Эволюция (ЛП)

— Конечно, это было незаконно. Но дичь — те же деньги. О, местные всегда добывали обезьян. Горилла — это престижное мясо; если к вам приехал тесть, вы не подадите ему курицу. Но когда пришли европейские лесорубы, всё стало намного хуже. Дичь фактически оказалась модной едой.

Теория чёрной дыры вымирания, подумала Джоан: вся жизнь, всё в конечном счёте исчезает в чёрных дырах в середине человеческих лиц. Но что потом? Продолжим ли мы подгрызать великое древо жизни, пока не останется ничего, кроме нас и сине-зелёных водорослей?

— Но ведь, — резонно заметила Бекс, — в зоопарках всё ещё есть шимпанзе и гориллы, верно?

— Есть, да не все виды, — сказала Алиса. — Даже популяции, которые мы сохранили, такие, как обыкновенный шимпанзе, не очень хорошо размножаются в неволе. Они слишком умны для этого. Посмотрите: шимпанзе — это наши самые близкие ныне живущие родственники. В дикой природе они жили семьями. Они использовали инструменты. Они устраивали войны. Канзи, самка шимпанзе, которая немного знала язык жестов, принадлежала к виду карликовых шимпанзе, бонобо. Ты когда-нибудь о ней слышала? А сейчас бонобо вымерли. Вы-мер-ли. Это означает — исчезли навсегда. Как мы можем понимать самих себя, если совершенно не смогли понять их?

Бекс слушала вежливо, но выглядела отстранённо. Она выросла на таких серьёзных лекциях, подумала Джоан. Возможно, что это всё мало что, или даже вовсе ничего не означало для неё — отголоски мира, который исчез до того, как она вообще родилась.

Алиса умолкла, на её лице проявились старые печали. А тем временем самолёт продолжал ползти по дымному небу.

Чтобы снять некоторую напряжённость (ей не хотелось читать девочке лекции лишь для того, чтобы отвлечь её), Джоан сменила тему разговора.

— Алиса изучает существ, которые живут сегодня. А я изучаю существ из прошлого.

Похоже, что Бекс заинтересовалась, и Джоан, отвечая на её вопросы, рассказала ей, как последовала примеру собственной матери, и о своей работе, главным образом во внутренних пустынных областях Кении.

— От людей остаётся мало окаменелостей, Бекс. Мне потребовалось много лет, чтобы научиться их находить — крошечные обломки на фоне почвы. Это суровые места для работы, сухие, словно кость; места, где все кустарники вооружены колючками, чтобы помешать тебе украсть их воду. А после экспедиции ты возвращаешься в лабораторию и сидишь там следующие несколько лет, анализируя фрагменты и пытаясь узнать побольше о том, как жил этот гом, мёртвый уже миллион лет, как он умер, кем он был.

— Гом?

— Простите. Гоминид. Словечко с полевых работ. Гоминид — это любое существо, которое стоит ближе к Homo sap., чем шимпанзе: разные «питеки», Homo erectus, неандерталец.

— И все они — из обломков костей.

— Все из костей, верно. Знаешь, даже за пару столетий работы мы раскопали не более двух тысяч индивидуумов из нашей предыстории: две тысячи человек, и это всё, ото всех тех миллиардов, которые скрылись во тьме до нас. И из этой горстки костей мы должны попытаться вывести всю запутанную историю человечества и предшествовавших ему видов — весь путь, начиная с того, что случилось с нашей родословной линией после кометы, убившей динозавров.

Впрочем, задумалась она, если нет машины времени, то кропотливый труд археологов — это всё, что есть в нашем распоряжении, наше единственное окно в прошлое.

Бекс вновь приняла отрешённый вид.

Джоан вспомнила поездку в Хелл Крик, в Монтану, которую она совершила, будучи примерно в возрасте этой девочки, в тринадцать или четырнадцать лет. Её мать работала там, потому что это было знаменитое местонахождение, возраст которого относился к самому концу эпохи вымирания динозавров. Следы масштабного события, завершившего эру динозавров, можно было увидеть в породах — в слое серой глины толщиной не больше её ладони; это была мел-третичная пограничная глина, отложившаяся в первые годы после удара кометы. Она была полна пепла — чудовищные последствия огромной катастрофы.

И однажды под слоем глины её мать нашла зуб.

— Джоан, это не просто зуб. Я думаю, что это — зуб пургаториуса.

— Чей-чей?

Её мать была большой широколицей женщиной с лицом, покрытым потом и пылью.

— Пургаториуса. Млекопитающего эпохи динозавров. Я нашла его прямо под пограничным слоем глины.

— И ты можешь сказать всё это по зубу?

— Естественно. Я вот, о чём говорю: взгляни на эту вещь. Это — прекрасный образчик устройства зубной системы, уже сам по себе — результат ста пятидесяти миллионов лет эволюции. Как видишь, здесь все признаки связаны друг с другом. Если ты млекопитающее, тебе нужны специализированные зубы, чтобы быстрее резать пищу на куски, потому что ты должна удовлетворять потребности ускоренного обмена веществ. Но если твоя мать производит молоко, тебе не следует рождаться с окончательно сформированным набором зубов; инструменты для специалиста вырастут на их месте позже. Неужели ты никогда не задавалась вопросом: почему у тебя росли молочные зубы? Джоан, эта находка означает многое для очень большого количества людей. А знаешь, почему? Потому что это — примат. Этот маленький осколок может быть всем, что осталось от самого далёкого предка тебя, меня, любого из ныне живущих людей, а ещё шимпанзе, горилл, лемуров и…

И так далее. Обычная лекция от великого Профессора Юзеб. В свои тринадцать Джоан значительно больше интересовалась потрясающими черепами динозавров, чем крохотными зубками крысовидных существ вроде этого. Но, тем не менее, что-то из этого отложилось у неё в памяти. И, в конце концов, из таких моментов сформировалась её жизнь.

— Понимаете, Бекс, это главный вопрос на конференции, — сказала Алиса. — Синтез. Мы хотим свести воедино наилучшее на сегодняшний день понимание того, как мы оказались здесь — мы, люди. Нам нужно рассказать об истории человечества. Потому что сейчас мы должны решить, как вести себя в будущем. Наша тема — глобализация сопереживания.

Это было правдой. Настоящая цель конференции, которая была известна лишь Джоан, Алисе и нескольким близким коллегам, состояла в поиске нового движения, распространении нового мышления, нового подхода, который реально смог бы предотвратить вызванную человеком волну массового вымирания.

Бекс пожала плечами.

— Думаете, кто-нибудь собирается слушать кучку учёных? Только без обид. Но пока никто не станет.

Джоан с трудом улыбнулась.

— Ладно, принимаю без обид. Но, так или иначе, мы попробуем. Кто-то должен это сделать.

— И во всей этой вашей фигне больше нет никакого смысла, понимаете? В вашей археологии.

Джоан нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

Бекс хлопнула ладонью себе по губам.

— Мне не следовало ничего говорить. Моя мама будет в ярости.

Её «марсианские» глаза горели.

Алиса вновь замкнулась в себе; она пристально разглядывала из иллюминатора бушующие пожарища на месте леса, раскинувшиеся на тысячу километров.

«Представь себе, что я бросила тебя вниз, сквозь слои отложений, к началу времён, — говорила Джоан её мать, — Всего лишь через сто тысяч лет ты бы потеряла этот красивый высокий лоб. Твои ноги прямоходящего существа пропали бы через три или четыре миллиона лет. Хвост бы снова отрос у тебя через двадцать пять миллионов лет. Через тридцать пять миллионов лет ты потеряла бы последние из своих особенностей человекообразных обезьян, вроде зубов; после этого ты была бы низшей обезьяной, детка. А потом ты продолжила бы уменьшаться. В глубинах времени в сорока миллионах лет от современности ты бы выглядела чем-то вроде лемура. И, в конце концов…»

В конце концов, она превратилась бы в небольшое крысоподобное существо, прячущееся от динозавров.

Иногда ей разрешали спать на улице, в прохладном воздухе бэдлендов. Огромное небо Монтаны было усыпано звёздами. Млечный путь, гигантская спиральная галактика если смотреть сбоку, был похож на шоссе в ночи. Она лежала на спине, глядя вверх, и представляла себе, что состоящая из твёрдых пород Земля исчезла вместе со своим бременем окаменелостей и всего остального, и что она сама дрейфует в космосе. Интересно, спросила она себя, видел ли этот крохотный зверёк пургаториус такое же небо? Передвинулись ли звёзды по небу за эти шестьдесят пять миллионов лет? Повернулась ли сама галактика, словно огромное колесо фейерверков в ночи?