Кадет

- Наши! - крикнул радостно Митя. Женщина подбежала к окну, занятому мальчиками.

- Что вы?! - нервно засмеявшись, сказала она по-русски и прижала руку к сердцу.

Несколько солдат в немецких касках шли посредине дороги и изредка прикладывали к плечам винтовки. За ними несли на руках пулемет. Тахали выстрелы. Колонна шла сзади. Солдаты остановились у Окружного суда. Из здания кто-то выбежал, за ним погнались и закололи его ударом в спину.

Мальчики выбежали на улицу. Еще метался на бульварах самокатчик, делая круги, но, сбитый выстрелом, свалился у собора и остался недвижим, а у лежащей на земле машины кружилось колесо. Вдалеке незнакомые люди часто перебегали через дорогу, ложились, и тогда эхо выстрелов тупо отскакивало от стен. Солдаты в касках побежали туда. Впереди них шел совсем еще мальчик. Он останавливался, смотрел в бинокль, потом, взмахнув рукой, бросился вперед. В переулке кучка солдат затопталась на месте, прокричала и побежала дальше. На тротуаре осталось два трупа. Аэроплан выпустил не то серебряный шар, не то ракету. Квартал был занят.

Митя со Степой подбежали к пулемету, стоявшему в конце бульвара. Степа, говоря что-то по-немецки, жал солдатам руки, а потом сел верхом на пулемет и, размахивая руками, что-то запел. По улицам бежали, смеясь и плача, люди. Молодой унтер-офицер просил публику отойти, говоря, что пулемет из-за толпы стрелять не может. Но взволнованные люди его не слушали, и он, разводя руками, улыбаясь, что-то докладывал офицеру.

Мальчишки на Эспланаде подожгли революционные арки, и они горели ярким высоким пламенем. К гипсовой статуе Карла Маркса поднесли жердь и, ударив статую под подбородок, снесли хрупкую белую голову. Где-то звенели разбиваемые стекла, и кипы бумаг, выбрасываемых из учреждений, разлетались по улицам белыми трепещущими ласточками. Немцы подходили. Их колоннен-вагоны солидно громыхали. Немцы шли, увешанные снаряжением, куря огромные сигары, и ели куски хлеба, намазанные медом. Дамы их обнимали, целовали и предлагали им кофе. Немцы кивали головами, прихлебывали из кружек и снова затягивались сигарным дымом.

На тротуарах лежали убитые с лицами, закрытыми фуражками. Мальчишки, воровски оглядываясь, стаскивали с них сапоги.

***

В город вступали русские части.

Они повели наступление с утра, от Кальнецемского моста, где на пулеметной горке были расположены их позиции. Русские разведчики, отыскав тропу, идущую через ржавое болото, вывели по ней на грунтовую дорогу ударный полк ландесвера. Латышские части пошли по открывшейся дороге прямо на город, а по Митавскому шоссе двигалась немецкая «железная дивизия». Аэропланы держали связь.

Еще было светло. Солнце начинало заходить, германские часы показывали пять, а большевицкие - восемь, когда отряд, миновав затихший фортштадт, вышел к мосту.

- Русские!… Русские идут! - послышались крики из толпы.

На темно-гнедом коне ехал князь, худощавый, длиннолицый, по-гвардейскому отдавал толпе честь, улыбался, слегка обнажая зубы, и весело кричал командиру русской роты, коренастому капитану:

- Климент Петрович! А! Как нас встречают!

Полнолицый капитан, с опущенными вниз усами, мелко и рассыпчато в ответ засмеялся и, посмотрев на толпу, прищурил глаза.

- Изголодались! - крикнул он.

Рядом с ним шел адъютант отряда, высокий офицер. Эскадрон дробил копытами настилы моста. Отряд веселых добровольцев, одетых в немецкую форму, с русскими погонами на плечах и двуглавыми орлами на касках, шел бодро. Солдаты перекликались с горожанами и раздавали им сигареты. Исхудалая женщина, признав в молоденьком добровольце своего сына, шла рядом с ним, держа его за рукав. Черноусый капитан, ехавший верхом, играл на блестевшем на солнце корнете веселый марш, добровольцы подпевали, колотили ложками по манеркам, посредине роты митавский волонтер нес трехцветный флаг, взятый из своего дома.

- Та-рай, та-рай, та-та-та… - напевал под корнет молодой худенький доброволец, помахивая рукой.

- Здравствуй ты, здравствуй я, здравствуй, милая моя!

- Та-рай, та-рай… - звонко пел корнет.

- Урр-ра! - кричала толпа и бросала вверх шапки. - Здравствуйте, русские!

Худощавый оборванный человек в обтрепанной офицерской фуражке стоял в толпе, отдавая отряду честь, и по его щекам катились слезы. Два мальчика бежали около коня князя, размахивая фуражками, и кричали звонкими молодыми голосами. Это были Степа и Митя.

Простоволосый горожанин дрожащими руками отрезал от фунтового куска хлеба ломти и подавал их солдатам.

25

На другой день русская батарея шла по бульварам. Гремели щиты. Офицеры ехали, пересмеиваясь, читая подобранные на улицах большевицкие газеты. В церквах звонили. Звон был жидкий, но праздничный. Пасха уже прошла, но церкви были открыты: в них служили молебны, панихиды и исповедовали.

Митю в этот день словно лихорадило. Он боялся, что они опоздают записаться добровольцами в русскую часть, боялся, что они запишутся последними.

- А вот куда, в какую часть? - спрашивал он Степу.

- В пехоту - это очень просто: винтовка, и все, в команду связи попадешь, - пожалуй, и огня настоящего не увидишь, - говорил Степа.

- Вот что, Степа, - сказал Митя, - махнем в пулеметчики, я уже, братко, из пулемета на Волге стрелял.

- Вместе в одну роту, в один взвод, на один пулемет? - спросил быстро с разгоревшимися глазами Степа.

- Идет, - ответил Митя, пожимая руку друга. - Так, значит, вместе! Ты, брат, хоть и лицеист, но душа у тебя кадетская. Кадет ты! Ошибочка вышла!

Степа слегка покраснел.

Перед поступлением они решили говеть. Мите были памятны с детства робкие огни четверговых свеч, розовые отсветы предпасхальных песен, и алостволая верба с теплыми пушками, и чтение Евангелий, когда в перерывах вздыхал хор о славе и долготерпении и с колоколен в ночь падали редкие звоны. Он вспомнил огни, освещавшие девичьи лица, и горячий воск, что, срываясь, обливал пальцы. После службы толпа несла к выходу робкие огни, прикрывая их розовевшими ладонями и бумажными колпачками. Тогда вода далеко уносила звон колоколов, от четвергового огня дорога казалась темной, бумага часто вспыхивала, а он шел простоволосый, прикрывал свечу фуражкой и слушал смех Ани. И было тогда в этом хранении огня много радости.

Утром, готовясь к исповеди, они усердно молились. В церковном полумраке мерцали редкие огни. С купола падал острый тонкий луч, а у аналоя стояли люди, безмолвно опускались на колени, крестились, клали земные поклоны и робко подходили к священнику. Учащенно билось Митино сердце, и ему казалось, что много накопилось грехов, и страстно хотелось стать чистым и хорошим на всю жизнь. Они со Степой разом крестились, разом опускались на колени.

Когда епитрахиль, прошелестев, накрыла Митину голову и благословляющие пальцы священника тихо коснулись ее, Митя успокоился. Из Царских врат выносили Святые Дары, и хор тихо пел. Приближался тот волнующий, исполненный смирения час приобщения к чистоте, и Мите этот час казался нездешним, обвеянным тихим светом. Они, сложив руки крестом на груди, стояли перед поблескивавшей золотом Чашей.

- Димитрий.

- Степан.

После Причастия то злое и тяжелое, что мучило Митю целый год, отлегло. Светлая звезда его молодости победила. И так было легко, радостно и чисто в те дни в обновленном для него миру.

26

Еще не поздно!

Запись добровольцев в отряд св. князя Ливена

Производится на Выгонной дамбе № 10 ежедневно

от 10-12 и 4-5 час. вечера.

Отряд имеет целью борьбу с коммунистами

(большевиками), не вмешиваясь в политику.

Добровольцы, вперед!

Степа лихорадочно мял газету.

- Еще не поздно, Митяй?

- Который час, Степа?

- Только еще два часа, Митяй.

- Господи, вот время-то тянется! Вот мы подождем еще один день… и не примут…

- А вдруг не примут? - сказал испуганно Митя. - Ведь мне только семнадцатый год.

- Примут, не унывай.