Западня

Софи начала хватать ртом воздух, и вдруг разом обрушилась музыка, оглушительная и страшная. All you need is love, la-da-da-da-da. И снова появились краски – разом, – и Софи видела только его – глубокий, сияющий красный цвет.

И пока потрясенная Софи пыталась осознать увиденное, то, что предстало перед ней, краем глаза она вдруг заметила в углу комнаты какое-то движение. В панике она повернулась туда и поняла, что это всего лишь занавеска у двери на террасу, которую колыхнул сквознячок. И тут она увидела призрака. Он замер неподвижно, как зверь в засаде, как будто бы Софи могла его обнаружить, только если он пошевелится. Он стоял у открытой двери на террасу и смотрел на Софи. Потом он исчез.

8

Испуганно смотрю на Норберта, моего издателя, который давит пальцем на кнопку звонка.

– Не прошло и полгода, – говорит он и протискивается мимо меня в дверь, без всяких «привет» и других намеков на вежливость. Вместе с ним через порог в дом врывается первое дуновение зимы. Хочу что-то сказать, но никак не подберу подходящую фразу.

– Ты что, окончательно сбрендила? – орет Норберт.

Буковски набрасывается на него, пес любит моего издателя. Впрочем, не надо этому придавать слишком большого значения – Буковски вообще всех любит. Норберт явно расстроен, но все-таки слегка треплет собаку по загривку, а когда поворачивается ко мне, меж бровей снова залегает суровая складка. Честно сказать, я чертовски рада его видеть, но не таким взбешенным. Норберт, конечно, законченный холерик, но вообще он очень добродушный парень. Он просто все принимает близко к сердцу: политиков, которые с каждым годом становятся все тупей и тупей, издательское дело, которое с каждым годом неуклонно деградирует, авторов, которые с каждым годом становятся все более алчными. Всем известны вспышки гнева Норберта и его трагические тирады, которые в минуты особой ярости он нашпиговывает крепкими словечками с горячо любимого им юга Франции: «Putain!» («проститутки») и «Merde!» («срань»), А когда дела идут уж совсем плохо, приходится прибегать к их комбинациям.

– Что случилось? – спрашиваю я, как только обретаю дар речи. – Я думала, ты во Франции.

Он фыркает.

– Что случилось? Это я тебя хочу спросить, что происходит?

Честно говоря, я понятия не имею, отчего он так бесится. Мы уже столько лет работаем вместе. И потом, мы друзья. Что я такого сделала? Или, может, забыла что-то сделать? Увлекшись своим детективом, упустила что-то важное? Ничего не понимаю.

– Может, ты сначала войдешь, для порядка, – говорю ему я и иду на кухню.

Готовлю кофе, наливаю воды в стакан, ставлю перед ним. Норберт, уже без приглашения усевшийся за стол, встает, когда я оборачиваюсь к нему, он слишком расстроен, чтобы сидеть.

– Ну и? – спрашиваю я.

– Ну и? – передразнивает меня Норберт таким тоном, что испуганный Буковски несколько даже пятится от него. – Мой автор Линда Конраде, которой я как издатель вот уже больше десяти лет абсолютно доверяю и которая до сих пор с завидной регулярностью писала свои замечательные высокохудожественные произведения, решила вдруг сделать крутой поворот и осчастливить публику, критиков и, наконец, меня грешного: ей в голову пришла гениальная идея – написать кровавый триллер. Не поговорив, не посоветовавшись, просто так. И это еще не все, наша уважаемая госпожа Конраде заявила об этом в прессе! Даже не подумав хотя бы намекнуть об этом своему издателю. Потому что она, очевидно, считает, что я не столько руководитель, между прочим, немалого, достаточно прибыльного предприятия с немалым штатом сотрудников, руководитель, который целыми днями рвет задницу ради нее и ради ее книг, сколько нечто совсем другое – ее персональный бессловесный печатный станок. Putain bordel de merde![2]

Лицо Норберта приобрело насыщенный красный оттенок. Он схватил стакан и отпил воды. Открыл рот, собираясь что-то добавить, но передумал, покачал головой и с остервенением осушил стакан до дна. Даже не знаю, что и сказать, мне и в голову не приходило, что могут возникнуть проблемы со стороны Норберта. А теперь вдруг понимаю: с его стороны могут возникнуть настоящие проблемы. Выходит книга, на нее, как обычно, реагирует пресса – это важнейшая часть моего плана. Не будет книги, не будет интервью. Черт, у меня нет ни времени, ни сил спорить с Норбертом или, на худой конец, искать другое издательство. У меня своих проблем хватает. Издатель-то найдется, только пальцем помани, я же знаменитая, и даже то, что я сменила жанр, думаю, вряд ли отпугнет моих поклонников. Ну, может, только нескольких, на их место другие появятся. Да это и не важно. Мне абсолютно все равно, сколько экземпляров продастся, главное, чтобы Ленцен клюнул. Но этого я не могу сказать Норберту. Что речь идет не просто о книге.

Не хочу ругаться. Тем более, с одним из немногих на этой земле друзей. Лихорадочно прикидываю, может, рассказать Норберту. Все. Я так часто обдумывала эту возможность. Было бы так хорошо иметь его в напарниках.

– Я повторяю вопрос, с которого начал, – говорит Норберт и ставит стакан на стол, тем самым нарушая ход моих мыслей. – Ты что, окончательно сбрендила?

Я думаю, как бы хотела иметь помощника, человека, на которого можно положиться. Думаю, что, случись беда, настоящая серьезная беда, лучше Норберта мне в моем положении никого не найти. Я должна ему все рассказать. Я не должна это делать одна. Мне страшно.

– Так в чем дело? – нетерпеливо спрашивает Норберт.

Решено. Расскажу ему все. Собираюсь с духом, набираю воздуха.

– Норберт…

– Не говори ничего, – шипит он и повелительно поднимает руку, чтобы призвать меня к молчанию. – Я кое-что забыл.

Он быстро выходит из кухни. Обескураженная, слышу, как он открывает дверь и уходит из дома. Через пару минут появляется с бутылкой вина в руке.

– Тебе, – говорит он и с угрюмым выражением на лице ставит бутылку на стол.

Норберт, когда приходит, обычно приносит бутылку вина со своей второй родины, юга Франции, самого лучшего розового, которое я люблю. Но обычно при этом он не смотрит на меня волком. Норберт замечает мою растерянность.

– То, что ты ведешь себя как скотина, не значит, что я позволю тебе умереть от жажды, – говорит он и смотрит на меня с плохо скрываемой нежностью. Я криво улыбаюсь, чтобы не расплакаться. Как было бы хорошо в паре с Норбертом, чтобы он мне поверил, чтобы он меня понял – но все-таки это очень опасно. Я не могу его в это втягивать. Черт! Что я делаю?

Кофемашина своим гурканьем прервала ход моих мыслей. Наливаю нам кофе.

– Только не думай, что я отстану, – говорит Норберт. – Я жду объяснений.

Опускаюсь на стул, Норберт садится напротив, а я пытаюсь придумать объяснение, которое могло бы его удовлетворить.

– Как могло так случиться, что в издательстве ты уже со всеми успела поговорить, кроме меня?

– Хотела поговорить с тобой после отпуска, чем возиться с этими дурацкими и-мейлами. Ты меня просто опередил. Я понятия не имела, что ты уже вернулся.

И это правда. Норберт внимательно смотрит на меня.

– А почему триллер? Только без шуток.

Я немного помедлила и наконец решилась: расскажу максимально близко к правде, но при этом без лишних подробностей.

– Норберт, у тебя есть сестра?

– Нет. Я единственный ребенок. Жена говорит, оно и заметно.

Я чуть не рассмеялась. Но продолжаю серьезно.

– А у меня была сестра. Ее звали Анна.

Норберт чуть приподнимает кустистые брови.

– Почему была? – спрашивает он.

– Анна мертва. Ее убили.

– Господи! Когда это произошло?

– Да уже давно. Этим летом исполнилось двенадцать лет.

– Merde!

– Да.

– Дело раскрыли?

– Нет. – говорю я и чувствую комок в горле. – Нет.

– Putain! – почти шепчет Норберт. – Плохо.

Какое-то время мы молчим.

– Почему ты мне об этом никогда не рассказывала?

2

Это же какая-то проституция в сраном борделе! (франц.)