Дни и ночи

Именинник лег спать очень поздно и уже не проснулся.

Рикардо никогда не забыть искаженное лицо матери. От нее оторвали часть ее самое — возлюбленного. Она рычала, как дикий зверь, и весь дом содрогался от этих звуков. Потом пошли рыдания, будто душа опустошалась или задыхался кто-то находящийся при смерти. А потом — тишина. Тишина пугающая, в ней заключались все слова и жесты, которые никогда уже не увидит и не услышит мужчина, тридцать лет бывший рядом с ней.

На следующий день особняк открыли для посещений. Началось испытание соболезнованиями. Оно продолжалось два дня и было таким же жестоким, как и сама трагедия. Нескончаемая вереница знакомых, незнакомых, общие фразы и учтивые поцелуи… И все это время боль не переставала терзать плоть женщины.

Когда на третий день уносили гроб, она умоляющим движением руки остановила священнослужителей и служащих похоронного бюро и потребовала приподнять крышку, чтобы в последний раз поцеловать мужа. Увидев, как исчезает катафалк в похоронном фургоне, она свалилась замертво: доктора нашли разрыв аневризмы. Для Рикардо не было секретом, что мать приказала себе умереть, подавленная бессмысленностью будущего существования. Так обычно бывает в плохих мелодрамах, и тем не менее в жизни тоже все произошло именно так. В этот день Рикардо понял, что смерть весьма великодушно отзывается на призыв отчаявшейся души. Тогда же он осознал разрушительную власть денег. Едва закончились похороны, началась битва за наследство. Каждый хотел урвать свою долю, каждый требовал денег, особенно те, кто не имел на них никакого права. Начались оспаривания завещания. Рикардо хотели лишить всех прав. Все уладилось в конце концов в его пользу, но горечь и отвращение остались. И сегодня, спустя десять лет, он помнил слова адвоката, произнесенные после оглашения вердикта: «Есть победы более горькие, нежели поражения».

— Я вас отвлекаю, сеньор Рикардо?

В проеме широкой двери стоял Горацио.

— Нисколько. Что я могу для тебя сделать? Гаучо явно не решался войти в комнату. Его плечи были покрыты пончо, движение стесняли штаны со складками, застегнутые пуговицами на щиколотках; шею охватывал белый шелковый платок, в руке он держал свою шляпу и связку веревок, на концах которых были прикреплены кожаные мешочки с металлическими шарами внутри, — болеадорас, безотказное оружие. Рикардо иронически улыбнулся:

— Ты бить меня собираешься?

— Вы шутите?

— Едва ли.

Он знал, с какой ловкостью старый гаучо орудовал этим охотничьим инструментом. Хорошо запущенные болеадорас обвивались вокруг лап жертвы — быка, коровы, барана, козы — и валили их на землю. Могли они обвиться и вокруг горла человека.

Горацио сделал шаг вперед.

— Я ухожу.

— Опять? Но ведь ты только что вернулся!

— Я вам уже сказал: «Как приходим, так и уходим». Настанет день, когда…

— Да, я знаю. Не стой же там. Проходи! Гаучо вошел осторожно, как кот.

— Ну? Рассказывай.

— Мне нужно пространство. Рикардо чуть не расхохотался.

— Шестидесяти пяти тысяч гектаров тебе мало? Ладно уж, скажи лучше, что обиделся на меня за мой нелюбезный ответ после падения. Мне известна ваша непомерная гордость, гордость гаучо! Если дело в этом, прости меня. Я был раздражен.

— Я горд, но не дурак. Вижу, что и сейчас у вас с головой не все в порядке. Но это ваши проблемы, а не мои. Мои вы понять не сможете.

Рикардо показал на одно из кресел:

— Прошу тебя, садись. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты видел, как я родился. Давай поговорим.

Немного поколебавшись, гаучо сел.

— Стаканчик вина?

— Если вы хотите, чтобы я говорил, то у меня должны быть ясные мысли.

— Очень хорошо. Я слушаю тебя.

— Прежде, видите ли, я был свободным человеком. Вся равнина принадлежала мне, как и моим братьям гаучо. Я жил как хотел. Не было ни господина, ни хозяина. Все это кончилось. К чертовой матери. Родился новый мир. Похоже, это называется прогресс. Поместья теперь повсюду. И еще кругом колючая проволока, которая даже ветру не дает дуть свободно. Эта проволока доконала нас. Покалечив землю, она ранила и нашу жизнь.

Он сделал короткую паузу прежде чем продолжить:

— Вы знаете, кто я. Как и большинство моих братьев, я метис — смесь индейца и испанца. Бастард, короче говоря. Возьмем индейцев. У них больше выбора: либо они сохраняют свою гордость и становятся париями, либо они добровольно идут в тюрьмы, резервации. В таких загонах держат пойманных животных. Жеребец, которого я привел вчера, наверное, последний из диких. Время работает даже против животных. А я задыхаюсь, сеньор. Если я останусь, то больше ни к чему не буду пригоден. Настало время крестьян и мальчишек с ферм. Мне надо уходить!

Рикардо запротестовал:

— Насколько я знаю, ни отец, ни я не пытались переделывать тебя. Ты всегда жил на свободе.

— Я не слепой и не неблагодарный. Но свобода — это нечто другое.

— Тебе скоро семьдесят?

— Сеньор Рикардо, сразу видно, что вы еще ребенок. Вы думаете, что по жизни продвигаются как по дороге и что в какой-то момент надо остановиться и смириться, а не продолжать путь. — Он покачал головой: — Нет, сеньор. Все это не для человека, не для настоящего человека. И тем более не для гаучо. Я не хочу умереть в неподвижности.

— Куда ты собираешься идти?

Горацио указал на невидимую точку за дверью:

— Это знает только моя лошадь. Огненная Земля. Патагония. Кордильеры… Аргентина — большая страна.

Рикардо понимал, что слова тут бесполезны. Людей закалки Горацио словами не прошибешь.

Он встал и подошел к буфету, на котором стояли бутылки.

— На дорогу-то хоть выпьешь?

— Охотно.

— Вино? Виски?

— Вино венчает дело.

Налив гаучо, Рикардо налил себе и вернулся на место.

— Помнишь, — начал он вдруг усталым голосом, — мне было от силы лет пять. И именно ты подсадил меня на мою первую лошадь. Рыжая кобылка, которая откликалась на имя Изабелла.

— В самом деле помню. Ваша бедная матушка умирала от страха.

— Признаюсь тебе — я тоже. Но деда я боялся больше. Он терпеть не мог слабачков.

— Хороший был человек. Настоящий хозяин, честный и гордый. В нем было что-то от гаучо.

— Да, конечно… но все эти качества не помешали ему умереть.

— Умереть — пустяки. Главное — как прожить. А скажите-ка мне, сеньор, ад — это наши несостоявшиеся свидания?

— Любопытно. Я и не знал, что ты такой мудрый. Впервые со мной говорят вот так.

— Ошибаетесь. Просто вы впервые слушаете меня. Рикардо опустил глаза. Они замолчали. Молчали долго, до тех пор, пока гаучо не засобирался.

— Прощайте, сеньор. Да защитит вас Бог. Рикардо тоже встал.

— Ты наверняка вернешься.

Горацио будто и не слышал. Он протянул руку. Рикардо пожал ее, сначала осторожно, потом со всей силой.

— Ты вернешься, — повторил Рикардо, — я в этом уверен.

— Берегите себя.

— Минуточку! — Вакаресса, потупившись, колебался.

— Что еще, сеньор?

— Ты мне сказал, что в тебе индейская кровь?

— Правильно.

— Тогда скажи, что значит хейрока.

Горацио смотрел на него, приоткрыв от удивления рот. — Что?

— Ты хорошо расслышал: хейрока.

— Понятия не имею.

— А шаман?

— Шаман — я знаю. Это понятно. Он самый главный человек в племени. У него уникальный дар. Он может предсказать будущее, вылечить, но главное — он может разговаривать с мертвыми.

Рикардо подавил нервный смех.

— Он умеет разговаривать с мертвыми?

— Да, сеньор. Не смейтесь. Это правда.

— Интересно. Как это ему удается? Горацио без малейшего колебания ответил:

— Во сне… Во сне, сеньор, к нему приходят видения…