Дни и ночи

Рикардо выдохнул голубой клубок дыма.

— А если бы Орфей не оглянулся? Какова была бы мораль?

— Глупый вопрос. Такое невозможно!

— Как это «невозможно»?

— Орфей не мог не оглянуться. Ты можешь вообразить себе, что в человеческих силах прийти туда, где находятся мертвые — твой отец, мать, существо, доро-гoe тебе, как Эвридика была дорога Орфею, — и устоять? Не сметь взглянуть на них? Это невозможно! Об этом даже смешно говорить. Рикардо улыбнулся:

— А ты, я думаю, влюблен, дружище. В глазах музыканта зажегся огонек.

— А ты, ты умеешь читать в сердцах. — Он поднял руку навстречу руке Рикардо, который не сразу понял смысл этого жеста. — Теперь мы друзья! Таков обычай.

Две ладони столкнулись с глухим звуком.

21

Тира выпрыгнула из моря, как огромная раненая птица. Под небом, очищенным от облаков, на неровном прибрежном утесе с красно-черными прожилками, подремывали домики, побеленные известью, с окрашенными в голубой цвет крышами. На самой высокой горе стояли развалины монастыря со строгими стенами — без сомнения, остатки крепости. По мере приближения кайка к причалу море приобретало необычные цвета — от сероватого, почти мрачного местами, до бирюзового — тоже местами. Стало быть, именно здесь, под водным надгробным камнем, другой Вакаресса, тот, из далекого прошлого, должен был жить когда-то. Не в этом ли величественном месте его душа покинула тело? Не здесь ли они с Саррой, слившись друг с другом в последнем объятии, были застигнуты взрывом? Сарра. У него сосало под ложечкой каждый раз, когда он мысленно произносил ее имя. Была какая-то невыразимая боль, боль от нехватки чего-то, от одиночества, боль непереносимая, но принимаемая с благодарностью.

Рикардо нагнулся над поручнями, чтобы получше рассмотреть эту морскую могилу, он словно искал в ней некий знак, нечто, способное напомнить о прошлом. На его лице появилось странное выражение: он смотрел на место своего погребения.

У Вакарессы закружилась голова — когда он сошел на пристань, пришлось даже ухватиться за перила, чтобы не упасть. Его душило сильное волнение.

Было уже пять часов. Вечерело. В первую очередь надо было до темноты разыскать дом Влазаки. По красноватому склону утеса вилась тропинка. Она казалась бесконечной, уходящей в небо. Хорошо, что Рикардо был легко одет (рубашка без рукавов, брюки из тонкой ткани, сандалии) и оставил у консьержа чемодан. В его маленьком чемоданчике было только самое необходимое.

Подъем оказался труднее, чем он думал. Тысяча и один зигзаг, угрожающе нависшие глыбы, и все это под неуступчивым солнцем. Через три четверти часа, после скольжений и падений на осыпающихся камнях, исцарапав в зарослях чертополоха руки, сбив локти и лодыжки, он, побледневший, на последнем издыхании, достиг вершины.

Отсюда просматривался рейд. Над Кальдерой застыл султан дыма, словно напоминая о давнем неистовстве, заставившем дрожать небо. Несмотря на жару, Рикардо прошиб холодный пот, зазнобило, горло сжалось, словно в предчувствии нежданной беды.

Только войдя в деревню, он обнаружил, что Тира представляла собой затейливое переплетение улочек, дворов, лестниц и террас. Какой-то сутуловатый старик шел ему навстречу. У него было необычное лицо с черными усами, ухоженными, с завитыми кончиками. Рикардо остановил его:

— Влазаки. Александр Влазаки?

Мужчина, похоже, ничего не понял. Рикардо повторил, добавив слово «спити», что на греческом означает «дом». Незнакомец произнес что-то — Рикардо ни слова не разобрал, но по жестам мужчины догадался, что надо свернуть налево, на следующую улицу. Он поблагодарил и зашагал в указанном направлении. Ему и оглядываться не нужно было, и так чувствовалось, что человек с подозрением смотрел ему вслед. Через несколько минут Вакаресса вышел на маленькую тенистую площадь, заставленную столиками и плетеными стульями. Но Влазаки не мог жить при таверне. Либо он заблудился, либо усач направил его не туда, куда следовало. За столиками сидели мужчины, переговариваясь и перебирая четки. Двое играли в триктрак, с азартом подбрасывая кости и энергично передвигая шашки.

Появление Рикардо вызвало некоторое замешательство. Разговоры смолкли, все глаза устремились на него.

Чувствуя себя неловко, он справился:

— Александр Влазаки? Спити?

Все молчали, но тут кто-то крикнул:

— Элени!

Тотчас на пороге таверны появилась пухленькая женщина во всем черном. Последовал обмен любезностями, после чего она исчезла так же быстро, как и появилась.

Не зная, что делать, Рикардо застыл в ожидании, стараясь не опускать глаз под впившимися в него взглядами.

Несколько минут спустя женщина в черном сделала ему знак войти. Внутри сидел, развалившись в кресле и положив ноги на стол, мужчина с черными небритыми щеками — без сомнения, хозяин таверны. Он ободряюще махнул Рикардо рукой.

— Проходите… Не бойтесь, я не кусаюсь, — произнес он на смеси английского и греческого. — Вы ищете дом Влазаки? Точно?

Рикардо подтвердил.

Трактирщик встал, взял его за руку и без лишних слов повел за собой. Они пересекли площадь, свернули направо и остановились у входа в переулочек, оканчивающийся тупиком. В нескольких шагах виднелась дверь, выкрашенная в голубой цвет, с небольшой четырехугольной решеткой со сжатыми квадратиками, на которой висело металлическое кольцо. Трактирщик решительно стукнул им три раза, крикнув:

— Алексис! К тебе гость!

Прошло немного времени, дверь приоткрылась. Показалось встревоженное лицо.

— Ты кому-то нужен, — заявил трактирщик. Он улыбнулся Рикардо и повернул к таверне.

— Добрый день. Вы месье Влазаки?

Мужчина вздрогнул. Его тревога переросла в удивление. Чтобы с тобой заговорили по-французски, да еще на Тире — это что-то необычное!

С неловкой поспешностью он ответил:

— Да, это я. Александр Влазаки.

— Я друг Мариоса Стергиу. Он мне посоветовал к вам обратиться.

— Мариос? — Влазаки быстро распахнул дверь. — Входите, пожалуйста. Проходите.

Они оказались в патио, уставленном горшками и цветами, посреди которого находился колодец. Справа вверх вела каменная лестница. Мужчина поднялся по ней первым, но, оказавшись наверху, посторонился, пропуская вперед Рикардо. За порогом его ожидал сюрприз. Стены помещения были увешаны картинами. Возле широкой застекленной двери, выходившей на террасу с видом на море, стоял мольберт. На большом столе в беспорядке лежали кисти, чашечки для разведения красок, палитры. Эскизы, наброски углем. Комната была почти пуста, если не считать двух плетеных стульев, полочки с несколькими книгами. А в одном из углов, под распятием, украшенном сухими самшитовыми веточками, стояла банкетка с вышитыми подушечками. Справа, за приоткрытой портьерой, угадывался узкий коридор.

Мужчина смущенно развел руками, словно извиняясь за скудость обстановки.

— Прошу вас, садитесь, месье…

— Рикардо Вакаресса. Надеюсь, я не очень помешал вам?

— На острове редко перегружаешь себя работой. Аргентинец присел на ближайший стул. Хозяин сел на банкетку.

— Итак, вы — друг Мариоса…

— Друг — это чересчур… Скажем, я встречался с ним пару раз.

— Как он? Все еще служит в министерстве? Влазаки говорил почти без акцента.

— Живет он неплохо, хотя и дал мне понять, что не очень ценит свою работу.

— Неудивительно. Такой человек не может быть чиновником. По правде говоря, мало кто находит в этом удовольствие. Но жизнь не всегда предоставляет выбор. Мне обидно за Мариоса.

Будто что-то неожиданно вспомнив, он в смущении поспешно встал.

— Извините. Я вам ничего не предложил. Желаете выпить чего-нибудь? Может быть, узо?

— Воды. И побольше. Признаться, от такого восхождения у меня горло пересохло.

— Да, подъем крутой. Мы тоже никак к нему не привыкнем.

Он вышел и вскоре появился с небольшим медным подносом, на котором стояли стакан, графин и маленькая пиала с крупными черными оливками. Опустив поднос на стол между двумя кистями, он наполнил стакан.