Клад

Девушка не выдержала долгой молчанки. Поначалу негромко, лишь для себя, потом все веселее стала напевать внезапно пришедшую на ум приятную мелодию.

— А вы не стесняйтесь! Можно и погромче! — еле слышно поддержал ее Казыбек.

Вскинув брови и поправив на шее косынку, девушка взглянула на попутчика и неожиданно примолкла.

Казыбек весь притаился в ожидании, боясь издать лишний звук. Но Меруерт почему-то медлила, что-то мешало ей в полный голос запеть. И вдруг она сказала с некоторым вызовом:

— Попытайтесь вы, Казыбек-ага. Не могу начать. Со мною это иногда случается.

Геолог всполошился:

— Пощадите, Меруерт! Пробовать голос, когда рядом такая певунья? Что вы?

— Напрасно вы скромничаете, — упрекнула девушка. — Я уже заметила, у вас отличный слух.

Странное дело: она настаивала.

— Ну, что вам стоит начать, только начать…

Казыбек почувствовал на затылке испарину. Вот это наказание! Да еще в пути, когда и скрыться от стыда некуда. Он на самом деле мог поддержать в компании некоторые мелодии, если под рукой окажется домбра. Но в кабине, да еще по просьбе такой ценительницы вокала, как студентка факультета музыки?.. И сидит-то она рядом, лишь руку протяни.

К ней бы губами прикоснуться невзначай, а не реветь над ухом хриплым басом… Казыбек даже в армейском строю никогда не был запевалой.

Однако Меруерт была неумолима. Казыбек постепенно приходил в норму, если можно назвать нормой спокойствие обреченного… Что же ей спеть? Может, «Аккум»? Эта сильная мелодия родилась в глубинах степей, на пастбищах. Она требует мощного и раскатистого голоса… Казыбеку песнь более-менее удается. Но не сочтет ли его девушка хвастуном? Вот, мол, сразу за какие шедевры берется? А исполнять в низком тембре он побаивался, здесь нужен поставленный голос. Джигит наконец решился предстать перед изысканной жрицей искусств в роли поклонника популярного поэта и песенника Касыма Аманжолова.

Я во сне и наяву,

Тебя, милая, зову…

Вначале Меруерт прислушивалась к словам песни. Наклонив голову и как бы глядя себе в колени, она теребила край косынки и по виду была вроде бы разочарована. Так казалось Казыбеку. Он даже прервал куплет, спев его половину, но тут же продолжил — будь что будет!

Отзовись, прошу, где ты,

Девушка моей мечты.

Внезапно Меруерт вскинула голову и, глядя туда же, куда Казыбек, на круглый окоем степи, перерезанный дорогой, подхватила припев нежно, прозрачно, чисто.

Так они, переплетая голоса, пели о двух влюбленных, потерявших друг друга в годы войны. Прозвучали последние строки, и Казыбек устало прислонился плечом к дверце, смолк, удивляясь своей смелости. А Меруерт начала эту песню снова, но несколько в иной тональности. У нее одной песня шла лучше, задушевнее, будто тосковала по любимому она одна и вся песнь была написана только для нее. Пела девушка замедленно, вроде не торопилась расстаться с посетившей ее грустью.

Когда она довела песню до конца, машина взобралась на перевал Айдарлы, где располагалась самая высокая точка Восточного Круга. На вершине открылась небольшая площадка. Здесь обычно делали себе передышку водители, идущие на Ускен, а также осматривали грузовой транспорт. Отдыхали люди и машины, преодолев крутой подъем. Казыбек не хотел нарушать заведенного порядка, а потому «рафик» приткнулся у края площадки. Меруерт сразу же выскочила из кабины и, коротко оглянувшись, неторопливо прошла к дальнему краю открывшейся равнины, где вздымалась густая гривка нескошенной травы, пестреющей от обилия цветов.

Казыбек тоже вышел из машины, по привычке хозяина, отвечающего за все, пнул носком сапога по скатам. Ничто его сейчас не занимало так сильно, как девушка. Так и тянуло поглядеть, что там привлекло внимание студентки. Цветов здесь океан. Но отъединенные от корней, сжатые в букете, они не смотрятся. Цветы лучше видеть в поле, как бы вписавшимися в исполинский, колыхающийся под ветром, зыблющийся и пахучий ковер.

Через минуту Меруерт уже пропала среди этого ликующею, озвученного песнями жаворонков разнотравья. Она пристроилась за гривкой пырея на камне величиной с большой сундук и сидела так, обняв колени, сжавшись в комок. Издали она напоминала собою птицу, слетевшую с ближнего дерева. Было что-то грустное и тревожное в ее неподвижной позе. А вокруг торжествовала жизнь. В ушах звенело от птичьих криков. Манили к себе яркие краски, источала неповторимые запахи хвоя. Казыбек шагнул к приунывшей спутнице ближе. Может, ей плохо после долгой дороги?

— Нет, нет, не беспокойтесь! — проговорила она тихо, не меняя позы, покусывая сорванную травинку.

Бетонка в этом месте спускалась круто и тут же пропадала между кустами боярышника. Можно было подумать, что дальше дороги совсем нет, все пути кончаются возле площадки.

Поднимавшаяся невдалеке гора была покрыта густой растительностью. Здесь начиналась зона лесов. На самой вершине властно расположились сосны, ярусом ниже шел массив кедровника, а по склонам белели чистыми стволами березы. Художница природа здесь поработала мудро и с упоением, не оставив незаполненным, не расцвеченным в какую-либо краску и клочка земли.

Зеленые холмы приобретали особую окраску на фоне золотистых клиньев и окантовок, обрамляющих лесные массивы. То были поля, отвоеванные земледельцами у лесов и буераков в позабытые нынешними людьми времена. Иногда ради прокормления семьи оратай древности и скотовод выжигал часть леса, корчевал пни, сталкивал с горы вниз застрявшие посередине поляны замшелые валуны. Борьба за малую прибавку земли к отвоеванному у леса клочку длилась годами, начиналась дедом, заканчивалась внуками… Да и то если потомков ждала удача. Мало кто из участников этой борьбы за существование думал о том, что помимо всего прочего он несет в дикое межгорье новые краски, творит, не замечая того, иное убранство для земли, дополняя своими усилиями и без того пестрое ее одеяние.

Обновление природы в этом месте шло очень бурно в середине августа, когда поспевали хлеба и заматеревшие стебли пшеницы сливались в единый массив, а поля ходили под ветерком исполинскими волнами. Близилось время уборки. Взглянет путник на эту красоту, и перед ним, перед величием дел хлебороба никнут горы. В зеленой кипени видны лишь вершины, но и они как бы сошлись в круг, побрались мохнатыми ветвями елошника, сплелись в хороводе и ведут свой волшебный танец под звон дозревающих колосьев.

Казыбеку казалось, что бесконечный танец природы продолжается внизу, в обширной пади, достигающей кромки Восточного Круга. Хоровод вобрал в себя пространство до мелькнувшей у поворота дороги, охватил причудливые камни-утесы, что опасно выткнулись из подножия горы, и все иное до самого горизонта. Совместный праздник природы и человека дополнялся синевой неба над головой, а вся картина слияния гор, лесов, хлеба и всего сущего на земле отражалась на дне рукотворного моря, разлившегося здесь, слегка мерцающего бликами, прозрачного, как расплавленное стекло.

Геолог догадался о том впечатлении, которое могли произвести на девушку, и произвели, наверное, открывшиеся с перевала виды, и ему становилось радостно от того, что это он, землепроходчик, помог ей встретиться с неповторимым уголком земли. Он ликовал, что и говорить: с глазу на глаз повстречались две Красоты, одинаково дорогие для него самого…

Меруерт так была увлечена созерцанием колосящейся у ее ног нивы, что забыла о самой себе, не только об автобусе и попутчике. И в том ее забвении джигит видел триумф своего замысла. Чтобы не помешать девушке впитать в себя краски земли и неба, вобрать запахи спеющей нивы, Казыбек отступил на шаг, отошел в сторонку, на самый край площадки, и незаметно для себя включился в роднящее их сейчас очарование природой. Думал при этом: «Бог мой, как мы беспощадны к себе и безоглядны в суете каждодневных забот! Врубаемся в леса, делаем стометровые просеки для линий электропередач, срезаем направленными взрывами вершины гор, если они окажутся вблизи аэродрома…