Страница 8 из 24
– Врешь!
– Большая рыбина ходит! – И он сделал рукой волнообразное движение, показывая, как «ходит».
Семен вскочил, подтянул штаны и, пробормотав: «Я сейчас!», пропал в темноте. Мальчик некоторое время, не моргая, смотрел на меня, потом, не отводя от меня взгляда, ступил назад раз, ступил другой, повернулся и тоже бросился в темноту – только ноги затопотали.
Скоро я услышал странную возню, приглушенные голоса, плеск воды; затем все стихло, раздались шаги, и ребята вернулись к костру. Семен нес на вытянутой руке небольшую стерлядку. Стерлядка слабо шевелила хвостом.
Запихнув рыбу в полотняную сумку, Семен сел возле меня и, улыбнувшись, сказал:
– Вот так и ловим. Три штуки уже поймали.
– Одну я вытащил, – прошептал мальчик и, потупившись, стал теребить пуговицу на телогрейке.
– Но-но! – веско произнес Семен и зловеще замолчал. Мальчик засопел и еще больше смутился.
– Брат мой, – отрекомендовал мне его Семен. – Лешка. Вы не глядите, что он тихий, – притворяется…
Леша пробубнил себе что-то под нос.
– Что? – Семен широко открыл глаза. – Что ты сказал?
– Ничего… – испугался Лешка.
– Смотри у меня! – Семен исподлобья глянул на меня, и вдруг мгновенная озорная улыбка осветила его лицо, блеснули глаза, сверкнули зубы, даже уши сдвинулись. Леша тоже фыркнул, но тотчас спохватился и еще ниже опустил голову. Семен полез в карман, немного помедлил, вытащил наконец измятую пачку папирос, закурил и предложил мне. Я отказался.
– Не курите, значит? – сожалеюще сказал Семен и покосился на Лешу. Потом облокотился, сладко зевнул, поежился и замер, мечтательно глядя в огонь. Лицо его затуманилось и приняло то теплое, неопределенное и поэтическое выражение, какое бывает у людей, думающих о чем-то неясном, но очень хорошем. Костер потухал, угли, остывая, подергивались красноватым пеплом; кругом стояла глухая ночная тишина, только наверху, где-то в кустах, позванивая боталом, бродила лошадь.
Леша внезапно поднял голову и прислушался.
– Идет ктой-то, – боязливо выговорил он и пересел ближе к Семену.
– Ерунда! – сказал Семен и покосился на мое ружье.
Несколько секунд прошли в безмолвии, затем явственно послышался хруст валежника. Семен загадочно посмотрел на меня и напряженно усмехнулся.
– Медведь, наверно, – прошептал Леша и еще ближе подвинулся к Семену. Глаза его с расширенными зрачками стали огромными.
– Полуношничаем, рыбаки? – неожиданно громко раздался хрипловатый голос, и к костру, как-то сразу обозначившись, подошел пожилой человек с ружьем. Не взглянув на нас, он вытянул ногу к огню и стал, огорченно покряхтывая, разглядывать оторвавшуюся подметку.
– Ах, будь ты неладна, – бормотал он. – Вот оказия, а? Ну что, угадал я? Рыбачите? – снова обратился он к нам и поднял голову. – Э-э, да тут знакомые! – Он улыбнулся ребятам. – Что же, много наловили?
Семен воровато бросил папироску в костер и строго посмотрел на Лешку. Тот фыркнул.
– Маловато, Петр Андреич, – смущенно заулыбался Семен. – Разве вот под утро что будет…
– А ну, покажь, покажь…
Семен с готовностью вывалил рыбу из сумки.
– А, стерлядки, – с удовольствием выговорил Петр Андреевич. – Ну и хорошо. Мелковаты только.
– Раз на раз не приходится, Петр Андреич.
– А конешно, – охотно согласился Петр Андреевич и задумался. Глядя в огонь, будто уйдя от нас куда-то, он машинально полез в карман, вынул папиросы, закурил, бросил спичку в костер и все так же бездумно проследил, как она горела маленьким ярким пламенем и, погаснув, растаяла, слилась с розовым пеплом.
Был он не стар, но с глубокими морщинами на щеках, губы тонкие, нос длинный и тоже тонкий, лоб – шишковатый, узкий. Вообще лицо его производило впечатление чего-то жестокого, напряженного. Ружье у него было старое, одноствольное, с перетянутым проволокой прикладом, из сапога с оторвавшейся подметкой выглядывала портянка…
– А вы что, или на Суглинки идете? – спросил вдруг Семен.
– А? – вздрогнул Петр Андреевич. – На Суглинки? Почто на Суглинки? Бреду дальше…
– А то ваш механик давеча полную сумку приволок оттуда.
– Двух щук поймал на дорожку, – вставил Леша. – Бо-ольшие щуки.
– Это Попов-то? – спросил Петр Андреевич. – Ну, ему хорошо – он с собакой. Нет, я дойду до Овшанки, а там полевее, аккурат у реки, озерцо есть, маленькое озерцо-то…
– Около Овшанки? – задумчиво переспросил Семен. – Нет, в тех краях не был я… Не приходилось. Я все больше по этому берегу места знаю.
Снова помолчали. Петр Андреевич переступал с ноги на ногу, негромко покашливал. Леша свернулся калачиком возле брата. Ему было очень хорошо, это проглядывало решительно во всем: в уютной позе, в блеске глаз, частой улыбке…
– Не знаешь, перевозчик у себя? – спросил Петр Андреевич.
– У себя. Давеча проплыл вверх. С гармошкой плыли… Гуляют они. Сын женился. Мотьку Медуницыну из второго цеха взял.
– Это рябенькая такая?
– Она. Чего он хорошего в ней нашел? Я бы не женился на такой…
– Ну, ты еще в этих делах не понимаешь, – усмехнулся Петр Андреевич и повернул голову в сторону перевоза, как бы надеясь услышать гуляние. – Так гуляет, говоришь, перевозчик-то? А он перевезет ли меня? – обеспокоился вдруг он. – Не повезет, пожалуй, а? А то повезет, да и утопит? Пьяные, наверно, все…
Семен тоже повернулся в сторону перевоза.
– Кто ее знает, – сказал он неуверенно. – Да вы лодку-то сами отвяжите да и переедете. У него ведь их три, лодки-то.
– А и верно! – Петр Андреевич засмеялся и посмотрел на свой сапог.
– А тут еще тоже холера! Подошва-то напрочь отскочила. Нет ли веревочки? Иду, понимаешь, темень… О корень споткнулся, будь ты неладна, – только трыкнуло!
Леша вытащил из-за пазухи кусок бечевки. Петр Андреевич взял его, подергал и стал перевязывать головку сапога.
– Вы на что ловите-то? – невнятно спросил он.
– На подойник, – быстро ответил Семен. – На миногу.
– На миногу? Это хорошо, на миногу, она ее любит, стерлядка-то. А тут я иду, смотрю, на той стороне волки воют. Не слыхали? Подрос, видно, молодняк-то.
– У наших соседей, – оживился Леша, – волк козу утащил. Прямо днем! Коза-то старая была, худая. Как он ее схватил, она мемекнула – и готова! А он через огород да в поле, да полем, полем в лес… Дядя Федор с топором выскочил, глянул да как топором в стенку саданет! Так и сейчас в стене торчит, никто вынуть не может…
– Это верно, было такое дело, – подтвердил Семен. – А то еще было: иду я тут как-то с рыбалки, а уж вечер, смерклось… Так только, немного на закате желтеет, да дорога видна хорошо. И вот прошел я лесок, что за кладбищем – знаете? – и будто кто меня толканул: оборотился я и сперва не разобрал, а после гляжу, возле кустов будто темнеет что и глаза горят, ровно гнилушки. Трое их, значит, сидят и на меня глядят, а у меня ноги сразу встали, как другой раз во сне бывает: хотел бы бежать, да не могу, и потом ошибло. Думал – конец, но обошлось. Не тронули.
– Летом они к человеку смирные, не трогают, – уверенно сказал Петр Андреевич.
– Дядя Петь… – начал Леша, взглянул на нас и улыбнулся. – А ведь мы на вас думали – медведь! Идет похрястывает…
– Кто думал-то? – Семен пожал плечом. – Сам думал, так на других не вали.
– Нет, ребятки, – улыбнулся Петр Андреевич. – Медведь на огонь не полезет. Хотя и так рассудить: кто тут по ночам бродит? Только медведи да охотники… Тоже охотник? – обратился он ко мне. – Может, места здешние не знакомы вам, так пойдемте со мной. Не хотите? Ну-ну… Конешно, всякий к своему месту стремится.
Петр Андреевич посмотрел на звезды, протянул широкую темную ладонь Семену.
– Прощай покуда. Побреду, а то скоро светать начнет. Да! Ведь я слыхал тебя прошлый раз в клубе-то… Отец небось гордится? Молодец!
Он похлопал Семена по плечу, кивнул нам с Лешей и пошел во тьму, осторожно ступая перевязанным сапогом. Семен сидел, низко опустив голову, ковырял мозоли на ладони, хмыкал. Уши его потемнели.