Страница 38 из 122
Итак, русская кавалерия. События, в которых она стала главным действующим лицом, порождают много вопросов и дают мало на них ответов. Например, как получилось, что Липранди блестяще, можно сказать, академически организовавший взаимодействие пехоты, артиллерии, отдельных отрядов, взятие передовых позиций, затем совершенно логично расставивший свои войска на «шахматной доске» поля боя, вдруг перестает ими управлять.
До сих пор точно непонятно, кто и зачем отдал приказы на действия кавалерийской бригаде. Под словом «приказ» в данном случае я подразумеваю его классическое отдание и исполнение, а не «киношный» взмах рукой под истерические крики «все вперед!» или что-то в этом роде. Пара английских военачальников в этот день именно по такой схеме попыталась руководить войсками, и мы скоро узнаем, к чему это привело.
Начнем сначала. По диспозиции Липранди действует с целой кавалерийской бригадой: конницы в составе Чоргунского отряда более чем достаточно, но четкая задача для нее не указана, хотя общая задача Чоргунского отряда обозначена четко: атака редутов.
Конечно, особенно страшного ничего в этом нет. Для усиления войск, перекрывших коммуникацию союзников, действующих на широком пространстве с наличием открытых флангов, конница очень даже к месту.{544} Тем более для закрепления на занятых укреплениях будет важно удерживать какое-то время за собой обширную территорию, не давая неприятелю принять меры для ее возвращения или его же попыткам помешать русским огнем нескольких выдвинутых вперед батарей.
Сам Рыжов в своих воспоминаниях туманно, нехотя, говорит о полученной задаче и, похоже, преднамеренно уходит от точного ответа на вопрос: что же, собственно, требовалось от него — как командующего конницей — в бою. По его словам, бригаде нужно было после занятия редутов подойти к ним и в карьер атаковать неприятельскую артиллерию.{545}При этом самое главное — какая это артиллерия и где она вообще должна была дожидаться атаки русской кавалерии — не говорится». Да и от самого понятия атаки кавалерией устроенных или открытых батарей как-то попахивает чем-то невероятным. При этом подразумевалось, если верить Рыжову, что английская армия и особенно кавалерия будет спокойно стоять на месте и ждать, когда ее разнесут в клочья.
Его начальники вообще стараются на эту тему не говорить. В рапорте Меншикова, о чем выше сказано, кавалерия впервые упоминается как атакованная бригадой Кардигана.{546}
В рапорте Липранди ее действия представлены как незначительное движение вперед и столь же быстрый отход на исходные позиции.{547}
Если молчат свои, то можно посмотреть, что думают по этому поводу противники. Во французских исследованиях сразу после событий Восточной войны действия Рыжова приводятся как героическая ошибка (почти как у англичан). По их мнению, имея за спиной опору на уже взятые укрепления, дававшие русским тактическое преимущество, можно было совершенно по-иному воспользоваться кавалерией, не бросая ее в бессмысленную рубку с заведомо более сильными английскими драгунами.{548}
Немецкие военные исследователи второй половины XIX в., уже готовясь к кампании против Франции, тщательно изучали опыт применения в том числе русской кавалерии и пришли к выводу, что она в делах под Балаклавой и позднее у Евпатории могла быть «….употреблена с большей пользой».{549}
Есть еще одна причина, возможно сыгравшая свою роль — моральный фактор. Русские гусары середины XIX в. — это особое явление российской военной истории. Видевшие в Симферополе офицеров Саксен-Веймарского полка обыватели обратили внимание на большое число молодых людей, праздно проводивших время, как будто рядом не было войны, они выехали на полевые маневры как «…танцующие на вулкане».{550}
Им не удалось проявить себя под Альмой, им не удалось показать себя при отходе Русской армии и при выполнении флангового маневра. В первом случае они почти все сражение простояли на месте, во втором — умудрились потерять полковой обоз. Оставался еще один шанс — Балаклава.
Гусары рвались в бой и при первой возможности считали своим долгом скрестить сабли с англичанами или французами.
Раглан думает…
Турки более часа отчаянно сдерживали русскую пехоту, постоянно оглядываясь назад в ожидании помощи от надежных союзников. Французы, находившиеся в отдалении, не могли понять, что происходит у англичан, а англичане никак не могли поверить, что русские все-таки атаковали турок. В результате пехоте и артиллерии Липранди никто не мешал и, похоже, вмешиваться в сражение не собирался.
Хотя Хибберт пытается придать описанию ситуации ранним утром серьезность, на деле все напоминало трагикомедию с плохими актерами. Как всегда, британцы, привыкшие воевать не спеша, искренне считавшие, что так же точно должны воевать все, прозевали начало боя. В первые часы какое-либо централизованное управление отсутствовало.
Лукан с двумя офицерами штаба и командиром 4-го легкого драгунского полка Педжетом совершает выезд восточнее линии редутов, невольно оказавшись как раз почти между турками и русскими. Но любуясь красотами раннего крымского утра, офицеры этого не замечают. Прилетевшее с турецкого редута пушечное ядро приводит их в недоумение, и только такой же снаряд, но уже со стороны русских — в чувство:
«Начинало светать, когда четверо офицеров, двигаясь восточнее редутов, вдруг заметили над одним из них два реющих флага.
— Что бы это значило? — растерянно спросил Лукан.
— Это сигнал о наступлении противника! — последовал ответ.
— Вы уверены?
Пока офицеры рассуждали, недоуменно разглядывая флаги, одно из орудий редута внезапно открыло огонь, развеяв их сомнения. Немедленно раздался ответный выстрел — и ядро упало неподалеку от Педжета.
— Смотрите, — пошутил один из офицеров, — как раз между копытами вашей лошади.
Было около шести часов утра».{551}
Генерал отправляет к Раглану своего офицера штаба капитана Чартериса (которому не суждено было дожить до конца дня) с неприятной новостью — русские идут! Сам Лукан развернулся и направился к Кадыкою для принятия решения о совместном действии с Кемпбелом. Некоторых командиров еще нет на месте. В том числе тех, кто сейчас обязан быть на месте. К своим солдатам еще не прибыл Кардиган, с комфортом отдыхавший от военных будней на борту своей роскошной яхты в Балаклаве.{552}
Но и без него офицеры знают свое дело — и вскоре кавалерия уже в строю («…обе бригады собрались с рассветом»){553} ждет команды:{554} «…Люди, не успевшие ни напоить коней, ни поесть после долгой ночи, едва успели вскочить в седло при первых звуках трубы, как уже были построены на холме за редутами, стоящими впереди их лагеря, дабы отражать атаку вражеских эскадронов».{555}
Очнувшись, наконец, от спячки и поняв, что русские его опередили, Раглан, уже и без Чартериса слышавший непрерывную канонаду, отдает приказ генералам герцогу Кембриджскому и Каткарту вести 1-ю и 4-ю дивизии навстречу противнику. Еще один офицер несется к Канроберу предупредить союзников, что русские начали сражение. Французы моментально трубят тревогу и в 7.30 начинают движение к месту событий.{556}
Сам Раглан, на ходу собирая штаб, отправился к Сапун-горе, откуда и руководил всеми действиями от начала и до последней минуты.
Хотя адъютанты непрерывно мечутся с донесениями и приказами, англичане продолжают медлить. Если у капитана Макдональда с гвардейцами особых проблем не было и они через полчаса начали спускаться вниз (хотя в бой так и не вступили, прибыв на место к 10 часам, оставшись зрителями),{557} то с еще толком не воевавшей 4-й дивизией все обстояло сложнее. Встретивший прибывшего от Раглана штабного офицера капитана Эверта командир 4-й дивизии генерал-лейтенант Каткарт наивно сообщил последнему, что «…дивизию невозможно тронуть с места, так как большая часть людей только что из окопов».{558}
Опешившего от подобного спокойствия посыльного командир дивизии пригласил позавтракать. Когда тот раздраженно отказался, намекнув Каткарту, что вообще-то идет война, совсем недалеко кипит ожесточенный бой, русские наступают на Балаклаву, Кемпбел один сдерживает противника и последствия непредсказуемы, генерал разозлился и заявил, что намерен посоветоваться с офицерами штаба и «…мы решим, что можно сделать».{559}