Страница 21 из 55
— Ага, мам, посмотрю. Я сегодня опять играть отказался. Чуть не
согласился, когда Илья Тимофеевич звал, но все же волю проявил. Мне еще
часы освоить надо. Ты не против, если я куплю шахматные часы?
В половине двенадцатого странная жизнь за Генкиной дверью
продолжалась вновь. Агния Семеновна вслушивалась в звуки этой жизни, и
тревога опять закрадывалась ей в сердце. Там, за дверью, по деревянным
полям грохотали воинственные армии, там яростно трубили слоны, ржали
истекающие кровью кони и рушились троны. Там тяжко скрипели половицы и
чей-то чужой голос ликующе вскрикивал: «Ага! Победа! Король умер!»
Впрочем, все это было совсем не так громко. Никто не кричал. Скорее, там
бормотали. Сын и в детстве любил играть вслух.
Вскоре в доме появились часы, и Агния Семеновна приобщилась к
этой удивительной жизни. Она никогда не играла в шахматы и не знала даже,
как ходит конь, но сыну нужен был спарринг-партнер, и она стала этим
партнером. Это была очень смешная игра. В этой игре было совершенно не
важно, прыгнет конь буквой «г» или скакнет напрямую через всю доску. Здесь
важно было одно: после каждого хода правая рука должна была нанести
аккуратный удар по кнопке часов. Ход — удар, ход — и снова удар. Невинная
забава эта продолжалась несколько дней.
Наконец Генке показалось, что он готов.
Несколько дней он с глазами голодного кота ходил вокруг играющих и
ждал, когда его пригласят. Но его не приглашали. Наверное, привыкли к его
отказам. Тогда, не в силах больше бороться с искушением, он решился
предложить себя сам.
Дело было в обед. Калачов, высадив подряд троих или четверых, как
два месяца назад, потребовал настоящих мужчин. Он вообще здорово играл,
когда бывал в ударе.
— Ну, кому еще отомстить? — наслаждался своей непобедимостью
Калачов.— Кто там следующий?
— Отомстите мне! — торопливо сказал Генка и принужденно
улыбнулся.
—
Вот это новость! Ты откуда? — Калачов
сделал приглашающий жест.— А я уже думал,
помру неотмщенным,— снова пошутил он, расставляя себе черные
фигуры.
Смотреть сражение подошли даже женщины.
Калачов пустил часы, и Генка вытащил из ножен свое оружие. Е2 —
Е4, как в самой бессмертной партии. Противник ответил — Е7 — Е5. Генка:
F2 — F4.
В старинном варианте королевского гамбита Генка буквально
растерзал своего противника. В три минуты. Калачов оказался молодцом:
чего-чего, а юмора ему хватало всегда.
— Хм! — сказал он и задумчиво потер подбородок.— А ведь и в
самом деле неотмщенным помру...
После этого Генка стал нарасхват. Он выиграл подряд у Гаспаряна,
Шатохина и Ильи Тимофеевича. Он сидел за столом чуть бледный и, как
автомат, лупил по кнопке часов.
— Я немного тренировался,— все так же
натянуто улыбаясь, оправдывался он.— Книги
немного поцитал...
Сел Косарев. Только лучше бы ему не садиться...
Косарев сражался храбро и до конца. Генка не поставил ему мат. У его
противника упал флажок.
— Цейтнот,— сказал Генка.— Но вы здорово играли! Прямо
классицеская Сицилиан-ская зассита.
— Какакианская?! — презрительно переспросил Косарев.
— Сицилианская,— мирно сказал Генка.—
Ну, это дебют такой есть, я в книзке выцитал.
— В какизке?..— опять передразнил Косарев.
— А проигрывать надо уметь, Николай Антонович,— прозвучал из-за
Генкиной спины голос. Спокойный, чуть врастяжечку, голос Марины
Анатольевны.
— Ага. Спасибо за науку,— коротко бросил Косарев.
Но что-то, видать, в нем еще не успокоилось, что-то зудело, или
характер -у него был такой тяжелый. Но он вдруг добавил:
— Молодец. Весь в отца. Сколько помню,
папаша твой тоже прилично играл, от доски не
оттащить было...
Генка густо покраснел. И неожиданно — это бывало с ним очень редко
— сильно разозлился.
— Папаша здесь ни при чем, товарищ Коса
рев,— сказал он раздельно. И почувствовал, как
защипало веки. Но он справился с собой.—
И мой папаша — не вашего ума дело. Я с вами
в шахматы играл...
Он замолчал, будто подыскивая слова. И вдруг выпалил:
— Да зря играл! Правильно вам сказали, что вы проигрывать не
умеете!
— Ну-ну, и дальше что? — спокойно спросил Косарев.
— А ничего! — сорвался на фальцет Генка.— Вы просто злой и
бесцеремонный человек! И если хотите знать, я у таких, как вы — у пятерых
выиграю, да еще в пьяном виде, поняли?!
Николай Антонович нехорошо как-то усмехнулся, смел с доски фигуры
и взял доску в руки.
— Да ладно-ладно, успокойся, чемпион!..
Держи свой лавровый венок!
Никто даже не успел понять, что хотел сделать Косарев. А тот шагнул
вдруг к Генке — и надел ему доску на голову. Домиком.
Генка стоял не шелохнувшись. Он и потом не мог вспомнить, что
почувствовал в тот момент. Это был какой-то провал. Он так с доской и пошел
к двери. На полдороге, опомнившись, он сбросил доску на пол.
Первым переварил случившееся Илья Тимофеевич.
— Ну, знаете, Николай Антонович, это... это
хулиганство какое-то! И с очень дурным при
вкусом. Все! Хватит! Больше на работе —
никаких шахмат. Ни-ка-ких! Всем ясно?
Всем было ясно, и все молчали.
И тут не выдержала Марина Анатольевна. Темпераментное
выступление ее потом долго смаковали в лабораторных кулуарах.
— Совесть у вас есть?! — неестественно
тонким голосом выкрикнула она.— Хоть капля
совести? Да в вас ведь ничего кроме злости нет!
Вы же помрете от своей злости! Ну как, дочитал он «Колобок»?
Дочитал? А сами-то вы дочитали?
Слова вылетали из нее с такой силой, что в Косареве, казалось, вот-вот
появятся пробоины. Но Мари внезапно бросила его и переключилась на
невиновных:
— А вы?! Вы дочитали? Тоже мне, работнички-шахматисты...
Болтуны! «Я вчера стари
ка Досто-евско-го взял»! — передразнила она
неизвестно кого.— А «дружище Маяковского»
вы не брали? «Что такое хорошо»? Пижоны несчастные! На их глазах
человека как хотят унижают — а они рты восхищенно разинули...
Марина Анатольевна, казалось, хотела крикнуть что-то еще. Но вдруг
расплакалась и убежала в «девичью», была у них в лаборатории такая
маленькая комнатушка.
К концу обеденного перерыва все вошло в норму. Лаборатория молча
принялась за работу и созидала сосредоточенно до самых семнадцати ноль-
ноль. Генка вместе со всеми. И Марина Анатольевна тоже. Все давно и
прекрасно знали ту истину, что «работа есть работа».
Да и страшного ничего не произошло. В маленьких коллективах
случаются иногда такие вещи. Там люди слишком долго видят одни и те же
лица и порой устают от них. Все это давно изучено и описано.
В пять часов все молча разошлись по домам, парами и поодиночке.
Генка уходил один, последним. За проходной он поискал глазами Косарева —
тот на несколько секунд исчез из его поля зрения,— увидел его и стал быстро
догонять.
Они вместе сели в трамвай. Проехали три остановки и вышли…
Разговор между ними происходил в сквере у набережной, недалеко от
дома Николая Антоновича.
— Постойте, я к вам,— тяжело дыша, сказал Генка, поравнявшись со
своим недругом.
Тот резко остановился.
— Я вам хотел сказать...— снова заговорил
Генка.— Я хотел вам сказать, что это я сам
виноват. Ну, когда сказал, что зря с вами
играл... Извините.
Он, тяжело дыша, смотрел на Косарева и словно чего-то ждал.
— Шел бы ты домой, парень,— вздохнув,
сказал Косарев.
Но Генка не уходил. Стоял и молча ждал.
— А вы тоже извинитесь! — вдруг сказал
он.— Я ведь не мог с вами прямо там драться! Ведь не мог же! Мы же