Братья по крови

Катон разрезал полученную порцию кинжалом на более удобные кусочки. Напротив него Макрон, мощно работая челюстями, рвал пищу зубами и с сопением заглатывал. Встретившись с другом взглядом, он ощерился и подмигнул, утирая кулаком капающий с губ сок. Катон ответил улыбкой, после чего повернулся к своему собеседнику.

– А про вновь прибывшего ты ничего не знаешь?

– Про трибуна Отона? – Гораций кончиком ножа указал в сторону, где сидело высокое начальство. – Да так, самую малость, – ответил он после паузы. – Только то, что передал мне дружок, прибывший с оказией из Линдума неделю назад. Отон всего пару месяцев как прибыл из Рима, еще и печать на назначении не просохла. Пользуется расположением, но об армейской службе ему еще многое предстоит узнать. Как, собственно, и большинству всех этих знатных назначенцев. Ну да ничего: пара лет, и они обычно перестают нам досаждать. Во всяком случае, хочется надеяться.

Положив в рот кусок, он некстати умолк, и через некоторое время Катон, кашлянув, снова спросил:

– И больше ничего? Это все, что твой друг смог сообщить об Отоне?

– Почти все. Правда, есть еще кое-что. – Гораций понизил голос и придвинулся ближе: – Ходит некий слушок насчет причины, по которой нашего трибуна закинуло на этот богами оставленный остров.

– Вот как?

– Ты же знаешь, Катон, как оно бывает. Один слуга сболтнет что-нибудь другому, тот еще кому-то… глядишь, а уж оно и носится по ветру. В нашем случае поговаривают, будто этот самый Отон был сюда послан по приказу императора, в качестве наказания. Оно и вправду: хочешь кого-то всерьез наказать – пошли его в Британию.

Любопытство в Катоне разыгралось не на шутку. Торопливо проглотив кусок, он локтем подтолкнул префекта:

– За что ж наказание-то?

Гораций подмигнул:

– Тут как-то связано с его женой. Говорят, она настаивала на том, чтобы ехать вместе с ним из Рима… Ну, а дальше ты уж сам додумывай. Мой дружок намекнул, что она очень недурна собой.

Катон примолк. Он ведь тоже подумывал взять с собой Юлию, но решил не делать этого из-за откровенной опасности, которую представляла собой неспокойная провинция, где врагов у императора Клавдия пруд пруди. И если б Отон позволил своей жене ехать с ним, то, вероятно, она была бы в большей опасности, нежели оставшись в Риме. Или же трибун был одержим ревностью и не хотел оставлять жену в столице, где она была вольна заниматься тем, что у нее на уме…

Мысль неожиданно кольнула ревностью, взвихрились непрошеные сомнения, а с ними взволнованность насчет верности Юлии. Она ведь там вращается в аристократических кругах. Вокруг полно богатых, влиятельных щеголей, на которых можно положить глаз; с ее-то красотой она при желании может иметь предостаточно ухажеров. Эти мысли Катон прогнал чуть ли не силой, стыдясь и злясь на себя за такие сомнения. Раз уж на то пошло, он и сам вполне мог, используя возможности отлучки, ублажать себя в городках или в тех же палатках лагерных гетер, хотя компания, понятно, не столь изысканна и разнообразна. Но он супружеской верности не нарушил. А потому нужно верить, что и Юлия блюдет честь по отношению к нему. А как же иначе? Истязать себя подобными страхами – значит впадать в опасную иллюзорность. А это чревато небрежением и к себе и, что еще важнее, к людям под твоим началом.

Катон попытался как-то освободить ум: поел еще мяса, запил его глотком вина.

– Это все, что тебе известно насчет трибуна?

– Всё, – остро поглядел Гораций. – И вообще я не собиратель сплетен. Честно говоря, этим мой интерес к вновь прибывшему и его жене исчерпывается окончательно.

– Ну и ладно.

Однако префект этим не удовлетворился и окликнул через стол:

– Эй, центурион Макрон!

Тот поднял глаза.

– Ты, по-моему, служил с Катоном достаточно долго. Он всегда такой вездесуйный?

– Не понял?

– Ну, в смысле, всегда пытает вопросами?

Макрон гоготнул. На него уже начинало действовать вино: язык слегка заплетался.

– Тебе и половины этого не вынести. Если что-нибудь происходит, префект непременно желает дознаться до причины, как и почему. Я ему обычно говорю: мол, на то воля богов. Вот и все, что человеку отпущено знать. Так нет же, ему этого мало… У него ум грека.

– Да неужто? – заерзал на скамейке Гораций. – Ну, это смотря куда его могут завести утонченные греческие вкусы…

Макрон заливисто расхохотался.

– Уж в этом отношении он прям, как копье! И на это есть веская причина. Ты бы видел его жену… Первая красавица Рима!

Катон, нахмурившись, скрипнул зубами.

– Хватит, центурион. Вам понятно?

Резкий тон друга прорвался в затуманенную голову Макрона, и он виновато потупился.

– Прошу прощения, господин префект. Брякнул не по чину.

– Вот именно, – кивнул Катон. – И спасибо за то, что отдаете себе в этом отчет.

Над офицерами, что невольно заслышали эти колкости, повисла неловкая тишина, но она вскоре развеялась, и добродушно-непринужденный разговор возобновился. А вот между двумя друзьями настроение на весь остаток вечера оказалось подпорчено.

Когда со стола убирали последние блюда, а офицеры уже расходились, Катон подошел к младшему трибуну, отвечающему при штабе за снабжение.

– Гай Порций, позвольте слово наедине.

Молоденький круглолицый коротыш с копной курчавых волос отвернулся от своих товарищей-офицеров и туманно улыбнулся Катону.

– А? Вы, э-э… префект, кажется… обоза?

Катон смотрел холодным взглядом. Сам он за весь вечер выпил лишь одну чашу вина и ощущал себя абсолютно трезвым (возлияния он недолюбливал: мутное кружение в голове и уж тем более тошнотное недомогание наутро).

– Я хотел обсудить с вами вопросы снабжения.

– Д-да, разумеется. П-первым делом поутру. Ай-ай, постойте… У нас же охота. А вот после этого – да. При первой же возможности.

– Я хочу поговорить сейчас, Порций.

Молодой интендант секунду помедлил, очевидно выдумывая отговорку, но суровое выражение лица Катона не оставляло возможности увильнуть, и он нехотя повернулся к друзьям:

– В-вы там давайте без меня. А я с-сразу подойду.

Бражники сочувственно переглянулись. Порций напутственно хлопнул двоих из них по плечам, и те нетвердой походкой вышли наружу. Младший трибун обернулся к Катону, пытаясь собрать плывущие мысли.

– Весь в вашем распоряжении.

– Вот и хорошо. Вы, как я вижу, не очень четко помните, кто я, поэтому представлюсь еще раз: Квинт Лициний Катон, префект Второй Фракийской алы, временно командующий сопровождением обоза. Вам это, между прочим, должно быть уже известно, исходя из многочисленных прошений, которые я последний месяц направляю в штаб насчет пополнения нашего рациона и оснащения, безотложно необходимого двум моим подразделениям. Но ответа я до сих пор так и не получил. Такое положение дел неприемлемо – вам не кажется, трибун Порций?

Тот протестующе поднял руку:

– Но позвольте. Ваше положение я понимаю. Но ведь вы же не на передовой линии. Запасы ограничены, а у нас есть и другие подразделения, с более высоким приоритетом.

– Чушь, – фыркнул Катон. – Ауксиларии и легионеры под моей командой – это силы из авангарда. Доказывать свою ценность нам не пристало. Если уж на то пошло, охранять обоз верховный доверил именно нам. И если б мы со своей задачей не справлялись, этих треклятых запасов уже попросту не существовало бы. Если мои люди и лошади будут идти без надлежащего рациона и фуража, они не смогут держаться, если враг вдруг решит атаковать вверенные мне повозки и людей под моей опекой. А мои солдаты будут еще более уязвимы, если их оснащение не будет починено из-за того, что им не выдаются нужные материалы. У нас и так уже большой недобор во всем. Так что если произойдет нападение, а мы не сможем сдержать натиск, то вина за это во многом ляжет на вас, трибун Порций. А я сделаю все, чтобы это стало общеизвестно, от простого солдата до полководца и даже императора в Риме. – Катон подался вперед так, что их лица теперь находились в сокровенной близости, и твердо постучал пятерней интенданта по жирной груди. – Подумайте, как это отразится на ваших перспективах. Хорошо, если следующей вашей должностью будет надзор за отхожими местами в какой-нибудь презренной дыре на самом краю ойкумены.