, сказала она. — Хочешь я принесу тебе сыру? Я ничего не приготовила на ужин, потому что сегодня четверг.

— Нет, — сказал он.

— Если ты слишком устал для того, чтоб идти ужинать, еще не поздно. Холодильник забит мясом и прочими продуктами и ты можешь поужинать прямо здесь, не вставая с этого кресла.

Ее глаза задержались на нем, дожидаясь ответа, улыбки, легкого кивка, но он не сделал ни малейшего движения.

— Во всяком случае, — продолжала она, — пойду принесу тебе для начала сыру и крекеров.

— Мне не хочется, — сказал он.

Она неловко поерзала на кресле. все еще не отрывая больших глаз от его лица. — Но ты должен поужинать. Я легко могу сготовить и дома. Мне бы хотелось сготовить что-нибудь. Можем сделать бараньи котлеты. Или свинину. Что тебе хочется. В холодильнике есть все.

— Хватит об этом, — сказал он.

— Но, дорогой, ты должен есть! Во всяком случае я приготовлю, а там уж ты как захочешь.

Она встала и положила шитье на стол у лампы.

— Сядь, — сказал он. — Сядь хоть на минуту.

Только тут она испугалась.

— Ну давай, — сказал он. — Садись же.

Она медленно опустилась в кресло, ни на миг не сводя с него больших, недоумевающих глаз. Он выпил и второй бокал и хмуро уставился в него.

— Послушай, — сказал он. — Я должен кое-что тебе сказать.

— О чем, дорогой? В чем дело?

Он застыл в полной неподвижности, понурив голову так, что свет от горевшей рядом с ним лампы падал лишь на верхнюю часть его лица, оставляя рот и подбородок в тени. Она заметила, что у уголка его левого глаза дергается крошечная мышца.

— Боюсь, это будет для тебя некоторым шоком, — сказал он. — Но я много об этом думал и решил, что единственное, что я могу сделать, это сказать тебе сразу. Надеюсь, ты не станешь слишком сурово судить меня.

И он рассказал ей. Это отняло немного времени, самое большее — четыре-пять минут, она выслушала все это абсолютно безмолвно, глядя на неги в каком-то ошеломлении и ужасе, по мере того, как он с каждой фразой уходил от нее все дальше и дальше.

— Так что, вот так, — добавил он. — Я знаю, что сейчас неподходящее время, чтобы говорить тебе об этом, но другого выхода просто не оставалось. Конечно, я буду давать тебе деньги и позабочусь, чтобы за тобой присматривали. Но, право, не надо устраивать скандала. Во всяком случае надеюсь. Это может порядком повредить мне на работе.

Ее первым импульсом было не верить ничему, отмахнуться. Ей даже пришло в голову, что, может, он и не говорил вовсе, что это она сама все это вообразила. Быть может, если заняться своим делом и держаться так, как будто она ничего не слышала, потом, когда она как бы очнется, она быть может, увидит, что ничего этого не случилось.

— Я соберу ужин, — выдавила она шепотом, и на этот раз он ее не останавливал.

Проходя через комнату, она не чувствовала, как ноги касаются пола. Она вообще ничего не чувствовала, кроме легкой тошноты и позыва на рвоту. Она делала все механически — вниз по ступенькам в погреб, выключатель, морозильный шкаф, рука достает из морозилки первый предмет, на который она наткнулась. Мэри извлекла его оттуда и рассмотрела. Он был обернут в бумагу, так что она развернула бумагу и вновь посмотрела на него.

Баранья нога.

Хорошо, значит у них на ужин будет баранья нога. Она понесла ее наверх, сжимая в обеих руках тонкий ее конец; проходя через гостиную, она увидела, что он стоит у окна, спиной к ней, и остановилась.

— Ради бога, — произнес он, услышав ее, но не обернувшись. — Не надо для меня ничего готовить. Я пойду.

В этот момент Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади, не помедлив, размахнулась, высоко подняв огромную замороженную баранью ногу, и изо всех сил ударила его по затылку.

С таким же успехом она могла бы хватить его стальной дубинкой.

Она отступила на шаг назад, выжидая, а он, как ни странно, продолжал стоять еще не меньше четырех-пяти секунд, мягко покачиваясь из сторону в сторону. Потом рухнул на ковер.

Сила удара, шум, грохот перевернувшегося столика вывел ее из состояния шока. Она медленно приходила в себя, чувствуя холод и удивление, и какое-то время простояла, глядя на тело и не веря своим глазам, все еще крепко сжимая в руках нелепый кусок мяса.

Хорошо, сказала она себе. Значит, я его убила.