Лис

  Поп пришел в себя, словно вынырнув из-под толщи вод, но первый вдох делать не торопился, опасаясь чего-то. Присел, повел головой, не замечая ничего. Встал на четвереньки и осторожно, как слепой, побрел вперед. Наткнулся на дерево, ощупал шершавый ствол, медленно поднялся по нему. Долго стоял, открыв глаза и качаясь от слабости. Когда взгляд его прояснился и стал осмысленным, он двинулся дальше. Через час набрел на заросли дикой малины, стал есть ее, жадно хватая ртом и урча, как медведь. Наевшись, забился в гущу кустов, где и заснул тяжелым сном.

  Ему снились темные облака, катящиеся по низкому небу, откуда то и дело прорывались кривые, изломанные молнии. Черные птицы метались между ними, не зная, куда деваться, потому что земля тоже пропала. Ее залило горячей водой, под которой не осталось ничего живого. Птицы пытались улететь, но, куда бы они ни летели, их везде встречало бурное море с огромными, до облаков, черно-смоляными волнами, огненные горы и кровавое небо в ржавых тучах. Молнии попадали в птиц, и они, даже не успев вскрикнуть, комочками обугленных перьев падали в водяную бездну.

  Человек проснулся оттого, что кто-то переступал костлявыми лапами по его груди, приближаясь к голове. Он не подал вида, что проснулся, и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, стал прислушиваться к своим ощущениям от поступи, пытаясь понять, кто к нему пришел. Тяжесть показалась неожиданно большой, и он испугался. Медленно открыл глаза. Он едва успел заметить большой черный клюв, бьющий его в лицо. Если бы он отдернул голову чуть позже, то остался бы без глаза. Из рассеченной брови полилась кровь. Он замахал руками, закричал от ужаса. Ворон не испугался и продолжал бить своим крепким носом в лицо едва очнувшегося ото сна человека, ослепленного прямыми солнечными лучами. Птица вцепилась когтями в одежду на его груди, била крыльями и пронзительно каркала. Ее удары приходились рядом с глазами. Человек попытался отнять руки от лица, чтобы оторвать ворона от одежды, но тот словно врос в нее и продолжал долбить. Наконец, наверное потеряв веру в успех своего дела, ворон последний раз увернулся от рук, ударил, попав в переносицу, не спеша спрыгнул с груди и полетел над самой землей, почти задевая крыльями верхушки высокой травы и отливая черной сталью на солнце. Человек посмотрел на свои руки в крови. Он редко видел кровь, и только сейчас увидал, как она красива. Она текла по белым ладоням, капала на траву, бежала вниз по стеблям к земле и там терялась. Он неожиданно забыл обо всем. Забыл, что у него больше нет ничего: ни людей, ни церкви, даже Бога, может быть, тоже нет. Человек сидел и смотрел на капли, масляно падавшие с его бровей, лба, подбородка. Незаметно он уснул.

  Утром он не смог открыть глаз, глазницы были залиты запекшейся кровью. Он ощупал лицо, покрытое сплошь грубой, шершавой коркой, не понимая ничего, и от этого пугаясь еще сильнее. Ему захотелось смыть это, но он не знал, где ближайший ручей или озеро. Он был один посреди огромного и неизвестного леса. Затерялся в его просторе и ослеп. Скуля и рыча, он принялся сцарапывать с себя бурые комья, затвердевшие за ночь. Он катался по земле от бессилия и боли, проклинал кого-то, бил руками о землю, царапаясь о колючки, вгоняя под кожу целые гребни заноз, и продолжал сдирать с себя слепоту вместе с кожей.

  Когда он снова открыл глаза, у него не было ни бровей, ни ресниц. Лицо стало по-детски голым и беззащитным.

  В избушке было тихо, лишь потрескивали в каменной печке дрова да кто-то шуршал в углу. Ночь выдалась темная - ни луны, ни звезд. Небо закуталось тучами, как теплым овчиным тулупом, и не желало являть себя земле. От углей в печи на стену ложилось пятно, красное и слегка дрожащее от переливающегося света. Яркое в центре, оно размывалось по краям, где, не боясь потеряться, свет смешивался с тьмой.

  Поп лежал без сна, глядел в центр пятна, мысли шли, цепляясь друг за друга, как малые дети. Тянулись бесконечной цепочкой, потом вдруг разбегались, перепутываясь, и снова выстраивались в некое подобие порядка. Ему думалось о сотне вещей сразу. О том, что надо заготовить побольше дров, пока нет снега; что клюквы в этом году совсем мало, а грибов хватит до следующего лета; о том, кто быстрее устанет вставать - солнце или луна; что Синее болото разрастается; что сосны вытесняют березы; что ряса прохудилась; что бесы злые; что надо спать... Пятно света на стене переливалось красным и дрожало, как вода в колодце. Он закрыл на минуту глаза, пытаясь уснуть, но не вышло, и он снова уставился на стену. В пятне откуда-то появились тени. Поп увидел два четких профиля. Один был с крючковатым носом, козлиной бородкой и взлохмаченными волосами. Он все время ерзал и суетливо смеялся. Другой был толстый, с неторопливыми манерами, нос картошкой. На голове его была шапочка, напоминающая картуз. Он был бы похож на зажиточного мужика, если бы не ветки, густо торчащие из-под шапочки. Тот, что с бороденкой, что-то беззвучно рассказывал степенному, показывая на попа и мелко смеясь. Степенный качал головой, соглашаясь. Потом повернул к человеку голову и так застыл. Суетливый продолжал что-то ему объяснять, но он, казалось, больше не обращал на него внимания, заинтересовавшись только лежащим у другой стены человеком. Поп не видел его лица, только темную тень, но почувствовал на себе его взгляд, тяжелый, как кошка, идущая по телу спящего. Взгляд прошелся по нему изучающе, затем солидный снова повернулся к своему собеседнику для продолжения разговора. Поп лежал ни жив ни мертв. В избе стояла гробовая тишина, даже в углу все стихло, и лишь дрова чуть трещали, рассыпаясь в пепел. А на стене шла оживленная беседа: тени резво шевелили губами, размахивали руками, соглашаясь и противореча друг другу. Человек огляделся - вокруг никого, в окне темно, словно тряпками завесили. Дом замер, и лишь на стене, в круге мерцающего света, продолжался разговор. Священник завороженно наблюдал за ними, боясь пошевелиться, пока, неожиданно для себя, не заснул. Потом он сам не верил, что смог спокойно уснуть, в то время, как на стене, в двух шагах от него, жили тени. Он спал, а тени все говорили и говорили свои беззвучные слова, поглядывая на спящего и смеясь.

  Это случилось зимой, когда ни один шаг по земле не остается незаметным для острого глаза. Лис, блуждая по лесу, случайно встретился с бездельничающим Коростелем. Коростель - это не оборотень, не бес и не леший. Это большая серая птица, ростом чуть не с Лиса, совсем не похожая на коростеля, так что даже не ясно, почему его так называли. С ним вообще было много неясностей. Вроде и не птица, но и лесному народцу не близкий родственник. Так и живет посерединке.

  - Ох, - воскликнул Лис, столкнувшись с ним в заснеженном орешнике. - Ну и страшон же ты, птенчик!

  Нынешний Коростель как-то странно, не ко времени, линял, отчего в его сером перьевом одеянии зияли большие проплешины, из которых во все стороны торчал белесый пух. Услышав такое приветствие, он тяжело вздохнул.

  - И ты здравствуй, бес.

  Потом помолчал и, сокрушенно качая головой, произнес:

  - Ну что же это такое? Кого ни встретишь, любой хорек, только завидит и сразу в лоб: 'ну и страшон же ты'! Как сговорились!

  Он грустно копнул ногой. Поглядел, копнул еще. Лис тоже заглянул любопытным глазом в получившуюся ямку.

  - Что ж, извини, раз такое дело. Кто ж знал? Если б я наперед был уверен, что тебя сейчас встречу, я, может быть, и смолчал бы. А так, уж больно неожиданно ты появился. Я что думал, то и сказал.

  Коростель замахал растрепанными крыльями.

  - Да от тебя другого и не дождешься. Болтаешь вечно невесть что.

  - Ничего я зря не болтаю. Просто, что думаю, то и говорю.

  Лис даже немного обиделся. Они постояли, надувшись друг на друга.

  - Ладно, - буркнул Лис, - пойдем побродим. Глядишь, может, и найдем чего интересного по дороге.