Страница 104 из 131
— Га-а-ды! Почему не коли-и-те… Им все до лампочки, лишь бы вытолкать. Сестру-у сюда! Помираю-ю!
По-дурному закатив глаза, начал биться об стенку. В автобус поднялся начальник отделения Шкварев.
— Помолчи-ка! — негромко приказал он.
— Все вы га-а-ды! — еще сильнее завопил парень. Он задыхался, хрипел.
— Перестань! Тебе же сделали укол! — поднял голос Шкварев.
— Обманщики! Я дурачок, что ли! Воду вогнали под кожу. Живодеры!
— Слушай, что я тебе скажу, — Шкварев говорил с отчетливой властностью. — Мы ввели тебе новое лекарство. Понимаешь, новое, чтобы ты не привыкал. В твоих интересах. Оно действует медленнее. Зато безвредное. Понял меня? А теперь замолчи. Перестань хулиганить Будешь кричать, я сниму тебя с эвакуации.
Повернулся, позвал:
— Яловой! Капитан Яловой!
Алексей отозвался. Он лежал внизу на полу, над ним повисли носилки с другим раненым. Он не видел доктора, слышал только его голос.
Шкварев, сгибаясь, подобрался, наклонился над Яловым, опустился на коленки.
— Что это он? — тихо спросил Яловой.
— Наркоман, — безнадежно сказал Шкварев. В глазах — угрюмая горечь и усталость.
Помолчал, полез за папиросой, вновь вложил ее в коробку.
— Что же, прощайте, капитан! Вы мужественный человек. — Поцеловал. — Счастливого вам пути! Верьте! И держитесь!
Яловому показалось, по глазам Шкварева сумеречная тень прошла. Что скрывалось за ней: человеческое участие, сожаление, печальное знание врача?..
Шкварев заторопился, выбрался из машины.
«Что же, прощай, друг! Помнить буду. Может, и свидимся. Если встану. Если не обманул ты меня напрасной надеждой».
Автобус дрогнул, двинулся.
— Обманщики! — вновь завопил белесый парень. Он забарабанил в стенку автобуса. — Стой! Стой! Воду вогнали, гады! Это не лекарство!
10
Круглолицый бритоголовый полковник — начальник политотдела дивизии — не забыл Ялового. При первой возможности он вызвал его, приказал съездить в политотдел армии. За какими-то документами.
— Поезжай! День-два обойдутся без тебя в полку. И дело сделаешь, и своих повидаешь…
Рослый вороной конь оказался тяжелым на ход, выехал Яловой в предрассветных сумерках, а добрался в политотдел поздненько. Пока мыкался по проселкам и лесным дорогам, петлял, «сокращая путь», опоздал к установленному часу. Но неприятности обрушились на него совсем по другой причине.
Едва Яловой, тяжко топая заляпанными сапогами, в неказистой потрепанной солдатской плащ-палатке появился в политотдельской избе, сидевший за столиком у окна инструктор озадаченно приподнялся.
— Ты? Вы? Как вы сюда попали?! — заорал он вдруг.
Только теперь на свету Яловой разглядел и узнал его. Плюгавенький, с рыжими бачками. Иван Пузырьков. В редакции его звали просто Ванькой. Он любил сочинять стихи «по поводам»: «по поводу Первого мая», «по поводу Женского дня»… По приказанию редактора Яловой раза два возвращал Пузырькову стихи, пытаясь при этом пояснее выразить редакторскую волю: «Объясни ему, дураку, что для стихов талант надобен».
Но Пузырькова трудно было смутить. Он разводил свои коротенькие ручки, всплескивал ими:
— Ах ты, вишь, какая промашка вышла. Не то словцо сунул!
Прощаясь, пообещал:
— В другой раз аккуратнее буду. Не оплошаю. За науку благодарствую. А рифмы ети я унасекомлю!.. До своего дойду. До войны в нашей конторе ни разу газета без моих стихов к празднику не обходилась.
Теперь же перед Яловым предстал совсем другой человек. Власть имущий! Громовержец! Приподнимаясь на носках начищенных сапог, он выкрикивал:
— По какому поводу?.. Кто направил вас?.. Какое имел право, не спросясь?! Сделаем «втык» и начальнику политотдела!
Голосишко же был тощенький, без начальственного «рыка», на визг походил. Этот визгливый голос, начищенные до блеска сапоги с короткими голенищами, рыжие бачки, косо мотавшиеся на осатанелом лице, и подхлестнули Ялового.
Он шагнул вперед и сказал как бы даже удивленно:
— Какая же ты сволочь!
Как взвился Пузырьков! Ножками затопал. Застонал в мстительном наслаждении.
— Я с вами теперь по-другому! Вы узнаете… Это вам не редакция. Сейчас докладную!.. Загремишь!..
Подумавши, надо было отважиться на то, что в несдержанной гордыне своей свершил Яловой. По приему, по наглому крику политотдельского «чижика» должно было догадаться, что числят Ялового в штрафниках, которым бы в безвестности и терпении замаливать свои грехи… Теперь же по-всякому могло обернуться…
Но тут с повелительным стуком распахнулась дверь, в избу вошел начальник политотдела армии. Яловой узнал его, бывал тот несколько раз в редакции. Сутуловатый, глубоко сидящие глаза под кустистым навесом бровей — похожий на тех мастеровых, которых так любили изображать в довоенных кинокартинах.
Яловой шагнул в сторону, давая дорогу. Пузырьков, вытянувшись у своего стола, начал было докладывать:
— Товарищ полковник!..
Полковник досадливо махнул рукой и, не отвечая на приветствия и, казалось, никого не замечая, чуть припадая на левую ногу — наследие еще той, гражданской войны, — прошел во вторую половину, отгороженную плащ-палатками.
Пузырьков торопливо ощупал, застегнуты ли на все пуговицы ворот гимнастерки, нагрудные карманы, почтительно зависнув плечами, нырнул вслед за начальником.
Яловой не прислушивался, о чем там за подвижной стенкой шел разговор. Он стоял у печи, смотрел на сеющийся за окном дождь, на ракиту у дальней баньки и никак не мог найти ответ на простой с виду вопрос: откуда подлость в человеке? Нет, не та крупная подлость кровавых дерзаний и захватов, известная и по истории, а обыкновенная житейская подлость. Подлость безо всякой, казалось бы, выгоды. Единственно по влечению. По свойству характера.
Пузырьков выскочил из-за плащ-палатки явно не в себе: морда свекольная, глаза навыкате. Рукой указал Яловому: следуй, мол, туда! К начальству. Угол плащ-палатки оказался откинутым.
Яловой, рубая по-строевому шаг, — откуда что и взялось! — подошел к полковнику. Тот сидел за канцелярским столиком, угнув голову. Казалось, сморила его усталость. Потребовал командировочное удостоверение, подписал прибытие и убытие, как будто это было его дело! Возвращая, все так же не глядя на Ялового, сказал:
— Документы получите немедленно. И завтра же в часть!
Добавил наставительно:
— Зря вас послали. Другого не нашлось, что ли? Какое-то время вам не следует появляться здесь без специального вызова. Советую!..
Поднялся, еще больше сутулясь, ушел.
Но, видно, весь день был рассчитан на то, чтобы не раз напоминать Яловому о добре и о зле в разных его обличьях.
Вернувшись из политотдела в редакцию со всеми необходимыми документами (Пузырьков швырял их один за другим, заставлял пересчитывать, сверять, расписываться во многих ведомостях), Яловой пошел умыться. Никак не мог поговорить с Ольгой Николаевной. На месте ее не оказалось. А розыски по телефону при помощи сердобольных штабных телефонисток пока не увенчались успехом.
Дождь прекратился. Стволы сосен предзакатно рдели. На высокой траве радужно отсвечивали дождевые капли. Мирно и покойно было. Ни о чем не хотелось думать. Ни о будущем, ни о своих обидах. Стук дятла лишь подтверждал неизменность всего сущего.
Яловой расческой поправил влажные волосы, застегнул ворот гимнастерки, потянулся за ремнем с пистолетом — повесил его тут же на суку, возле умывальника. И тут услышал, как некто, игриво высвистывая «У самовара-а я и моя Маша…», уверенно спускался по тропке сюда же, к умывальнику. Среди деревьев мелькнуло перекинутое через плечо полотенце, из-под расстегнутого кителя показалось сытенькое брюшко и наконец выдвинулось лицо Мопса с обвисшими брылами. По намекам приятелей, по догадкам выходило, что именно этот человек был причиной всего случившегося. Мопс, близоруко щурясь, пригляделся: кто там у умывальника; сделал несколько мелких шажков, и тут его будто пригвоздило.