Клад

— Куда навострился? — урезонивали Науканбека дружки. — Ай по отцу, старику, соскучился?

— Не-е! — отбивался от любопытных бурильщик. — В чабаны запишусь. В подпаски к Рахымжану хочу. За месяц я наслушаюсь таких концертов, что, может, и сам запою.

— Вот чего захотел наш Кужбанкара![8] Губа не дура! Ишь ты! Да студентка эта от одного твоего вида убежит на другой день в Ускен, если ты на глаза ей покажешься! Ха-ха! Ну, придумал! В ухажеры к богине! У нее в городе небось отбоя от женихов нет! Целая свита по пятам ходит, жизнью рады заплатить за один ее взгляд.

Разоблачения чересчур ретивого Науканбека так и сыпались со всех сторон.

Подал голос Казыбек, до того не проронивший ни слова:

— Джигиты! Нам рано вставать! А тебе, Науканбек, перед началом вахты в станок заглянуть нужно.

Бурильщики виновато смолкли. Вскоре засопел носом Бакбай, ему вторил мощным храпом незадачливый ухажер. А утром получили радиограмму из управления: переместиться на северо-запад, в межгорье.

Остепеняя других, начальник отряда надеялся на то, что улучит момент и заглянет в чабанскую юрту еще разок, отыщет предлог. Но пришлось метать на машину походное хозяйство буровой. Вместо поэзии — суровая проза…

Меруерт сама пришла к геологам в день их отъезда, пожелала удачи. Казыбек бережно пожал ей руку. Любивший насвистывать какую-нибудь мелодию при хорошем настроении, он знал теперь только одну — про отлетающих гусей… Он и текста-то не запомнил толком, зато уверовал, что и слова и музыка написаны студенткой. Слова он не решался произносить вслух, боясь перепутать, а вот мелодия не отлетала с губ. Исполняя ее, геолог забывал про усталость, песня бодрила, навевала приятные мысли о своем существовании на земле. Иногда он просто терялся от ощущения близкого счастья. Ведь он сам видел, когда подыгрывал на домбре, как весело глядела на него девушка, как вспыхивали ее глаза и все лицо озарялось улыбкой, если взгляды их встречались.

На другой день после концерта в юрте ему уже казалось, что ту песню вместе с ним поют птицы, нежный мотив ее слышен в шуме ветвей, к ней прислушивается все живое вокруг. А этот одинокий жаворонок, что завис над головой с бесконечной трелью, просто подражает Меруерт, воздавая ей хвалу от имени всех пернатых. Симфония звуков в природе была созвучна тому, что творилось в душе геолога.

Молодой вожак изыскателей не мог бы сказать с уверенностью: песня ему вошла в душу больше или сама исполнительница? В нем еще вызревал окончательный ответ. Однако легче ли ему станет, когда он прибьется к какому-нибудь определенному выводу? Он был в плену и у песни, и у девушки, подарившей людям радость. Душа Казыбека теперь жаждала повторения счастливых минут.

Судьба, однако, оставалась неумолимой к джигиту. Радиограммы гнали его отряд дальше и дальше от тех мест, где разместилась семья чабана. Молодой исследователь глубин в отчаянии перебирал в памяти все былое, пытался понять: достоин ли новой встречи с Меруерт и что может помешать их свиданию? Еще в юношеском возрасте он поступил в Семипалатинский геологоразведочный техникум и успешно окончил его. Жажда знаний повела его дальше. Теперь он имеет диплом Казахского политехнического института. Но это восхождение по каменистым тропам науки, похоже, лишь отдаляло его от спокойной жизни в каком-либо приличном городе, о чем мечтают все незамужние девушки. «Вот и Меруерт, — рассуждал он, — она даже туфельки на высоком каблуке взяла с собою в степь. Позволительно спросить: где ей пригодится эта изящная обувка с золотистыми ремешками и узорными пряжками, если пришлось бы, странно подумать, в угоду какому-нибудь бродяге поселиться в щелястом прицепе или в вагончике с ворохом пропахших соляром спецовок у входа? А ведь без такой жизни в полевых условиях не станешь настоящим хозяином гор, геологом, обретшим имя…»

Числиться среди рядовых поисковиков регистратором или хозяйственником, жить ради зарплаты, как живут некоторые его однокашники по институту, Казыбек не собирался. Он мыслил свою жизнь иначе. Любил посидеть в свободное время над картой рудного края, мысленно побродить по другим, недостаточно изученным районам предгорного Казахстана.

Ему ли не знать; пустыня, выжженная солнцем, или тайга откроет перед ним свои объятия — везде геолога ждет тот же вагончик или палатка. Неважно! Лишь бы наградой за неудобства жизни стала заветная карта, обозначенная крестиками открытий. Все будут знать, кто тот счастливчик, кому по-настоящему повезло. Одной из возможных помех в осуществлении заветных находок могла стать семья. И Казыбек запросто расстался еще в юношеские годы с мечтой о собственном гнездышке, гнал эту мысль от себя беспощадно.

Каждую весну полагалось уходить с отрядом в поле, нести свою надежду в безлюдные горы. А там — рекогносцировка, съемки, бурение. И жизнь на колесах… Изнурительная работа длится с мая по ноябрь, пока тебя не загонят на зимние квартиры первые бураны.

Теперь уже и снежные заносы нипочем. Бурильщикам приходится нести вахту в лютые холода, сменяясь через каждые десять дней. Смысл жизни геолога остается прежним — вера в удачу. Но и поимев успех, не жди покоя. Добытчикам руд вечно недостает разведанных точек. Нужны новые и новые — на завтра, на послезавтра, вплоть до двухтысячного года. А если успеешь, разведай и на очередное тысячелетие! Кому не хочется, чтобы о тебе вспоминали за перевалом двадцатого века? Записался во впередсмотрящие своей профессии — забудь о покое, откажись от привычных благ, жертвуй личным счастьем. Смысл твоей жизни теперь в одном — поиск запрятанного в глубокие недра клада.

Кто из женщин согласится стать спутницей такому неприкаянному человеку, как Казыбек? На что бедняжке рассчитывать? Не всякая жена способна вытерпеть тяготы долгой разлуки или, что еще хуже, кочевой жизни. Здесь требуется сильный характер, отрешенность от всего привычного. А если на твой зов откликнется легкомысленная любительница приключений, жизнь, считай, пойдет насмарку и довольно скоро обернется истинной бедой. Хоть не возвращайся домой после вахты! Дома ждет скандал. Причина одна: супруга ревнует тебя к каждой женщине, которая выехала в составе отряда.

Случается наоборот: ты не находишь себе покоя в раздумьях о том, чем там занимается в твое отсутствие не умеющая томиться ожиданиями жена, отнюдь не равнодушная ко вниманию мужчин, что ты уже не раз замечал за нею в компании. Тут уж не до увлеченности делом. Так и тянет смотаться попутной машиной к дому, хоть одним глазком глянуть на свою единственную. Вечно живешь с оглядкой, будто забыл в дороге нечто важное, без чего нет пути дальше. Разве мало твоих же коллег по профессии в конце концов не выдерживали этой пытки, оставляли экспедицию, поменяв любимую профессию на тусклую обыденность в кругу семьи, на малозначительные занятия, канцелярскую работу в каком-нибудь учреждении? Есть и такие, кто разрешил свои душевные невзгоды при помощи бракоразводного процесса…

Как-то в буранную пору, когда жизнь возле вышек замерла, Казыбек неожиданно для себя попал в число отпускников. Он тут же поехал в родной аул Жартас. Родители, к той поре довольно постаревшие, были рады появлению своего непоседы, не знали, в какой угол посадить, чем потчевать. Наслушавшись его рассказов о житье-бытье в поле, перешли к назидательным разговорам о будущем сына. От отца последовал категоричный наказ: хватит шлендать по горам и долам ради своего удовольствия, — старик так понимал работу сына. Приспела пора зажечь свой очаг. Настало время им с матерью подержать на руках внука перед уходом в мир иной…

Советы отца с непонятной для ее уступчивого нрава твердостью поддержала вдруг мать. Вынь да положь им внука! Еще день-другой, и его оженили бы в своем ауле! У любых родителей всегда на этот счет есть достойная девушка на примете.

Пришлось прекратить гостевание под родной крышей, чтобы выкроить для себя год-два «беспеленочной» жизни.

Но вот тебе еще одно наваждение!.. Да такое, что от него едва ли спасешься бегством. Бежать-то хотелось не от Меруерт, а как раз в обратную сторону. Выходит, не так уж забронировано было его сердце от мирских соблазнов! Трунил над собою: «А не ждал ли ты, Казыбек, прихода этой девушки в твою жизнь все годы? Не для нее ли берег себя?»