Страница 8 из 27
Васька была из нормальной семьи. Веселая здоровая мать, работящая, никогда не унывала, никогда не сердилась. Всегда работала, Васька ее без работы и не видывала, всё, она была либо в поле, либо в совхозных теплицах, либо при малых телятах. Без ропота и слез. Дома также либо воду таскала в ведрах на коромысле, либо корову доила, либо дрова рубила, либо огород пропалывала. Да и сама Васька от нее не отставала, прибиралась, убиралась, крутилась по огороду и по дому. Есть особая порода людей, называется она – крестьяне. Крестьяне не могут жить в городе, им там заняться нечем. Они недоумевают на городских, как это можно сидеть и ничего не делать?! Крестьяне от зари до зари заняты, такова их доля, гнуть спину. Но при этом крестьяне не чувствуют особенного напряжения.
Они рады восходу солнца и как древние язычники кланяются долгожданному светилу, правда, при этом бормочут вслух православные молитвы, навязанные им упрямыми христианами еще тысячу лет назад.
Они разговаривают с курами и цыплятами, а горделивого петуха любят и поощряют любые его выходки.
Они обихаживают яблони и вишни, посаженные возле дома, и обязательно рассказывают деревьям о своих опасениях и проблемах, не понимая, что также поступали, и язычники, их предки, жившие в России еще до христовых времен.
Они сердятся на сорняки в огороде и советуют им поискать другие места для роста, есть же пустоши и дикие поляны.
Была у Васьки бабушка, но уже настолько больная, да старая, что с печи не слезала. По ее просьбе, Васька часто ей таскала что-то из мира природы. Для нее она вырастила в горшке укроп. Для нее преждевременно расцвела молоденькая верба, посаженная Васькой, как есть, в большой горшок. Слабая бабушка улыбалась любимым растениям и тянулась понюхать. Была она уже настолько хрупкой и легкой, что часто снилась Ваське летающей над печкой. Тусклые глаза ее тогда разгорались и светились таким же ярким лучистым светом, как и у матери.
Правда, в доме отсутствовали мужчины, не было у Васьки отца, не было и деда. Дед лежал на деревенском кладбище. Каким он был при жизни, Васька судила только по старым пожелтевшим фотографиям. Откуда он смотрел на нее напряженным недоверчивым взглядом, будто всегда ожидающим от нее какой-нибудь пакости. Васька, чтобы умилостивить деда, сама посадила на его могиле землянику. И ей показалось, что взгляд деда смягчился.
На вопрос об отце, мать только отмахивалась и смеялась, что, мол, отец у Василисы никто иной, как вольный ветер, полетал-полетал да и улетел, а она, дочурка осталась…
Васька, сидя на льду, как-то не чувствовала холода, ей отчего-то было жарко, появилось нечто новое и еще неосознанное, вдруг, она почувствовала какое-то странное ощущение в затылке и сразу поняла, что за спиной кто-то есть.
Она резко обернулась и, конечно же обнаружила Катьку, кого же еще можно было увидеть, как не косую девчонку?..
Губы Катьки обветрились, словно в лихорадке и косые глаза сверкали из-под темных ресниц странной решимостью.
Васька подозрительно вглядывалась в закутанную, перевязанную дырявым шерстяным платком, нескладную мелкую фигурку Катьки. Чего ей надо?
Катька сделала выпад, схватила за веревочку ледянки и сразу же, бегом ринулась к горке. Васька проводила ее недоумевающим взглядом. Она, итак санки бы дала, стоило Катьке попросить. Ей самой кататься расхотелось, какая-то слабость внезапно охватила все тело Васьки. Она тяжело поднялась со льда и, преодолевая ломоту, побрела домой.
А ликующая легкой победой, Катька, словно заводная игрушка, скатывалась с горки на васькиных ледянках и тут же лезла с ними, обратно, в гору.
Вечером пришла с работы мать и нашла пылающую простудой, изможденную Ваську. У девочки еще хватило сил добраться до кровати, но раздеться не смогла, так и валялась в тяжелом пальто и шапке, мокрая от пота. Мать, пахнущая теплым хлебом, молоком и телятами, быстро сбегала за фельдшерицей. Врачиха без разговоров вколола Ваське укол понижающий температуру. Всю ночь у них в избе горел свет, металась мать с лекарствами и холодными компрессами, а слабая бабушка свешивалась с печи, спрашивала скрипуче и однообразно, что с Васькой?
Васька спала и не спала. Время для нее то тянулось невыносимо долго, то бежало скачками. Васька плакала от утомительного нездоровья и томилась от скуки. Тело ее не находило покоя. Ноги беспокойно ёрзали, сбивая простынь в ком. Она не могла заснуть и нет-нет, да и вспоминала очередную паскудную выходку Катьки. И корчилась от негодования и неприятия.
К утру кризис прошел и Васька, наконец-то уснула. А днем, проснувшись, обнаружила возле своей кровати неподвижную, зареванную Катьку. Оказывается, Катька решила, что Васька из-за нее заболела, да, вон, они, санки в сенях стоят, рыдала Катька и цеплялась худыми руками за одеяло. А Васька глядела на нее и удивлялась самой себе, как она могла с нею враждовать, чего они не поделили? Банты с лентами, так вон их целый ящик; платья с юбками, так их целый шкаф, носить, не переносить, тем более, Катька была худее и меньше ростом, стало быть, вполне могла брать вещи, из которых Васька уже выросла; аквариум с рыбками, так вон он стоит, булькает, гляди, не хочу!.. Косые глаза, так у кого из нас нет недостатков? У одного бородавка на лице, у другого уши лопоухие, у третьего нос кривоватый, да что оно такое – тело? Сегодня есть тело, а завтра нету, сбросил и пошел себе к ангелу смерти, какой есть, одним словом, душа!..
И Васька протянула руки, погладила плачущую Катьку по голове, подтянула к себе, дружескими объятиями прерывая потоки слез. Так они и уснули вместе, крепко обнявшись, и Катьке, не сомкнувшей глаз за всю ночь болезни Васьки, снились безмятежные сны, в которых они обе дружили…
А в окно на спящих девочек заглядывал пьяненький катькин отец и ходил на цыпочках вокруг дома, цыкая на шумливую сороку, охраняя покой и счастье двух маленьких подруг…
Бродяга
Тяжело ступая, опираясь на суковатую палку, человек подошел к домам небольшой деревушки, сбросил рюкзак со спины и попросил у занятого прополкой старика помощи.
– Помогай тут всяким, – проворчал старик, не отрываясь от своего огорода, – а самим голодом сидеть.
– Не дадите ли кружку молока?
– Нет!
– Немного хлеба?
– Нет! За хлебом мы в город ездим.
– Может, яблок? – указал прохожий на яблоки, во множестве валяющиеся под несколькими отяжелевшими от плодов яблонями.
– Яблоки мы продаем! – буркнул старик, выпрямился и, устремив на человека полный негодования взгляд, заявил. – Ну, дальше что попросишь?
– Сигарету, одну сигарету!
– Нету! Иди, ступай, деревня не маленькая, авось, какой идиот и подаст тебе!
Под недоверчивым взглядом старика бродяга взвалил себе на плечи рюкзак и побрел прочь согбенный не столько усталостью и голодом, сколько жестоким отношением людей. Как он и ожидал, история повторилась. В каждом доме ему отказывали и гнали прочь, пока и вовсе не выгнали.
Человек прошел метров пятьсот по утоптанной тропинке и остановился на ночлег в березовой роще, на кладбище. Он присел на широкую деревянную скамью, мрачно прислушиваясь к хриплому карканью ворон свивших гнезда на верхушках старых берез. А потом, подчиняясь импульсу, вскочил, с любопытством заглядывая в глаза тех, кто когда-то жил в деревне, а теперь улыбался ему с памятников. Открытые простые лица, люди как люди…
На кладбище бродяга нашел початую бутылку пива и два пирога с капустой, что кто-то принес на помин души. Сел, поел. В сгущающихся сумерках разглядел развесистые яблони, ни мало не сомневаясь, обтряс их. Собрал яблоки в рюкзак, дополнительно набил мешок, что нашел тут же, на ограде.
Ночь он провел на скамейке. Улегся, укрылся курткой с головой, чтобы не слышать назойливого звона комаров.
А утром уже вышагивал к трассе, до которой было километра три, не более. На попутном грузовичке добрался до города, где на местном рынке продал кладбищенские яблоки.