Моя единственная

— Коньяк, виски, джин? Я бы вам посоветовал коньяк — из всех успокаивающих и согревающих средств самое надежное.

— Хорошо, — кивнула Наталья, увидев знакомую бутылку «Наполеона».

Афанасьев плеснул коньяка на дно пузатого бокала, взглянув на Наталью, долил побольше и передал его вместе с тартинкой, на которой высилась горка черной икры.

— Что с ними будем делать, шеф? Сообщим в милицию, я номер запомнил, или что? — спросил водитель.

Афанасьев задумчиво посмотрел на женщину.

— Я думаю… Простите, как вас зовут?

— Наталья.

— Я думаю вы, Наталья, вряд ли будете писать заявление в милицию?

Он угадал совершенно точно — меньше всего ей хотелось, чтобы об этой истории узнали ее студенты, не говоря уже о родных. И хотя пережитое унижение давало себя знать, Наталья не очень твердо, но все же отрицательно покачала головой.

— Тогда, я думаю, нам нет смысла заявлять в милицию, иначе, чего доброго, нас самих обвинят в разбойном нападении.

Они проехали еще двадцать минут. Наталья, совершенно успокоившись, показывала дорогу. Афанасьев ненавязчиво, но очень внимательно успел расспросить ее обо всем — о работе, муже и о том, каким образом она оказалась в той машине. Когда они, наконец, подъехали в дому ее родителей, она поблагодарила его за интуицию, которая спасла ее в этот вечер.

— Ну что вы, Наталья, это я сам себе благодарен за то, что имел удовольствие познакомиться с вами, пусть даже в столь скверных обстоятельствах. Моя визитная карточка у вас есть, так что звоните — всегда к вашим услугам.

— Спасибо, — и она почти кокетливо улыбнулась. — Ой, чуть не забыла — ваш пистолет.

— Оставьте себе на память, не дай Бог, но вдруг пригодится.

— Хорошо, спасибо еще раз. Счастливо, ребята.

Она уже открывала дверцу, когда Афанасьев, щелкнув замком дипломата, достал и передал ей какой-то пакет.

— Не сочтите за нескромность, но я уверен, что это вам подойдет.

— А что это?

— Потом посмотрите.

Она взяла пакет и, вновь поблагодарив всех троих, захлопнула дверцу и пошла к подъезду. За ее спиной заурчал мотор отъезжавшей машины, но Наталья не обернулась, хотя чувствовала, что все трое смотрят ей вслед. Войдя в освещенный подъезд, она наконец взглянула на пакет, который несла в руках. Это был комплект сверхмодного французского белья.

7

Едва открыв дверь, Наталья наткнулась на свою сестру, которая стояла в прихожей перед зеркалом.

— Привет.

— Привет. Ты… ой, что это…

— Тихо, — она прижала палец к губам, заметив ее испуганный взгляд, — потом все объясню, родителям только ничего не говори.

— А что случилось?

— Потом, потом, все потом. — Она быстро скинула пальто, прямо из коридора прошла в ванную и заперла дверь.

— Галя, кто пришел? — послышался издалека голос матери.

— Это я мам, привет, — пришлось откликнуться Наталье, — я очень замерзла, сейчас приму душ и выйду.

— Ужинать будешь?

— Обязательно и даже ночевать останусь.

— А как Сережа, у вас ничего не случилось?

— Нет, нет, все в порядке. Галка, принеси мой халат и повесь снаружи на дверь.

Чтобы прекратить дальнейшие расспросы, она включила горячую воду, но прежде чем раздеваться, внимательно исследовала в зеркале свое, показавшееся незнакомым лицо. Слава Богу, синяков нигде не было, но глаза все еще оставались какими-то испуганными и отчужденными. Ох, неужели все это было с ней всего час назад?

Юбка и кофта оказались практически целыми, ну, а о белье говорить не приходилось.

«Интересно, — подумала она, складывая остатки бюстгальтера и колготок, чтобы потом незаметно выкинуть, — как этот Афанасьев догадался, что на мне все растерзано? И откуда у него в дипломате оказался комплект женского белья? Любовнице, что ли, вез?»

Прежде чем залезь под душ, она не удержалась и, стоя голой перед зеркалом, вскрыла пакет. И с изумлением извлекла оттуда невесомые ажурные трусики и бюстгальтер ослепительно белого цвета. Да у него есть не только вкус, но и глазомер, а ведь она была в зимнем пальто!

Вдоволь налюбовавшись, Наталья отложила белье в сторону, влезла в ванну и с невероятным наслаждением подставила плечи и грудь под горячие струи воды. Это было такое блаженство — смывать с себя не только холодный озноб, но и всю мерзость прикосновений этих ублюдков!

Она трижды намылилась и трижды смывала воображаемые следы их лап. И ей вновь стало так обидно за пережитое унижение от тех, кого бы она и близко к себе не подпустила, от жалкой беспомощности, которая заставляла кричать ее — такую самоуверенную и красивую — от страха перед этими грубыми скотами, в чьей власти она так непростительно глупо оказалась. Особенно этот Зефир, который так больно дергал ее за волосы и все требовал самого гнусного унижения… Слезы вновь потекли по ее щекам, смываемые горячей водой.

— Наташа, я принесла халат, — раздался из-за двери голос сестры.

— Спасибо, — тихо всхлипнув, отозвалась она, — я потом возьму.

— Тебе, кстати, муж звонил.

— Давно?

— Час назад.

— Хорошо, спасибо.

Ее милая сестрица, которая была младше почти на пять лет, отличалась удивительно вздорным характером, в котором жевательная, как Наталья ее называла, невозмутимость (то есть невозмутимость выражения лица человека, жующего жвачку) сочеталась порой с самыми отчаянными выходками. Одна из них, которую она выкинула еще в пятнадцатилетнем возрасте, ей особенно запомнилась.

Галина с подругой додумались до того, что рисовали тушью на кальке изящно сложенные фиги, затем наклеивали их на смотровые глазки, звонили в двери и убегали.

«Хорошо хоть не фаллосы», — заметил по этому поводу Сергей, когда однажды Наталья рассказала ему об этом. Внешне сестры не слишком походили друг на друга. Галина была очень симпатичной, стройной девчонкой с трогательным, полудетским выражением лица, которое иногда сменялось прямо-таки жутким коварством, когда ее увлекала очередная проделка. На ее задумчивые глазки клевало столько мужчин всех возрастов и положений, что, когда сестры еще жили вместе, звонков с просьбой «позвать Галю» было едва ли не больше, чем Наталье. Впрочем, она не так легко давала свой телефон.

Но самое удивительное состояло в том, что младшая сестра вела себя с мужчинами совершенно иначе, чем старшая, — с уверенностью, небрежностью и, можно даже сказать, опытностью (хотя Наталья наверняка знала, что этой опытности неоткуда взяться). И все это приводило поклонников Галины в такой непонятный Наталье восторг, что они влюблялись в ее сестру до безумия.

Даже вкусы у сестер были разные — Наталья любила юбки, а Галина не вылезала из плотно обтягивающих джинсов, хотя ножки у нее отменные и лишь бедра слегка толстоваты. Школу она закончила еще в прошлом году, но, никуда не поступив, болталась дома, подрабатывая секретаршей в какой-то конторе, название которой не удавалось выяснить ни Наталье, ни матери.

С каким удовольствием она насухо вытерлась полотенцем и легкими движениями надела новенькое белье! Любуясь в зеркало на то, как плотно бюстгальтер облегает ее грудь, как эротично просвечивают соски, Наталья вдруг поймала себя на мысли, что не отказалась бы попозировать в таком виде. Безупречная фигура и безупречное белье — чем не находка для любого журнала мод? А сколько бы она могла на этом заработать, послав куда подальше этих тупоголовых студентов с дурным запахом изо рта и грязными ногтями… эх!

Галина тоже пришла в восторг, когда они, поужинав с родителями, ложились спать в своей комнате.

— Ух, какой гарнитурчик! — воскликнула сестра и, пританцовывая вокруг Натальи в одной рубашке, заставила ее повертеться.

— Французский?

— Да.

— Купила?

— Да, конечно. А ты что подумала? — усмехнулась Наталья.

— Ничего, ничего. Просто блеск. Эх, мне бы кто такой подарил!

— Хватит болтать глупости, давай спать, я зверски устала.

Они легли и погасили свет, но Галина была чем-то возбуждена и вскоре, повозившись, позвала сестру: