Единственная

Я оглядел этот огромный зал с сотнями столов и покачал головой. Да, конечно, наши лучшие мысли всегда приходили к нам в готовом и законченном виде, но я не мог принять мысль о том, что они приходили к нам из…

— Очень плохо, когда мы отказываемся от того, во что верим, — сказала Тинк, — но еще хуже, когда идеи, в которые мы верили всю свою жизнь, оказываются ложными. — Она нахмурилась и сказала четко и решительно: — Конечно, они приходят из литейного цеха! Но они не из стали. Сталь бы не выдержала.

— Это замечательно! — воскликнула Лесли, снова углубившись в чтение кристалла. Она была похожа на капитана под водной лодки у перископа. — Ричи, посмотри сам!

Она уступила мне место у микроскопа и повернулась к Аткину.

— Я поражена, — сказала она. — Здесь…все так точно выражено, так хорошо продумано!

— Мы стараемся, — скромно ответил он. — Над этим блоком стоит поломать голову. Это одна из основополагающих идей под общим названием «Выбор», а если в такой идее будет дефект, человеку придется просто замереть на месте до тех пор, пока он не разберется, в чем ошибка. Наша работа ведь не в том, чтобы останавливать вас, а в том, чтобы помочь вам идти вперед.

Его голос доносился до меня все глуше и глуше — настолько меня захватила картина, скрытая в кристалле.

Она казалась удивительной и в то же время знакомой. Удивительной от того, что разноцветные лучи и сверкающие плоскости моментально превращались в готовую мысль. Знакомой потому, что я был уверен, что уже видел все это, лежа с закрытыми глазами, когда мысли вспыхивают в голове, как падающие звезды.

«Как же мы ловим идеи в сеть? — подумал я. — Ведь все в этом мире: от музыки и математики до проклятия и орбитальной станции, все воплощенное в жизнь — это сеть, наброшенная на идею».

Я заметил фиолетовое мерцание и постарался как можно лучше высказать эту идею вслух. «Неприятности — это еще не самое плохое из того, что может с нами произойти. Хуже всего, когда с нами НИЧЕГО не происходит!» Я спросил у Аткина:

— Похоже?

— Слово в слово, — ответил он.

А там, в кристалле, фиолетовый сменился на темно-синий. «Легкая жизнь ничему не учит. А главное в нас — это накопленный нами опыт: чему мы научились и как мы выросли».

Я увидел изумрудную полоску, проходящую через алмазную грань: «В нашей жизни мы можем найти себе оправдания, или здоровье, любовь, понимание, приключения, богатство и счастье. Мы создаем нашу жизнь, используя мощь сделанного нами выбора. Мы чувствуем себя совершенно беспомощными, когда мы уклоняемся от возможности сделать выбор, когда мы не хотим строить свою жизнь сами».

Третий уровень соединял эти две плоскости и, казалось, усиливал всю конструкцию. «Каждому из нас при рождении дают глыбу мрамора и резец скульптора.» Рядом плавала параллельная мысль. «Мы можем таскать эту глыбу за собой, так к ней и не прикоснувшись, мы можем раздробить ее в мелкую крошку, но в наших силах создать из нее великое творение красоты.» Параллельно этому: «Нам оставлены примеры, созданные всеми другими прожитыми жизнями: законченные и незавершенные, направляющие нас на истинный путь и предостерегающие от ошибок.» А рядом — диагональ, соединяющая конец с началом: «Когда наша скульптура почти завершена, мы можем навести последний глянец, отполировав то, что мы начали многие годы назад. Именно тогда мы можем шагнуть далеко вперед, но для этого мы должны научиться видеть сквозь покрывало времени».

Я молча вчитывался, как пчела, пьющая нектар из цветка.

«Мы сами создаем окружающий нас мир. Мы получаем именно то, что заслужили. Как же мы можем обижаться на жизнь, которую мы создали для себя сами? Кого винить, кого благодарить, кроме нас самих? Кто, кроме нас, может изменить ее, как только пожелает?»

Я повернул окуляры и увидел, что во все стороны расходятся дополнения.

«Любая идея, чарующая нас, совершенно бесполезна до тех пор, пока мы не решим ею воспользоваться.»

Конечно, подумал я. В новой идее сильнее всего нас манит желание испробовать ее в деле. И в тот момент, когда мы испытываем ее на себе, запускаем ее в жизнь, она превращается из «а-что-если» в лодку, несущую нас в отважное плавание по бурной реке.

Как только я отошел от окуляров, хрустальный блок снова превратился в произведение искусства. Я чувствовал, что в нем таится большая сила, но уже не понимал скрытого в нем смысла, не ощущал той радости. Если бы это была идея, пришедшая мне в голову, так просто избавиться от нее было бы невозможно.

— …так же, как звезды, планеты и кометы притягивают к себе пыль, — рассказывал Лесли Аткин, обрадованный тем, что ей очень понравилась его работа, — мы являемся центрами мысли и притягиваем к себе всевозможные идеи: от озарений интуиции до таких сложных мысленных систем, что на их основание требуется несколько жизней.

Он повернулся ко мне.

— Вы закончили?

Я кивнул. Он без промедления нажал какую-то клавишу, и кристалл исчез. Увидев изумление на моем лице, Аткин сказал:

— Он не исчез. Ушел в другое измерение.

— Пока вы здесь, — предложила Тинк, — может быть, вы хотели бы что-то передать другим аспектам вашего "Я"?

Я моргнул.

— Что вы говорите?

— Что может пригодиться человеку, живущему в ином мире, из того, чему вы научились? Если бы вы захотели изменить чью-то жизнь, подарить кому-нибудь отличную мысль, как бы она звучала?

Мне на ум пришел афоризм: «Нет такого несчастья, которое не могло бы стать для вас благословением, и нет такого благословения, которое не могло бы обернуться несчастьем.»

Тинк глянула на Аткина и улыбнулась, исполненная гордости.

— Прекрасная мысль, — сказала она, — а она вам самим пригодилась?

— Пригодилась? — воскликнул я. — Да на ней уже вся краска стерлась — так часто мы ею пользуемся. Мы теперь уже не спешим с выводами — что хорошо, а что плохо. Наши несчастья оказались лучшим из того, что случилось в нашей жизни. А то, что мы считали подарком судьбы, стало проклятием!

— А что для вас хорошо и плохо? — как бы мимоходом спросил Аткин.

— Хорошее приносит нам долгую радость, плохое приносит на долгую грусть.

— А что такое «долго»? — Годы. Целая жизнь. Он молча кивнул. — Где вы берете свои идеи? — спросила Тинк. Она улыбалась, но я чувствовал, что для нее это был очень важный вопрос.

— А ты не будешь смеяться?

— Постараюсь.

— Их дарит фея сна, — сказал я. — Она приносит их, когда мы крепко спим или когда начинаем просыпаться, но еще не в силах ничего записать.

— А еще есть фея утреннего умывания, — подхватила Лесли, — фея прогулки и фея долгой поездки, фея бассейна и фея нашего сада. Лучшие мысли приходят к нам в самое неподходящее время, когда мы стоим мокрые в душе или работаем в саду, измазавшись по уши, а под рукой, конечно, нет записной книжки. Словом, когда их труднее всего записать. Но они так много значат для нас, что нам удается сохранить почти каждую из них. Если мы когда-нибудь встретим нашу дорогую фею идей, мы просто задушим ее в объятиях — вот как мы ее любим!

И тут Тинк закрыла лицо руками и разрыдалась.

— О, спасибо, спасибо вам, — сказала она, всхлипывая. — Я так стараюсь помочь… Я вас тоже очень люблю!

Я остолбенел.

— Так это ты — фея идей?

Она кивнула.

— Здесь всем руководит Тинк, — тихо сказал Аткин, снова готовя свой станок. — Она очень серьезно относится к своей работе.

Девушка вытерла слезы кончиками пальцев.

— Я знаю, что вы называете меня разными глупыми именами, — сказала она, — но главное, что вы прислушиваетесь. Вы удивляетесь, почему чем больше идей вы используете, тем больше их вам приходит? Да потому, что фея идей знает, что она для вас что-то значит. И чем больше она значит для вас, тем важнее вы для нее. Я говорю всем, кто здесь работает, мы должны отдавать все самое лучшее, потому что эти идеи не просто витают в нуль-пространстве, они приходят к людям! — Она достала платочек. Простите, что я расплакалась. Я не знаю, что на меня нашло. Аткин, пожалуйста, забудьте это…