Страница 4 из 14
— Подождите минуту, — сказала хозяйка, — по-моему, близко стрельба…
Все замолчали. Действительно, сквозь стекла донеслись выстрелы, потом они прозвучали ближе.
Генерал досадливо махнул рукой.
— Пьяные убивают пьяных!
— Анархия. Бандитизм. Все кончено. Как еще город не горит, — сказал статский советник. — Как еще мы живы…
Хозяйка умоляюще посмотрела на него, и на ее лице показалась гримаса испуга.
— Стучат у нас, слышите, к нам стучат!
Все прислушались. Ясно был слышен нервный сильный стук.
— Но ведь парадная заперта, — сказал генерал.
— Это стучат с черного хода. Но там у нас Андрей.
— Кто это Андрей? — спросил американец, и его равнодушное лицо заметно оживилось.
— Андрей, наш старый денщик, лакей, если хотите. Он в доме уже целую жизнь. Но он глухой и почти ничего не видит. Когда спит — хоть пали из пушек, не проснется, старый бульдог… А если это бандиты? — сказала хозяйка, прижимая руки к груди.
Стук был слышен уже явственно. Удары сыпались на старую дверь.
— Я пойду посмотрю, — сказал генерал. — Я без погон, в тужурке, эксцессов я не боюсь. Не убьют же сразу. Товарищи любят поговорить. — Он вынул пистолет из заднего кармана брюк и пошел на черный ход.
Прошло несколько тягостных минут. С черного хода не доносилось ни звука.
— А как вы ходите по улицам, не боитесь? — спросила хозяйка американца.
— У меня есть документы, что я иностранец. К иностранцам обе стороны относятся нейтрально. Они даже заинтересованы в том, чтобы мы рассказывали правду…
— Вот вы расскажите все, все, что видели… Пусть нас пожалеют в Америке. Но что там происходит? Почему тишина?..
Теперь послышались шаги и голоса. Дверь распахнулась. Вошел генерал, играя пистолетом. За ним ввалился в порванном пальто, запачканном чем-то белым, бледный взъерошенный человек, дышащий, как рыба, выброшенная на лед. Он, ни слова не говоря, запустил руку в карман и начал выбрасывать на стол деньги. Это были скомканные, грязные бумажки, разноцветные и слипшиеся. Между ними мелькали коричневые керенки и даже иностранные ассигнации.
Потом он протянул руку, измазанную в грязи, и закричал на всю комнату:
— Заработал! Заработал! У большевиков заработал.
— Пьер! Что с тобой случилось? У тебя рука… Посмотри, какая ссадина… — всплеснув руками, воскликнула Елена Константиновна. — На тебя напали бандиты? Но откуда деньги? Грязные… — Она боялась коснуться их.
— Пьер — брат Елены Константиновны, — сказал генерал американцу, усаживаясь в кресло. — Расскажи, что произошло?
Статский советник потрогал деньги концом десертного ножа, точно хотел убедиться, настоящие они или нет.
— Нет, дайте отдышаться, — все еще прерывисто дыша, проговорил Пьер. Он снял пальто и бросил его на диван. Потом сел и посмотрел по сторонам невидящими глазами.
— Нет, — вдруг закричал он, — это безобразие, это свинство, это черт знает что. Ну, ограбили, ну, хорошо, но это издевательство над всем священным. Я понимаю, почему они палили по Кремлю. Они все уничтожат. Все памятники… Все, что ценно, все, что есть жизнь…
— Ну, ты не памятник, по тебе, надеюсь, из пушек не стреляли, — сказал генерал, — расскажи все-таки, что произошло…
— У моего брата есть одна страсть, — сказала Елена Константиновна, — он любит играть в карты…
— Да, люблю, да, страсть, — сказал упрямо Пьер, доставая большой платок и вытирая лицо. — Я, господа, не хочу подчиняться, как говорят, законам черни. Но эти комиссары запрещают азартные игры, видите ли, они на страже нравственности. Ну есть еще в Петербурге, слава богу, места, где играют… И играют сильно, играют всю ночь, все равно ночью опасно идти домой. Я нашел такой вполне приличный дом. Конечно, там собираются сейчас все. Очень смешанное общество. Я не знаю, как туда пускают, но там было даже тесно. Играли, в общем, в нескольких комнатах. Туда прийти можно только по знакомству. Сидим, играем, ставим банк. Все было хорошо. Даже, знаете, какой-то азарт особый. Хозяин предупреждает, чтобы все было тихо. Не привлекать внимания. И все подчиняются. Ну, азартно, естественно, кто играет крупно, кто проигрывает, кто как. И когда в банке гора, груда денег, вдруг вырывается из толпы такой здоровый, как грузчик, человек, может, не грузчик, не знаю. На лице маска. В руке граната, ручная граната. Мы все присели: сумасшедший! Бросит сейчас. Все вдребезги. А он кричит: «Ва-банк! Руки вверх!» Смотрим, как эхо, крик повторился, в дверях трое в масках. И наведены на комнату пистолеты. Дамы в крик. И кто стоял в дверях — в другие комнаты, но и там крик: «Руки вверх!» Бандит один берет мешок и подходит к столу, сгребает все деньги в мешок. Тут другие начинают, вы подумайте, начинают обыскивать всех подряд, снимают часы, деньги берут, кольца, браслеты у женщин, серьги — все, и так идут комната за комнатой. Кругом белые от ужаса люди, трясущиеся рты, поднятые руки, с дамами истерика, бросились в уборную! Простите, думали там скрыться, но и оттуда достают и почти раздевают, и все в мешок: деньги, даже серьги, браслеты, кольца… И так было не помню сколько времени… — Он задохнулся от быстрого рассказа.
— И никто не мог найти смелости броситься на бандитов? — сказал генерал. — Столько народу, а их, ты говоришь, несколько человек.
— Вот потому и не бросились, — сказал Пьер, — потому что, если бы их было много, можно драться, а тут видно — сумасшедшие, с гранатами, ничего не стоит им бросить — и всем смерть…
— И чем же кончилось? — спросил статский советник. — Ограбили и ушли?..
— Нет, если бы так, если бы так… Слушайте, вы увидите, что это сумасшедшие. Они уже все забрали, и вдруг — а я стал пробираться ближе к выходу — они меня заметили, и тот главный в маске говорит: «Чего нам нести мешок, он понесет. Ему с нами по дороге». Я сказал: «Господа, я без пальто, я не одет, на улице мороз». Они сорвали с вешалки вот это пальто, бросили мне: «Одевайся». Три пистолета уставили на меня. Что делать, вы представляете себе мое положение? Я вижу — мне все сочувствуют, дамы в обморок, а эти, с гранатами, дождались, когда я надену пальто, и кричат: «Бери мешок!» И они взвалили на меня мешок, и мы пошли. Я прощался с жизнью, потому что думал никогда не увидеть вас, сестра, и родной дом…
— Они привели вас в Смольный? — спросил статский советник. — Вот каким образом они раздобывают деньги, теперь ясно…
— В какой Смольный, — Пьер замахал руками, — мы пошли по улице к каналу. К Мойке. Вы представляете шествие. Я спотыкался, я, как вы знаете, не умею таскать мешков. Не приучен. Они тычут в меня пистолетами, и я иду. Кричать — бесполезно. Прохожих нет. Мы идем по набережной, и вдруг у спуска, где ступеньки к реке, этот первый командует: «Вниз». Тут меня прошиб холодный пот, хотя на улице мороз. Они меня хотят утопить. Но почему? За что? И почему меня?
Мы спускаемся к воде. Я не умею плавать. Вода черная, страшная…
— Боже мой, — сказала Елена Константиновна, прижав платок к виску.
— Этот предводитель говорит: «Бросай мешок». Я положил мешок к его ногам. Я ничего не соображал. Я только понял: это смерть. Тут вдруг остальные сумасшедшие кричат: «Дай хоть немного!» — «Берите», — говорит этот Монте-Кристо, и они хватают из мешка кто сколько захватит. Он отодвинул их, сказал «хватит» и тут взглянул на меня. Кричит: «На тебе, бери, буржуй проклятый, небось первый раз в жизни работал, бери заработанное». И вот, вот, — тут Пьер засопел, всхлипнул, — вот они, эти деньги. Мне их в карман всунули и кулаком по спине дали. А потом, я не верил своим глазам: этот бандит, зверь, скотина, поднял мешок и вытряс все, что там было, в воду, вы представляете — в воду. «Туда, говорит, им и дорога — эти деньги грязные, от них народу горе! Туда бы и тебя следовало», — но, после жуткой паузы, он сказал: «Пощадим. Иди и благословляй богиню под черным знаменем — Анархию!»