Страница 24 из 27
Люсенька умело подвела розовой помадой губы, чуть-чуть сбрызнула за ушками духами с нежным запахом сирени. Не то, что Люська, злобно подумал он и, вспомнив яркую красную помаду и резкий запах дешевых духов «Красная Москва», от которых начинали слезиться глаза, весь передернулся.
Под руку с Люсенькой они вышли из квартиры, и он с удовольствием заметил новую дверь, в то время, как там, в том мире, осталась старая, разбитая в пьяных дебошах дверь, которую можно было бы открыть одним пинком ноги.
Подъезд тоже приятно удивил. Стены голубели свежей краской, запах от нее еще держался в воздухе, привычные надписи о величине … и прочие комментарии по сексуальному поводу, вовсе отсутствовали. Не было и подписей страдающих манией величия ненормальных подростков: «Здесь был Вася» или «Ваня П. такой-то – паразит» и так далее…
Улица, яркая, умытая, вся в зелени его парализовала. Аркашка даже остановился. На него глядела и приветливо улыбалась дворничиха. Обычно, в том мире, приблизившись к ее неустанно шаркающей метле, он даже кожей, не то, что всем существом чувствовал ядовитую злобу, исходящую от дворничихи. А проходя мимо, замечал настолько испепеляющий взгляд, брошенный ею в его сторону, что обладай ее взгляд материальной силой, пожалуй, и все, тут бы ему и пришел конец, сгорел бы в одну секунду. Иногда из-за дворничихи, которая своею неутомимою деятельностью начинающейся, почему-то еще до рассвета, в полной темноте, он вынужден был прокрадываться вдоль дома, под окнами, лишь бы она его не заметила. Дворничиха служила колоколом его совести, и нередко он слышал ее бранные слова обращенные исключительно к нему. Слова обычно сводились к непереводимым междометиям, смысл, которых был таков: «Пьянь этакая, а ты подметай!»
Дворничиха являлась грозой своего участка. Пьяниц она заставляла прибирать за собой и частенько соседи видели в окно такую картину. Неловко ступающие и спотыкающиеся пьяницы мели под скамейкой, выметая шелуху от семечек и окурки, а дворничиха, руки в бока, стояла и знай себе, зычно и требовательно покрикивала на них.
Из-за нее пьяницы забирались в подъезды домов, из-за нее они знали, где пролегают границы ее участка. Из-за нее они убегали на участки других дворников, не таких злющих, как эта. Из-за нее они были бы рады залезть в грачиные и вороньи гнезда, что черными лохматыми шапками висели на иных деревьях. Она, в полном смысле этого слова была грозой района. Крикливая, сердитая, очень сильная, мужеподобная баба неопределенного возраста с пучком черных волос под носом.
Никто и никогда не видывал на ее лице улыбки, а тут… она улыбалась Аркашке, как самому долгожданному человеку на свете. Он потряс головой и обалдело, оставив Люсеньку, подошел вплотную к дворничихе.
Впервые, она была без метлы и в узловатых ее, скрюченных пальцах заместо грязных мешков с мусором, благоухал большой букет белых цветов.
Аркашка посмотрел на цветы, на выжидающую что-то дворничиху и вдруг, вспомнил… Он вспомнил похороны и вот эту самую дворничиху в открытом гробу. Вспомнил, как он пьяный рыдал над гробом, искренне сожалея о ее смерти, вспомнил, как на последние деньги купил у торгующих тут же на кладбище торговцев цветами букет белых роз, как сунул их в последнюю секунду ей в закоченевшие руки, пока гробовщики не успели заколотить крышку.
И оглянулся вокруг, впервые, что-то понимая. Мутное воспоминание о дешевой суррогатной водке, которую они распили вместе с Люськой по поводу похорон дворничихи, пришло ему на ум… Этот мир, невиданно чистый и желанный. Люсенька, красивая и трезвая. Он сам в светлом костюме. Дворничиха улыбающаяся ему и довольная жизнью. Аркашка зарыдал, оседая на чистый асфальт. Женщины хлопотливо пришли ему на помощь…
Леха-трактор
Леха, родом из глубинки России, из деревни Никольское прослыл крепким парнем. Он играючи поднимал и носил по всей деревне двух-трех девок. Они, доярки, толстозадые и толстогубые, сидели у него на руках и на плечах и визжали от восторга. В драках Леха всегда выходил победителем, запросто валил в пыль земли сразу по пять противников. Да и вообще пользовался своей силой, где надо и где не надо тоже. В распутицу, если на вязкой дороге застревал какой авто-бедолага, бежали за Лехой, он был вместо трактора и однажды даже вытянул из тягучей грязины груженую дровами камазину.
Леху в деревне уважали, он запросто мог перепить любого. Приходили фомы неверующие из других деревень и сел, хорохорились, мол, зашибись, какие мы крепкие в выпивке, но заканчивалось всегда одинаково, Леха сидел, как ни в чем не бывало, а пришлецы, так называли в Никольском всех чужаков, ну так вот, пришлецы валялись уже под столом, обеспамятев от выпитого… И часто-часто он доволакивал своих деревенских собутыльников до их домов, сдавал на руки безразличным, ко всему привыкшим уже матерям да женам, смотрел честно и прямо, не шатался, твердо ушагивал к себе домой, в свою одинокую избу. Предела в выпивке, когда упадаешь, опившись допьяна, он не знал и пить потому не особо любил, но от скучищи, особливо, зимой, когда заняться деревенскому человеку нечем, пил вместе со всеми…
Однажды, Леха всех удивил, купил путевку за границу, то ли в Италию, то ли еще куда, никто особо и не запомнил. Просто это явление – покупка путевки за границу, являлось само по себе целым событием, и уже за это надо было выпить! Пили счастливо, без зависти обсуждая предстоящее лёхино путешествие и откупоривая все новые и новые бутылки. Сам виновник торжества скромно улыбался, скромно проглатывал рюмочку за рюмочкой и так с улыбочкой садился в Москве на самолет и летел, скромно-скромно. Даже стюардессы, в принципе, не поняли, пьян Леха или нет. В другой стране он увидел чистый аэровокзал. Ему запомнились вежливые смуглые таможенники, внимательно рассмотревшие его багаж, небольшую сумку с майками да шортами. В гостинице, в светлом уютном номере Леха обнаружил, что вся группа русских туристов, прилетевшая вместе с ним, не прочь выпить, отметить, так сказать… Слово за слово, Лехе не поверили и стали пить с ним на спор. Люди менялись. В какой-то момент Леха обнаружил перед собой, за столом, уставленным батареей опустошенных бутылок, иностранцев. Они очень громко ругались на тарабарском языке, пили водку, не сводя рассерженных взглядов с непотопляемого во всех смыслах Лехи. Иностранцы не долго, продержались, скоро Леха увидел их пятки в полосатых носках, пьяные иностранцы тяжело повалились посреди пьяных русских тел. День за днем проходил и Леха временами, сквозь туман пьянок, вспоминал фонтаны со статуями, наверное, все-таки, это была Италия. Леха купался в этих фонтанах и восторженно ковырялся в носу у статуй, логично предполагая, что самим статуям крайне неудобно чистить у себя в носу, вспоминалась Лехе при этом некая сказка или легенда про обращенных в статуи людей. Он плакал, обнимал все статуи подряд, громко клялся, что обязательно, как только протрезвеет, расколдует несчастных… но потом, как-то сразу Леха обнаружил себя опять в чистом огромном аэровокзале с вежливыми таможенниками и багажом не тронутых маек, да шорт. И единственное, что у Лехи осталось, как доказательство его местопребывания за границей то ли в Италии, то ли еще где, это фотографии. Отснятые чьими-то уж и неизвестно чьими, неверными руками, они запечатлели памятники архитектуры, облюбованные Лехой, пьяными русскими и не менее пьяными иностранцами. В одном, Леха не признался своим деревенским, оказалось, что даже у лехиного крепкого организма есть предел. С удивлением он обнаружил, что ежели приходиться тягаться в искусстве перепивона с достаточно большим количеством пьяниц, поневоле, как-то начнешь сдавать и теряться в пространстве, так вот и закончилось путешествие то ли в Италию, то ли еще в какую страну Лехи-трактора и какие он из этого сделал выводы, автор не знает…
Пустотень
Деловитой походкой слизанной у президента России, Владимира Путина, Андрей Лисанов выслушав в заседании мэрии несколько жарких споров по поводу воров и дорог, направился в столовку. Лисанов подходил уже к дверям, вдыхая вкусные запахи пирогов, когда чья-то тонкая ледяная рука ухватила его за локоть и, перебирая по-паучьи тонкими пальцами, спустилась к голому запястью.