Страница 13 из 27
Нет нет, не подумайте. Я не боялась, что они там что-то как-то не то со мной сделают. Это из области невероятного. Но просто получается, как ни крути, нехорошо. Четыре мужика, а я одна. Нехорошо... Не ответить мухтару нехорошо, а ответишь - скажут потом, вот ведь гяурка бесстыжая - тетатетничает с мужчинами. Направо пойдешь - потеряешь. Налево пойдешь - потеряешь. Чертовы правила! Чертовы предрассудки! Чертовы турки!
Где-то минуты полторы я это всё обдумывала, стоя спиной к мужчинам и делая вид, что увлечена поправлением ребенкиного чего-то. И решила уже, что оборачиваться и вступать в диалог не стану - ну его. Лучше прослыть грубиянкой, чем легкой женщиной...
- Лале абла! - раздалось совсем рядом. - Бебишко нереде... Вер бана, вер. Коркма хич! (где маленький? Давай мне. Не бойся ничего)
- Эфендим...эээ - вздрогнула я. И обернулась.
Мужики распределились по склону, каждый держался за перильце одной рукой, а вторая рука свободная. Здоровые такие мужики все.
Они так эту люльку полосатую друг другу передавали нежно, как будто там лежало драгоценное драконье яйцо. Я же стояла наверху и кляла себя за дурость, доверчивость и вообще. Но бояться нечего было совсем. То есть четверть минуты, и вот уже дитя моё внизу, держит его вместе с переноской в охапке косматый Февзи амджа - хозяин кафейнички и что-то там сюсюкает басом.
Самой мне спуститься - фигня война. И ничего, что глина налипает на каблук, отковыряю потом.
Любопытно, что никто из мужиков мне руки не предложил. То есть не любопытно - правильно. Думаю, если бы я начала там падать, подхватили бы. Но без надобности - никаких прикосновений. Ни ни.
Переноску я забрала, мужчин сдержанно поблагодарила и поспешила дальше.
Понятно, что на следующее утро пришлось завести будильник на пораньше. Потому что злоупотреблять чужой мужской помощью - некомильфо. Могут всякое дурное подумать.
Лестницу сделали довольно быстро, через месяц. Но я уже привыкла к тому моменту. Да и дала себе послабление, заставив свекровь таки приходить к нам два раза в неделю самой.
Лейла и её сёстры
Лейла - шестая и последняя дочь в семье состоятельного домовладельца Ахмет бея.
Суров и важен был Ахмет бей. Немногословен. Но уж скажет - как отрежет.
Был Ахмет бей серебристо-усат, густобров и бронзоволик. Седой густой волос стрижен коротко-коротко ежиком. Коренаст и крепок в плечах был Ахмет бей, кривоног, а также весьма значителен пузом.
Ах, если бы не Ататюрк, в свое время запретивший феску... Ах... Какой бы из Ахмет бея получился бы фарфоровый пузан на каминную полку! Просто восхитительный архетипичный пузан. И чтобы если толкнуть пальцем, голова из стороны в сторону покачивалась эдак укоризненно...
Я бы Ахметбея поставила в самую середку, на кружевную салфетку между двумя бронзовыми подсвечниками. А рядышком примостила бы глиняную фигурку его жены - Фатмы, невзрачную, серенькую, с оббитой глазурью... А отлитых из крепкого олова сынов Ахмет бея - близнецов Серхата и Ферхата, я бы поместила точно за матерью. Чтобы они, как и в жизни, не сводили с нее обожающих глаз и по первому ее тихому слову готовы были защитить ее от всяких бед и невзгод, включая порой тяжелого на слово и руку отца.
А уж совсем позади, высыпала бы я на мрамор каминной полки девичью хрустальную стайку - ахметовых дочек: Айлин, Айгюль, Айнур, Айсен и Айсу. Тоненькие, акварельные...одна другой краше! Похожи друг на друга как росинки, только Айнур повыше других, а Айсу белокурая. Хотя то, что она блондинка, никто кроме своих не знает. А так, под шелковым на лоб надвинутым платком и не разберешь... Их, вообще, было трудно различить. Ходили они почти всегда вместе, в сопровождении матери, разумеется. Были робки и молчаливы. Всегда немного испуганно поглядывали в сторону отцовской конторы, что над баккалом - не заругает ли.
Заругать Ахмет бей мог за всё. За то что пошли на базар. За то что на базар не пошли. За то, что Айнур отбилась от стайки, заглядевшись на кошку. За то, что у Айсу платок съехал, и белокурый локон выбился на лоб. За то, что Айлин - самая старшая и самая красивая закатала рукава пальто так, что всем вдру стали видны ее полные белые запястья. За то, что... Да вот просто так мог заругать... Заругивал строго. Даже я, когда слышала как на улице Ахмет бей заругивает своих дочерей, вздрагивала и начинала волноваться. Он не кричал никогда, но голос его, густой и тяжелый разносился над всем кварталом, похожий на турецкий барабан -давул.
Я Ахметбея побаивалась, но и уважала. Понимала, что ругает он не из-за дурного характера, а в профилактических целях. Потому что шесть дочерей. Все на выданье. А в этом Стамбуле сплошной блуд, разврат, искушения, пепсикола, чипсы, дезодоранты с запахом жасмина и капроновые чулки. Непросто отцу провести дочерей через все эти шейтановы капканы и выдать замуж непорочными и чистыми не только телом (тут не обсуждается вообще), но и душой. Вот и приходится быть не просто строгим, но страшно-строгим. И чуть что - сразу бестолковок заругивать, а то и ремнем...
Шесть дочерей Ахмет бея: Айлин, Айгюль, Айнур, Айсен, Айсу... и Лейла.
Не осталось для Лейлы места на моей каминной полки. Да и останься с дюйм свободной салфетки - не поставила бы. Ну куда эту резиновую чебурашку на мой пафосный камин.
Случается же. Все девки одна другой краше - хоть картины с них пиши, а эта ни лицом, ни фигурой не удалась. Младшенькая. Совсем уже поздняя и нежданная. И совсем другая. Странная. Как будто подкинул им ее кто-то, принес к порогу и оставил. Хотя... Хотя нет. Если приглядеться, то нос кривым баклажаном точь в точь, как у отца. А безбровое личико сердечком - в мать. Но страшненькая в общем то, что уж тут куртуазничать. Росточком с гнома, тощая, вся какая-то словно на шарнирах. Порывистая очень в движениях и совершенно неженственная. Пацанка.
В двенадцать, когда отец с матерью решили, что пора Лейлу "закрывать", устроила скандал. Визжала, орала и позорила семью на всю махалле. После изрядной доли отцовских внушений с необходимостью закрыться, увы, согласилась. Но когда отец заявил, что учиться Лейле хватит, и пусть, как все порядочные девушки и сёстры сидит дома, Лейла устроила еще один скандал. И еще нажаловалась директору школы. Жаловалась, видимо, очень тщательно, поскольку сам директор школы вместе с квартальным старостой (мухтаром) к Ахмет бею пришел и долго они о чем-то беседовали. "Три чайника чаю выпили", - хвасталась мне Лейла, рассказывая свою историю. После третьего чайника чая Ахмет бей вышел из конторы, встал на крыльце баккала и сказал в стамбульское высокое небо : "Ладно! Ходи в свою школу. Но дома и на улице чтобы закрывалась!"
Сидящая все это время под крыльцом Лейла взвизгнула, выскочила из своей норки и бросилась отцу на шею. Щеловала его в колючие щеки и благодарила отчаянно. Он ее отшвырнул в сторону, как крысёнка, и домой пошагал, что-то бурча под нос.
Но дело было уже сделано.
Одна из всех сестер Лейла закончила сперва среднюю школу, потом лицей. Ахметбей уже не возражал. Хмурился и наругивался за всякое, но про школу разговоров не заводил. Потому что слово дал, а слово свое Ахмет бей держит.
Училась Лейла отлично, вела себя пристойно, дома и на улице, как и было договорено, ходила закрытая. Отца разумно не провоцировала. А по выходным вместе с сестрицами посещала занятия "для благородных девиц", где обучалась вести домашнее хозяйство, вышивать, шить, готовить долму и вязать крючком. Видимо, лелеял Ахметбей надежду, что непокорная дочь все-таки образумится и после лицея выйдет таки замуж и нарожает ему внучат.
- Ну, короче, я пришла и сказала, что во-первых я поступила в университет и собираюсь учиться. А во-вторых, что я открываюсь.
- Ого! - восхищалась я совершенно неподдельно.
- Ну а смысл? Я же все равно платок снимаю, сразу как выхожу за пределы Сарыера. К чему вранье это и лицемерие? Сестры и братья давно знают. А мать с отцом, можно подумать, не догадываются... Я им так это всё и расписала. И сказала, что он может меня даже избить или закрыть в доме, это ничего не изменит... Даже замуж может выдать, но будет только хуже. Я их тогда опозорю. Убегу или еще что-нибудь придумаю. Поэтому пусть тогда сразу убьет.