Страница 8 из 103
После его ухода Баслим повернулся и попытался уснуть, но боль, гнездившаяся внутри, не позволяла забыться. И не потому, что он не сказал слова, которые могли остановить мальчика; он слишком уважал себя, чтобы не уважать право другого на самостоятельное решение.
Торби отсутствовал четыре дня. Он вернулся ночью, и Баслим слышал, как он пришел, но снова ничего не сказал ему. Просто он в первый раз после исчезновения Торби уснул глубоко и спокойно. А проснувшись, сказал как обычно:
– С добрым утром, сынок.
– С добрым утром, папа.
– Сделай-ка завтрак. У меня есть кое-какие дела.
Они сели за миски с горячим варевом. Баслим поглощал пищу без особого интереса, Торби едва ковырял ее. Наконец он взорвался:
– Папа, когда ты продашь меня?
– А я и не собираюсь.
– Что?
– В тот день, когда ты исчез, я зарегистрировал твое освобождение в Архивах. Ты свободный человек, Торби.
Торби смотрел на него с изумлением, а затем опустил глаза в миску и стал возить ложкой по каше. Наконец он сказал:
– Мне бы хотелось, чтобы этого не было.
– Если бы они тебя поймали, я не хотел, чтобы они называли тебя «беглым рабом».
– Ах, вот в чем дело, – Торби задумался. – Спасибо, папа. Вижу, что вел себя очень глупо.
– Вероятно. Но я думал не о наказании, которое могло тебя ждать. И плети, и выжигание клейма – все это проходит быстро. Я думал, что произойдет, если тебя поймают еще раз. Лучше, чтобы тебя сразу же укоротили, чем быть пойманным после клеймения… Поговорили и хватит, бери свою чашку и не болтайся без дела. Этим утром аукцион.
– Ты хочешь сказать, что я могу остаться?
– Это твой дом.
Теперь Баслим знал, что Торби не оставит его. Освобождение мальчика не внесло ничего нового в их быт и отношения. Торби сходил в Королевские Архивы, уплатил налог и преподнес обычный подарок, после чего его вытатуированный номер был перечеркнут линией, а рядом с ним появилась печать Саргона с номером книги и страницы записи, из которой явствовало, что ныне он свободный гражданин Саргона, обязанный платить налоги, нести воинскую службу и голодать без всяких помех и препятствий. Клерк, который делал татуировку, посмотрел на серийный номер Торби и сказал:
– Не похоже, что это твой день рождения, парень. Твой старик обанкротился? Или твои хозяева продали тебя, чтобы избавиться от лишнего рта?
– Это не твое дело!
– Не выдрючивайся, парень, а то ты почувствуешь, что эта игла может колоть куда больнее. А теперь отвечай мне вежливо. Я вижу, что на тебе фабричная, а не хозяйская марка, и судя по тому, как она выцвела, тебе было лет пять или шесть. Где и когда это было?
– Я не знаю. Честное слово, я не знаю.
– Ах вот как? Именно это я и говорю каждый раз моей жене, когда она задает слишком много вопросов. Не дергайся. Я почти кончил. Вот так… поздравляю, и добро пожаловать в ряды свободных людей. Я получил свободу пару лет назад, и предупреждаю тебя, что ты почувствуешь себя раскованнее, но не всегда это будет приятно.
Глава 4
Нога у Торби побаливала пару дней; во всем остальном освобождение никак не сказалось на его жизни. Но нищим он уже в самом деле не смог быть – сильному здоровому юноше не подавали столько, сколько мог получить исхудавший ребенок. Часто Баслим просил Торби заменить его в яме, затем он посылал его с каким-нибудь поручением или отправлял домой учиться. Так или иначе, один из них всегда был на Площади. Порой Баслим исчезал, даже без предупреждения; и когда это случалось, Торби должен был проводить на их месте все светлое время дня, отмечая посадки и старты кораблей, запоминая все, что происходило на аукционах и собирая информацию о космопорте в винных лавчонках и среди женщин, не носивших вуали.
Как-то Баслима не было две девятидневки; когда Торби проснулся, старик просто исчез. Отсутствовал он гораздо дольше, чем когда-либо раньше. Торби продолжал твердить себе, что папа может позаботиться о себе, хотя он не мог отделаться от зрелища его тела, распростертого в грязи. Но он продолжал бывать на Площади, присутствовал на трех аукционах, отмечая все, что видел и слышал.
Наконец Баслим вернулся. Единственное, что он сказал было:
– Почему ты все записывал вместо того, чтобы запоминать?
– Ладно, так и буду делать. Но я боялся что-то забыть, ведь было так много событий.
– Фу!
После этого Баслим стал более молчалив и сдержан, чем обычно. Торби думал, что может быть, он его чем-то расстроил, но на такие вопросы Баслим не отвечал. Наконец как-то ночью старик сказал:
– Сынок, мы так и не выяснили, что ты будешь делать после того, как меня не станет.
– Но я думал, что мы уже все решили, папа. Это мои проблемы.
– Нет, просто мне пришлось их отложить… из-за твоего тупоголового упрямства. Но ждать больше я не могу. Я принял решение, и тебе придется выполнить его.
– Подожди минутку, папа! Если ты думаешь, что тебе удастся заставить меня покинуть тебя…
– Помолчи! Я сказал: «После того, как меня не станет». Когда я умру – вот что я имел в виду; я говорил не о небольшой прогулке по делам… тебе придется найти человека и передать ему послание. Могу я на тебя положиться? Ведь ты не будешь валять дурака и ничего не забудешь?
– Конечно, папа. Но мне не нравится, когда ты говоришь такие вещи. Ты будешь жить еще долго – может быть, ты еще переживешь меня.
– Возможно. Но не угодно ли тебе замолчать и послушать меня, а затем сделать то, что я тебе скажу?
– Да, сэр.
– Ты найдешь этого человека – что, возможно, потребует некоторого времени – и передашь ему послание. Затем он должен будет кое-что для тебя сделать… я надеюсь. Если он решится, я хотел бы, чтобы ты делал все, что он тебе скажет. Ты обещаешь мне?
– Конечно, папа, если ты этого хочешь.
– Считай это последней услугой старику, который хотел тебе только добра, насколько это было в его силах. Это последнее, что я хочу от тебя, сынок. Не утруждай себя заботами: не надо кремировать меня и помещать прах в башню, а просто сделай две вещи: передай послание и сделай все, что тебе скажет этот человек.
– Я обещаю, папа, – торжественно сказал Торби.
– Отлично. А теперь за дело.
Человек должен был быть одним из пяти лиц. Каждый из них был шкипером космического корабля, рейсовым торговцем; никто из них не был обитателем Девяти Миров, но по странному совпадению все они загружались в портах Девяти Миров. Торби тщательно изучил список.
– Папа, насколько я помню, из всех этих кораблей здесь садился только один.
– Рано или поздно все они будут здесь.
– Может пройти много времени, прежде чем покажется хоть один из них.
– Могут пройти годы. Но когда это случится, ты должен доставить послание незамедлительно.
– Кому-то из них? Или всем?
– Первому, кто попадется тебе на глаза.
Послание было коротким, но трудным, потому что оно было на трех языках, в зависимости от того, кому будет адресовано, и ни одного из этих языков Торби не знал. И Баслим не объяснял ни слова из него; он просто требовал, чтобы оно было выучено наизусть на каждом из языков.
Когда Торби в седьмой раз пробормотал тексты, Баслим заткнул уши:
– Нет, нет, сынок! Никуда не годится! Этот акцент!
– Я стараюсь изо всех сил, – мрачно сказал Торби.
– Я знаю. Но я хочу, чтобы текст можно было понять. Слушай, ты помнишь, как я заставлял тебя спать и говорил с тобой во сне?
– Что? Я и так сплю каждую ночь.
– Тем лучше. – Баслим ввел его в легкий транс, что далось непросто, ибо повзрослевший Торби был не так податлив, как в детстве. Но Баслим, добиваясь своего, записал послание на диктофон, включил его и заставил Торби слушать его, добавив постгипнотическое внушение, чтобы, проснувшись, он без запинки мог произнести тексты.
Он смог это сделать. На следующую ночь Баслим еще раз и еще раз внушал ему задание. Затем Баслим заставлял его непрестанно повторять выученное, называя имена шкиперов и названия кораблей и сопоставляя их с излагаемым текстом.