Эволюция (ЛП)

Она забралась наверх, нашла свой собственный любимый кокон и забралась внутрь него, аккуратно сдвигая вокруг себя большие кожистые листья. Здесь она оставалась бы до лучших времён: до дня, который был бы чудесным образом прохладнее и влажнее, чем остальные, до того времени, когда Древо сочтёт возможным освободить Последнюю от своих охранительных объятий, ещё раз выпустит её в большой мир, и даже посеет в её животе новое поколение людей.

Но нового оплодотворения, нового рождения, нового обречённого ребёнка уже не будет.

Один за другим коконы будут усыхать, когда их обитатели, запечатанные в зелени, будут поглощаться огромной массой баранца — и в итоге сам баранец, конечно же, сдастся — тысячелетний, стойкий и непокорный до конца. Сияющая молекулярная цепь, которая протянулась от Пурги через поколения существ, которые лазили и прыгали, учились ходить, ступили на грунт иного мира, а затем вновь уменьшались, теряя разум, и возвращались на деревья — в конце концов, эта великая цепь прервалась, потому что последняя из правнучек Пурги оказалась в такой критической ситуации, с которой уже не могла справиться.

Последняя была самой последней из всех матерей. Она даже не сумела спасти собственного ребёнка. Но она пребывала в мире.

Она погладила чревный корень и помогла ему проползти червём в глубины своего кишечника. Анестезирующие и заживляющие химические соединения Древа успокоили её больное тело, исцелили её маленькие раны. А когда психотропные растительные лекарства стёрли острую, глубоко въевшуюся память о потерянном ребёнке, её наполнило зелёное счастье, и она чувствовала, что оно будет длиться вечно.

Не такой уж и плохой конец для этой долгой истории.

Эпилог

Снова наблюдали группу одичавших детей — на сей раз на острове Бартоломе. Поэтому Джоан и Люси захватили сети, электрошоковые пистолеты и винтовки с усыпляющими зарядами, и сейчас плыли по Тихому океану на своей лодке на солнечных батареях.

Ровный свет экваториального солнца отражался от воды на рябую кожу Джоан. Сейчас ей было пятьдесят два, но она выглядела гораздо старше — настолько сильный ущерб нанесла её коже, не говоря уже о волосах, окружающая природа, изменившаяся после Рабаула. Но Люси за свою недолгую жизнь встречала очень мало действительно старых людей, и ей мало с кем можно было проводить сравнения: для неё Джоан была просто Джоан — её матерью, её ближайшей спутницей.

День был ясным, полосы немногочисленных облаков тянулись в вышине. Солнце ярко освещало большой парус, служивший также солнечной батареей, который раскинулся над головой Люси. Тем не менее, женщины завернулись в свои защитные пончо и каждые несколько минут поглядывали на небо, опасаясь дождя, который мог бы обрушить на них ещё больше пыли — токсичных, иногда радиоактивных осколков, бывших когда-то полями, городами и людьми, которые теперь целиком окутывали планету, словно тонкая серая пелена.

И, как всегда, Джоан Юзеб всё говорила и говорила.

— Ты же знаешь, у меня всегда была слабость к британцам, упокой господь их души. Конечно, во времена своего расцвета они не всегда вели себя хорошо. Но без них человеческая история Галапагосских островов была довольно унылой: безрассудные норвежские фермеры, эквадорские тюремные лагеря — и все поедали живую природу с такой скоростью, с какой могли. Даже американцы использовали острова как бомбардировочные полигоны. Но всё, что сделали для Галапагосов британцы — это забросили туда на пять недель Дарвина, и всем, что они оттуда забрали, была теория эволюции.

Люси позволяла себе пропускать мимо ушей болтовню Джоан — это случайное эхо из мира, которого она никогда не знала.

В вышине кружились фрегаты, следуя за лодкой так же, как они преследовали рыбацкие суда и туристические теплоходы, когда-то теснившиеся в этих водах. Это были крупные худые чернопёрые птицы, которые всегда больше всего напоминали Люси птерозавров из книг её матери и с выцветающих распечаток. Ей подумалось, что она заметила в воде морского льва, возможно, привлечённого гудением электрического двигателя лодки. Но эти симпатичные млекопитающие сейчас были редкостью, отравленные ядовитым мусором, всё ещё циркулирующим по ленивым океанам.

Галапагосские острова были группой вулканических конусов, поднявшихся несколько миллионов лет назад над поверхностью Тихого океана на экваторе, в тысяче километров к западу от Южной Америки. Некоторые из них были лишь немногим больше, чем кучей вулканических валунов, наваленных друг на друга. Но другие претерпели собственную геологическую эволюцию. Например, на Бартоломе более мягкие внешние стены старых конусов подверглись разрушению, а прочные вулканические пробки, находившиеся внутри них, приобрели тёмно-красный цвет по мере того, как ржавело железо, которое в них содержалось. И вокруг этих старых образований разлилась более молодая лава — поля лавовых бомб, труб, конусов, словно серовато-чёрное лунное море, омывающее подножия прочных древних монументов.

Но здесь, на этих молодых, ещё не до конца сформировавшихся островах была жизнь: конечно же, была — клочки той жизни, которая некогда была самой знаменитой в мире.

Она видела птицу, стоящую, вытянувшись, на маленьком мысе. Это был нелетающий баклан: потрёпанный и чёрный, существо с обрубленными бесполезными крыльями и маслянисто поблёскивающим оперением. Стоя в одиночестве на своём куске вулканической скалы, он смотрел в море — терпеливый и неподвижный, как многие представители дикой природы этих лишённых хищников мест, словно он ожидал чего-то.

— Уродцы, уродцы, — пробормотала Джоан. — Эти острова, птицы и звери. Конечно же, они замечательные, но уродцы. Острова всегда были великими лабораториями эволюции. Изоляция. Пустота, заселённая горсткой видов, которые приплыли на плотах или прилетели, а затем в ходе адаптивной радиации заняли все пустующие ниши. Как этот самый баклан. Вот, как далеко можно уйти за три миллиона лет, ты видишь: на полпути между пеликаном и пингвином. Однако же, дай ему ещё несколько мегалет, и эти бесполезные крылья станут настоящими плавниками, перья будут по-настоящему водоотталкивающими, и, интересно, кем они станут тогда? Неудивительно, что именно здесь открылись глаза у Дарвина. Ты можешь увидеть, как работает отбор.

— Мам…

— Конечно же, ты всё это понимаешь, — она поморщилась, и её похожее на маску лицо скривилось. — Знаешь, судьба стариков — это превратиться в собственных родителей; именно так имела обыкновение говорить мне моя мама. Не может быть такого разговора, который не превратился бы в лекцию.

Они направились к берегу на пологом пляже. Лодку вынесло на берег, и Люси выпрыгнула из неё; под её ногами, обутыми в сандалии, хрустнул грубый чёрный песок. Она развернулась, чтобы помочь своей матери, а затем они обе сделали усилие и быстро и проворно выгрузили своё оборудование.

Когда Джоан начала расставлять ловушки, Люси взяла пару винтовок со снотворным и отправилась патрулировать пляж.

Сам пляж был жутким местом. Чёрный лавовый песок был усеян такими же чёрными камнями. Даже море казалось чёрным, словно море нефти, из-за тёмного дна. Издалека она смогла разглядеть мангровые деревья — растения, способные использовать солёную воду, вспышку зелени на фоне чёрного и красного цвета камней.

И здесь же были морские игуаны, выстроившиеся рядами, словно жирные метровые скульптуры, и их бесстрастные морды были повёрнуты к солнцу. Они и сами были чёрными, настолько тёмными и неподвижными, что нужно было приглядываться, чтобы распознать в них живых существ, а не пугающее образование из застывшей лавы. Попавшие в эту лабораторию Дарвина, переплыв через океан на естественных плотах вместе с черепахами, предки игуан были обитателями суши, древесными существами. Они постепенно приспосабливались кормиться морскими водорослями, которые добывали в морской воде. Но они выплёвывали лишнюю воду — в воздухе слышалось их покашливание; в солнечном свете искрились небольшие струйки, брызжущие у них изо рта — и они должны были рассчитывать на солнечное тепло, чтобы переработать в своих желудках скудную закуску.