Страница 8 из 55
Пошли,— согласилась Вера. Она зашла в дом, переоделась. И
Саша повел ее туда, откуда только что прибежал сам.
Они шли по лесу в обнимку и разбирали происшедшее за обедом, еще не
научившись оставлять такие вещи без разбора.
—
Я тебе всегда говорила, что ты злой,— легонько, без нажима,
укоряла Вера мужа.— Это надо же так взбеситься! И главное — из-за чего! В
первый раз, что ли?
—
В том-то и дело,— непонятно ответил Саша.
—
Как это? В чем ТОМ? — переспросила Вера.
—
Ну в том, что в первый.
—
Опять не поняла. Что в первый? Саша молча теребил бороду.
—
Ну что стряслось, Саш? — Вера остановилась.
—
Да ничего особенного. Этот деятель заявил мне сегодня, что если я
не кончу заниматься самодеятельностью, как он это назвал, то он отстранит
меня от уроков.
—
Ни-че-го себе! Это как? Уволит, что ли?
—
Что-то вроде этого.
—
Так-так... А ты? Ты-то что?
—
А ничего.— Саша оставил в покое свою бороду и снял руку с плеча
жены.— А ничего! Я сказал ему, что лучше пойду в леспромхоз топором
махать, чем кончу заниматься... этим... чем занимаюсь.
—
Так-так...— Вера смотрела на мужа, и лицо ее, сейчас некрасивое,
в предродовых пигментных пятнах, на глазах розовело. И суживались глаза.—
Ты смотри! — с тихой силой выдохнула она.— Ты смотри! Он лучше топором
махать пойдет... Ты же опять ни о ком кроме себя не думаешь! А обо мне... о
нас ты подумал? Выставит себя посмешищем всей деревне... За веру,
бедненький, пострадал!.. Нет уж, дорогой мой! Такие штучки — только без
нас!
Вера сделала хорошую паузу и еще раз повторила:
—
Без нас! Не хватало еще позориться!
—
Позорной работы не бывает,— вздохнув, сказал Саша.
Он смотрел в узкие сверкающие глаза жены и не знал, что предпринять.
Успокаивать? Попытаться что-то доказать? Ни того, ни другого не хотелось. И
вообще ничего не хотелось. Это было уже не в первый раз: когда на жену
нисходила вот эта тихая сила, он совершенно терялся. Эта почти осязаемая
сила словно подавляла его. Становилось тоскливо и скучно.
Он смотрел в глаза жены, и в голове его камнем ворочалась тяжелая,
безнадежная мысль: «Неужели так будет теперь всегда? Неужели всегда?!
Неужели нельзя ничего изменить?»
«ВОСПИТАНИЕ ПО СТАНИШЕВСКОМУ»
Первая же встреча с этим ребенком слегка потрясла Сергея Юрьевича.
От встречи в душе у него осталось тягостное чувство неприятности и острый
стыд за себя. Они ехали в школьном «газике» со станции — только что с поезда
— и Сергей Юрьевич, веря в непогрешимость своей педагогической интуиции,
с ходу начал знакомство.
— Так! — сказал он низким голосом Змея Горыныча.— Давно я не
кушал маленьких девочков! Сейчас приедем домой, растопим печку пожарче,
достанем сковородку побольше... Ах, как я люблю вкусных маленьких детей!
— Сергей Юрьевич грозно сдвинул свои рыжие брови, развернул саженные
плечи и закрутил правый ус.
Игра, по мнению Сергея Юрьевича, была вполне по силам для
пятилетнего ребенка, и он ждал в ответ тоненького смущенно-игривого
смешка, кокетливых искорок в глазах. Но реакция сестриной дочки буквально
ошеломила его. Девочка сильно побледнела, икнула несколько раз, будто ей не
хватало воздуха, и с сильным плачем кинулась к матери — они втроем ехали
на заднем сиденье. Сергей Юрьевич и сам испугался. Он попытался было
протянуть к ней руки, бормоча что-то вроде: «Что это ты, лапа моя,
успокойся»,— но девочка обеими руками вцепилась в шею матери и
пронзительно закричала. Людмила, сестра, каким-то не то извиняющимся, не
то укоряющим взглядом смотрела на Сергея и отрицательно мотала головой.
Все долгие сорок километров до Омутного Людмила тихонько,
нашептывала дочери, какой дядя Сережа хороший; жаль только, что у него нет
маленьких детей и он совсем не знает, как с ними можно шутить,— а он
шутил, зря она боялась! Она шептала, что скоро они станут большими
друзьями и что у них в школе есть настоящие живые кони. Шофер
оглядывался назад и деликатно-удивленно покачивал головой.
Сергею Юрьевичу было двадцать три года. Прошлой осенью,
отслужив положенный после института год в армии, он приехал по
направлению облоно в Омутное, преподавать физику и математику. Раньше он
никогда не жил в деревне, их семья с давних пор обитала в большом городе.
Но задаваться вопросом — где лучше — ему просто не приходило в голову. Не
было времени. Школа отнимала почти все. Уроки, «послеуроки», перетряска и
перекраивание на свой лад физкабинета едва оставляли времени на книги и
малые житейские заботы. И так шесть дней в неделю. Седьмой, воскресенье,
оставался «на сладкое». Еще зимой Сергей Юрьевич близко сошелся со
здешним лесничим. Николай, так звали лесничего, был чуть постарше и тоже
не местный. Он приехал на год раньше из Карелии, после лесо-техникума.
Этот Коля Лесной Человек и дал вкусить Сергею Юрьевичу того сладкого, без
которого тот не мог уже прожить ни одного выходного. Это было ружье и
рыболовные снасти. Омутное, как большинство приличных сибирских сел,
стояло на реке. А дорога из него в любую из трех оставшихся сторон вела в
лес.
С приездом Людмилы весь накатанный за год порядок жизни Сергея
Юрьевича сильно изменился. За какие-нибудь два дня его прокуренная и
заваленная книгами берлога превратилась во вполне уютное и светлое
жилище со всеми его характерными признаками: чистым полом, занавесками
на вымытых окнах и теплой печкой. Пепельницы исчезли, книги — их
оказалось совсем не так много — двумя рядами разместились на деревянных
досках, подвешенных на проволоку; раскладушка переехала в кухню, а на ее
месте в комнате появилась полутораспальная кровать, одолженная на время у
школьного завхоза. Ружье, Коли-на ижевка шестнадцатого калибра, главное
украшение прошлого интерьера, в зачехленном виде переехало из комнаты
вслед за раскладушкой и повисло над ней мирной брезентовой сумой.
После уроков теперь нужно было идти домой. И — странно! — домой
хотелось. Этого не было давно. Четыре года общежития, потом год армейской
казармы, еще год здесь, в Омут-ном,— и что-то не припоминалось, чтобы за
эти годы он испытывал желание «хотеть домой». До сих пор «домой» —
означало: к отцу с матерью, на каникулы, в отпуск.
В доме неизвестно откуда появились полузабытые запахи
родительской квартиры, и Сергея больше всего удивляла чисто физическая
сторона их появления: отчего? Оттого что Людмила готовила то же и так же,
как мать? Или она привезла эти запахи с собой? Не она, а они? Чем, кстати,
должен пахнуть ребенок? Сережа и в самом деле будто принюхивался к
ребенку. Прошло уже несколько дней после их приезда, а девочка по-
прежнему панически его боялась. И ничего не помогало. Ни кукла, купленная
им на следующий день после их приезда,— Оленька к ней просто не
притрагивалась; ни роль Почтальона Печкина из популярного детского
мультика; ни обыкновенное ласковое сюсюканье. Сережа сам почти
паниковал. Он проклинал себя за того злополучного Змея Горыныча, за
самоуверенную свою бестолковость и пытался искать помощи у Людмилы. Но
Людмила рассказывала мало. Как-то вскользь она упомянула о том, что
Оленька вообще боится мужчин — и это еще одно проклятие на голову ее
несчастного бывшего мужа. Но дальше не продолжала. Дальше оставалось
домысливать самому.
Он очень смутно представлял себе, как жила сестра с тех пор, как
уехала из дому. Они писали друг другу редко, да и по характеру своему
Людмила была скрытной. Если он что-то и узнавал о ее семейной жизни, то